Жизель

Наверное, Любовь случается с ним в тот момент, когда совсем юный мальчик на сцене как-то неестественно подворачивает ногу, и падает на тёмное покрытие. Весь зал театра моментально наполняет густая, изумлённая тишина, сменяющаяся хоровым «ах». Потом кто-то из актёров помогает мальчику встать и уводит того за кулисы. Финал для карьеры молодого и пока совсем не известного танцора. Хоть и талантливого сверх меры, что уже успели отметить самые гламурные и известные из городских изданий. Но так бесславно провалиться, так ошибиться на первом большом выступлении... О, нет, искушённая публика не прощает подобных промахов, готовая с аппетитом сожрать оступившегося, пережевать и, выплюнув, забыть моментально. Чунмён встаёт со своего места в VIP-ложе, уверенным шагом проходит по проходу между шушукающимися зрителями и, игнорируя вопросительные взгляды, поднимается по краю сцены, проходя за кулисы. Нет, он не так крут. Он не хозяин театра, не имеет отношения к постановке, к политике, кстати, тоже. Но его денег и влияния достаточно для того, чтобы его узнали и беспрепятственно, по первому требованию, провели в гримёрную комнату к пострадавшему мальчику. Мальчик сидит в неудобном даже на вид кресле, обняв себя за колени, а молодая девушка из обслуживающего персонала стоит рядом с ним с несчастным лицом, держа в руках полотенце с начинающим подтаивать льдом. - Чонин-а, ну пожалуйста, дай мне... О, господи, господин Ким! Девушка кланяется, пожалуй, слишком низко и энергично – Чунмён недовольно кривится, подобного подобострастия он терпеть не может. - Позвольте мне, - тихо говорит он, забирает у девушки лёд и жестом предлагает ей оставить их наедине. Он садится на корточки перед сжавшимся мальчиком и долго молчит, не совершая никаких действий. Словно перед диким зверьком, чтобы показать, что он сам безопасен и не причинит вреда. Потом, выждав бесконечные пару минут, когда ребёнок так и не поднимает головы, Чунмён ласково улыбается и осторожно касается холодными ото льда пальцами голого плеча. - Значит, тебя на самом деле зовут Чонин, Кай? Чонин кивает и тихо досадливо всхлипывает. - Чонин-а, надо сейчас приложить лёд к твоей ноге, перевязать и поехать в госпиталь, чтобы тебя там осмотрели. Потом будем расстраиваться и решать, как быть дальше, хорошо? - А Вы кто, вообще? – Спрашивает Чонин, наконец, поднимая голову и глядя на незнакомца злым и немного затравленным взглядом. – Посмеяться пришли, или сказать, что моя карьера окончена? Так я в курсе, господин... - Ким Чунмён, приятно познакомиться. – Чунмён пытается улыбнуться как можно мягче. - Хорошо, Ким Чунмён, - танцор огрызается, - и что же Вы не начинаете свою речь? - Потому что я не собираюсь ни смеяться, ни ставить крест на твоей карьере, - со строгими нотками обрывает Чунмён, впрочем, совершенно не обращая внимания на грубые интонации. Не в его правилах обижаться или сердиться на детей. – Я собираюсь отвезти тебя в госпиталь. Чонин хлопает глазами, словно в один миг растеряв весь свой гневный запал, потому что он явно не понимает, что вообще происходит, и зачем незнакомому и явно серьёзному мужчине помогать ему. - Но я должен... Меня не отпустят... Чунмён вздёргивает бровь, спокойно встаёт, одергивает пиджак и решительным шагом выходит из гримёрной. Через несколько минут он возвращается в компании директора постановки, взмыленного и нервного куда больше обычного. - Что ж ты не собираешься, Кай-шши? – лопочет начальник, ослабляя галстук на шее. – Ну упал, бывает, не страшно, там без тебя дотанцуют, Исин