Откровенность

В чулане темно. Душно и пыльно: не повернуться. Слишком жарко: ты чувствуешь, как по затылку катится соленая капля. Хочется снять рубашку — безумно. Мучает жажда. Ты терпеть не можешь духоту, но все же остаешься. Закрываешь глаза и ждешь. Дверь открывается. Ты сильнее смежаешь веки, чтобы ни одна светлая искра не ворвалась в пыльное убежище темноты, но все-таки различаешь узкую солнечную полосу. Он здесь. Дверь закрывается, и на твой живот ложится его рука. Теперь можно открыть глаза. Зачем только? Ты и так знаешь, что сейчас будет. Его губы касаются твоих — жаркие и сухие, как воздух, которым ты дышишь. Ты едва открываешь рот — не привык отдавать, только дразнить. Он углубляет поцелуй, и ты чувствуешь бархат его языка и судорожно выдыхаешь через нос. Ты скользишь рукой по его волосам, запускаешь пальцы в непослушные пряди, словно проверяешь, он ли это, не обманула ли тебя тьма. Но это он. Всегда только он: его вкус, запах его мыла, его прикосновения. Волосы слишком длинные. Большим пальцем ты касаешься нежной кожи за ухом — и обжигаешься о холодную сталь оправы очков. У тебя есть всего мгновение: момент истины. Он здесь и он настоящий, и ты целуешь его губы. Секунда прошла, и ты запираешь правду в самый потаенный уголок сознания. Тебе нельзя знать — можно только догадываться. И ты строишь догадки. Мечтаешь. Притворяешься. Воображаешь, что он настоящий и твой — несбыточная фантазия, как дрема на грани сна и бодрствования. Он рядом, но это слишком личное, слишком интимное: хвала небесам, что ты брал уроки Окклюменции. Ты не тянешь узел его галстука и не ослабляешь его, не расстегиваешь его рубашку дрожащими пальцами, не прикасаешься к его коже — горячей в чуланной темноте. Ты не скользишь руками по его ребрам и спине — нет, это только фантазия. Сон. И он не издает всех этих тихих, волнующих звуков, и это не его губы раскрываются под твоими и не он целует тебя, глубоко и сладко. Твоя нога меж его: ты все чувствуешь. Каждый его вздох — маленькое откровение. Он ищет твоих прикосновений. Его губы на твоих; вы делите дыхание и дрожь, когда твои пальцы пробираются за пояс его школьных брюк. Ты наощупь тянешь молнию и снимаешь с него белье. Теперь он в твоей руке: горячий. Ты исследуешь его, словно впервые. Он больше не целует тебя — оторвался от твоих губ, чтобы задохнуться жарким воздухом. Ты не любишь преклоняться, но перед ним становишься на колени. Пол грязный и пыльный: будут занозы, но тебе все равно. Ты хочешь вспомнить его вкус. Ты уже чувствуешь его запах — скоро почувствуешь и его тяжесть. Ты стараешься не придавать значения вкусу — он ведь не нравится тебе, не должен нравиться. Он подается бедрами вперед, и ты послушно открываешь рот. Его стон — или твой собственный? Он тяжелый: челюсть уже болит. Он начинает двигаться: вперед и назад, и тебе на мгновение кажется, будто тебя используют. Секунда проходит, и остается только заполошное биение сердца. Ты берешь его в руку — хочешь принять хоть какое-то участие в происходящем. Ты не хочешь ублажить его и не наслаждаешься стонами, срывающимися с его зацелованных губ. Ты делаешь это для себя. Для себя ты вдыхаешь его запах и глотаешь слюну, балансируя на грани реальности и забытья. Его запах теперь еще богаче, а пальцы впиваются в твою голову. Он уже близко. Ты прикасаешься к его бедрам и скользишь дальше. Ты не должен этого делать, но ведь это кожа — просто кожа и тугие мышцы. Самый кончик пальца — и он вздрагивает и наполняет твой рот своим вкусом и запахом. Ты жадно глотаешь, но ему нечего больше дать тебе, и ты