же не зря репетировал с тобой вместе. Ты собирайся, собирайся, тебе в больницу надо. Оформим тебе больничный на любой срок, об этом не беспокойся. Чонин медленно открывает рот в немом вопросе, смотрит то на начальника, то на своего нежданного гостя, не в силах сформулировать ответ. Вокруг начинает суетиться стафф, ему перевязывают ногу, помогают одеться и даже провожают до припаркованного у главного входа чёрного автомобиля, явно не бизнес-класса. - Почему Вы все это делаете? – спрашивает Чонин, сидя в пахнущем дорогой кожей, дорогим же парфюмом и, едва заметно, сигаретами, салоне, и глядя на невозмутимого Чунмёна, сидящего рядом. Машина мягко трогает с места, и Чонину совсем плохеет. - Сехуни, пожалуйста, отвези нас в самую лучшую больницу города. – Отдав приказание, Чунмён разворачивается к своему подопечному и снова улыбается этой своей мягкой улыбкой. - Я наблюдаю за тобой уже четыре года, - после небольшой паузы говорит Чунмён и даже кивает своим словам. – Однажды мой хороший друг, главный постановщик в Большом, попросил меня помочь ему выбрать детей в свою учебную труппу. Нет, не смотри на меня так, я не занимаюсь танцами. Просто у меня хороший вкус и хорошее чутье. Тебя не взяли, но я уже тогда понимал, что у тебя огромное будущее... - Вы сталкер? Чунмён думает, много ли сталкеров честно ответили бы «да» на этот вопрос, и усмехается. - В какой-то степени. Я влюблён в твой талант. Наверное, я волновался не меньше твоего в ожидании сегодняшнего дня... и расстроен не меньше твоего. - Чушь какая-то... Чунмён не спорит. Времени для разговоров будет предостаточно, а сейчас надо успокоиться, им обоим. - Моя карьера кончена, - после затяжного молчания тихо говорит Чонин, - большой балет для меня закрыт теперь... Чунмён кивает, соглашаясь. - В этом театре – да, и тут без вариантов. К сожалению, театральный мир не менее жесток, чем мир политики или шоу-бизнеса. Но, если мы с тобой постараемся, сегодняшний день сыграет нам на руку. - Как это? – с долей ехидства интересуется Чонин, глядя на этого странного парня. - Большой Театр, мой мальчик. – Немного загадочно тянет Чунмён, и улыбается Чонину, как фокусник маленькому зрителю. * Вывих проходит полностью только через два месяца. Чонин успевает едва ли не сойти с ума от скуки и тоски за это время. Он не умеет ничего, кроме балета, не знает и не желает больше ничего. Как осторожно выясняет Чунмён, старающийся всё время держаться где-то поблизости, родители Чонина, врачи Красного Креста, уже год живут во Вьетнаме и пока не собираются возвращаться. Вот, даже на первую большую премьеру ребёнка не смогли приехать. Чунмён, конечно, осуждает их в душе, но виду не подаёт, потому что Чонин говорит о них с такой теплотой и преданной нежностью. - Сейчас поедем к одному человеку, - говорит Чунмён, глядя в какие-то документы, пока смешной и совсем юный мальчик Сехун, личный водитель Чунмёна, везёт их из больницы в центр города, где можно будет перекусить. – Он уже ждёт тебя, я договорился. - И... И кто же это? Чонин поразительно быстро привык к хёну, позволив заботиться о себе так, как старший считает нужным. Хоть это и странно, Чунмён поражается до сих пор: судя по той информации, что он собирал о мальчишке, да и по собственному опыту, он предполагает, что Чонин не любит чужих людей, крайне тяжело с ними сходится, необщителен и замкнут. А тут... Впрочем, Чунмён просто радуется этому обстоятельству. - Вы уже виделись однажды, - Чунмён мягко улыбается, - четыре года назад. Чонин округляет глаза в полном неверии. - После нашего разговора господин Кевин Ву* понял, - Чунмён тихо смеётся, - что ошибся, не взяв тебя в свою труппу. Поэтому сегодня мы едем договориться о дате прослушивания. - Хён... – у Чонина срывается голос от волнения, - хён, правда? К Кевину? В его театр? Это же... Я не готов, хён. Это слишком... - Ты готов, - Чунмён добавляет строгости своему голосу, - не веришь, посмотри рентгеновские снимки. Иных помех у тебя нет, и не может быть. Я в тебя верю, так почему не веришь ты? И позволь Кевину решать. Этот самый Кевин оказывается совершенно не таким страшным, каким казался четыре года назад. Может быть, потому, что Чонину было тринадцать лет, он страшно боялся, и он был одним из пяти десятков претендентов на место в учебной труппе, а может потому, что сейчас Кевин сидит в своём кабинете, покуривает тонкую сигарету с цветочным запахом и, если честно, больше напоминает американского репера, чем утончённого ценителя классического балета. - Ты выглядишь на все двадцать, - сообщает Чунмён, усаживаясь в огромное кресло.- - Миллионов евро? – У Кевина приятный, чуть хрипловатый голос, добродушные глаза и смешной маленький хвостик на макушке. - Лет, - Чунмён смеётся, - это сейчас модно? - Бэкки, знаешь ли, в ужасном восторге, он говорит, что мне так куда лучше, чем в официальных костюмах. Я же не ты, которому это всё так идёт. Чонин наблюдает за этой светской беседой со слегка открытым ртом. Как-то до сих пор он не удосужился нормально расспросить о том, чем же занимается его неожиданно обретённый благодетель. Раз он беспрепятственно забрал его из старого театра, не моргнув и глазом оплатил довольно крупный счёт за лечение ноги, и вот так вот разговаривает с самим Кевином Ву... Уму непостижимо. - Ну что, - интересуется Кевин, закончив болтать с приятелем и, наконец, обращая внимание на мальчика, - Кай? Или Чонин, как тебе больше нравится? Я думаю, что «Кая» оставим для сцены, хорошо? Готов немного потанцевать? Или, всё-таки, потом? Чонин медленно хватается за голову. Это всё как-то слишком для него, слишком быстро, неожиданно и непонятно. Он поворачивает голову и смотрит на Чунмёна с немой мольбой. - Слишком много вопросов, посмотри, у ребёнка, кажется, кружится голова от них. Невыразимый парень, разодетый похлеще айдолов из поп-групп, кивает и смотрит на Чонина серьёзно. - Мы можем посмотреть тебя сейчас. А можем договориться на другой день. - Я... – лепечет Чонин, пытаясь собраться и вести себя хоть немного лучше себя, тринадцатилетнего, - Я могу сейчас, да. Я готов. Кевин довольно хмыкает и ведёт их обоих запутанными коридорами к малой сцене театра. Чонин понимает, как зверски соскучился по этому, ни с чем не сравнимому, потрясающему запаху театра, по лабиринтам коридоров и лестниц, по тусклому, особенному свету. И сейчас, идя по самому лучшему, самому престижному классическому театру города, Чонин чувствует себя совершенно счастливым. Музыка грохочет сразу отовсюду, от этого Чонин тоже успел отвыкнуть. По случайности ли, или специально (Кевин Ву всегда слыл персоной весьма экстравагантной и приверженной к нестандартным решениям), но играть начинает финальная партия из «Жизель». Сложная, женская партия. Но Чонин не теряется. Он знает её не очень хорошо, да и танцевать на полупальцах, босым, на незнакомой сцене, не в пуантах – это сущий ад. Но теперь, во второй раз, он ни за что не ударит в грязь лицом. Главное – почувствовать музыку, стать её частицей, и просто лететь вместе с ней. Чунмён расслабляет галстук и тихо сглатывает: Чонин волшебен на сцене, слишком