отстраняешься. По щеке течет слюна и его семя. Он поднимает тебя и впивается голодным поцелуем в твой рот. Его руки сминают твою рубашку и тянут ее прочь. Он раздевает тебя: твое тело обнажено, но еще больше оголены твои чувства. Ты поворачиваешься спиной и прижимаешь щеку к пыльной чуланной стене. Он знает, что делать. Он тихо шепчет заклинание. Его прикосновение приносит влагу, прохладу и тихое жжение, от которого у тебя напрочь сбивается дыхание. Он осторожен. Он ласкает тебя так, будто ты сделан из хрусталя. Тебе хочется закричать, сказать ему, что нет, ты не стеклянный, но ты молчишь — не можешь позволить словам сорваться с зацелованных губ. Тогда ты смелеешь: встречаешь его осторожные движения своими — рваными и быстрыми. Он словно маяк в океане твоих страхов: надежный. Его руки дарят покой и тепло, и ты покоряешься неспешному темпу, и кажется, что замедляется все: твое дыхание, сердцебиение, течение времени. Он задевает внутри тебя чувствительную точку, еще, и еще, и наслаждение накатывает волной и постепенно угасает, оставляя после себя марево истомы и пот на висках. Твоя рука влажная. Ты еще никогда не чувствовал себя настолько живым. Он отстраняется. Ты не оборачиваешься и собираешь раскиданную по полу одежду. Шорох и шуршание; на твое плечо ложится теплая рука. Может, он хочет тебя поцеловать, но ты не можешь позволить себе такой роскоши — солнце скоро взойдет, разбудит замок своими лучами и наполнит коридоры и лестницы утренней суматохой. Ты дожидаешься, пока он уйдет, а потом считаешь до ста. Когда ты открываешь дверь, солнечный зайчик тут же садится тебе на плечо. Это — откровение. Другое — Поттер. Он тут: щурится и преспокойно завязывает шнурки собственных ботинок. — Филч в коридоре, — говорит он и улыбается ярче утреннего солнца. — И шнурки развязались. Он встает: явно смущен. — Прости, — добавляет. Руки у него в карманах, а губы сладкие и зацелованные, но ты смотришь не на них. Галстук, зеленый с серебром, плотным кольцом обвивает его шею. Нужно сказать что-то, но ты не можешь подобрать слов: все мысли куда-то испарились. Тогда он говорит: «Пока», — поворачивается и уходит прежде, чем ты успеваешь его остановить. Ты не смотришь на свою рубашку. Не проверяешь, все ли пуговицы в петельках, не расстегнута ли молния. Ты бежишь в свою спальню, но почему-то оказываешься в Большом Зале. За слизеринским столом пусто, но это только пока: остальные вот-вот подойдут. Ты чувствуешь на себе взгляды учеников; подоспевшие однокурсники хихикают, хмурятся и пихают друг друга локтями: мол, посмотри на гриффиндорский стол. И это то, чего ты боишься. Боишься сплетен, косых взглядов, едких насмешек, семьи и отца. Алый галстук душит тебя, раскаленным железом врезается в твою кожу, но ты и помыслить не можешь о том, чтобы снять его. Ты не смотришь по сторонам. Не смотришь на Поттера. Избегаешь его взглядов весь день, чтобы ночью, приняв душ и переодевшись в чистую одежду, под покровом тьмы прийти к нему с алым галстуком на шее. Ночь трепетна к слезам, но ты почему-то улыбаешься. В темноте чулана ты ждешь его поцелуя — первого в зарождающемся новом дне. Его губы находят твой рот, пальцы — воротник рубашки, и ты больше не в силах скрывать. Ты отстраняешься. Палочка в твоей руке дрожит, когда ты шепчешь срывающимся шепотом: «Люмос». Свет загоняет в угол черные тени, и все обретает цвет. Твой галстук зеленый, но, обернутый вокруг шеи Поттера, кажется еще зеленее. В глазах за железной оправой плещется океан чувств и вся зелень этого мира. Он — твой. Ты целуешь его. Теперь тебе не нужен свет, чтобы понять.