завораживающи его движения. Он кажется единым целым с музыкой, и хоть движения на половину сымпровизированны, они всё же прекрасны. Чонин чувствует женственность этой музыки, и руки его становятся ещё более гибкими, движения плавными и нежными, хотя Чунмён разбирает напряжённую складочку между бровями, и сердце заходится в груди. Он нервно сцепляет пальцы в замок и почти неслышно шепчет «постарайся, детка, ты сможешь, ты сможешь». - Ты так сильно в него влюблён? – тихо спрашивает Кевин, но глаз со сцены не отводит, смотрит внимательно. – С тех самых пор? Чунмён кивает совершенно спокойно: не привык делать тайну там, где это не нужно, он привык быть честным. За четыре года он совершенно примирился со своим чувством, привык к нему, уверился в том, что это совершенно серьёзно. Так что скрывать нечего. - Он знает? – Снова подаёт голос Кевин, чуть склоняя голову на бок и глядя пристально на мальчика на сцене. - Нет пока ещё. Но я скажу, как только он будет готов услышать меня. - Чушь ты говоришь, приятель. – Заверяет Кевин с последним аккордом и, в наступившей тишине, глядя на замершего в трагичном поклоне юношу, договаривает: - Никогда он не будет готов, к такому нельзя быть готовым, тебе ли не знать. Чонин дышит тяжело и рвано, грудь ходуном ходит под просторной синей рубашкой, и по вискам пот течёт градом. Он долго стоит так, а потом медленно поднимает голову и слепо смотрит в тёмный зал, где в пятом ряду, сидят два вершителя его судьбы. Смотрит и молится. Тишина начинает давить на уши, когда Кевин медленно встаёт и пять раз хлопает в ладоши. - Браво, мальчик. Браво. Твой хён всегда прав, и я был идиотом, что не послушал его тогда. Я почту за честь работать с тобой. Ещё ни один юноша не танцевал Жизель так. - Как бог... - тихо добавляет Чунмён, улыбаясь. Чонин плачет. Долго, сорвано и искренне плачет, ткнувшись носом хёну в плечо, когда они сидят в машине и едут в ресторан, чтобы отметить подписание контракта на два года. Первый спектакль наметили ориентировочно на начало осени, через три месяца, и теперь Чонина ждёт ад бесконечных репетиций и тренировок, но он счастлив так, что не может унять слёз. Не может даже сказать «спасибо». Чунмён улыбается и, наконец, смелеет, обнимает за плечи и мягко прижимает к себе, словно просто успокаивая. - Чонин-а... - Я буду танцевать, хён... – лепечет Чонин своим густым, хриплым от слёз голосом, - я буду танцевать в Большом... - Да, малыш. - Хён, я так счастлив, хён!.. Что бы я делал без тебя, хён? - Я же с тобой, чего гадать. - Я буду танцевать... Чунмён решает, что сейчас. Сейчас, или снова он отложит признания в долгий ящик, а сейчас он полон решимости. - Чонин-а?.. Чонин снова начинает тараторить что-то о танцах, о мечтах и о благодарностях, но Чунмён как-то упускает смысл. Он осторожно кладёт ладони на мокрые смуглые щёки и улыбается. - Чонин-а, я, знаешь, тебя очень люблю. Признание выходит немного кривым, но Чонин замолкает моментально, и смотрит... нет, не обиженно, не зло и не разочарованно: озадаченно. Чунмён улыбается и осторожно целует покусанные, чуть припухшие, солёные от слёз губы. О которых мечтал ещё тогда, когда это сочли бы аморальным, о которых мечтал каждый день из четырёх долгих лет. Когда поцелуй не обрывается и через минуту, никто не начинает вопить и выяснять отношения, Сехун сворачивает в безлюдный проулок, дабы не выставлять напоказ будущую звезду балета в немного откровенной ситуации. Мягко паркуется и затыкает уши наушниками, пока эти двое так сладко целуются на заднем сиденье. OWARI