Бледная тень

      Трисс проснулась от шума — было понятно, что ведьмак вернулся. Тишина разрывалась еле различимым звуком шмякнувшейся о пол плоти, а в комнате завоняло трупом, болотом, ведьмачьими эликсирами и чем-то там ещё. Трисс в полусонном состоянии слышала, как Геральт разоблачался и тихо, изредка ругался. Он лёг в постель, а чародейка как бы во сне, как бы не просыпаясь ото всего шума, воспроизведённого ведьмаком, обняла его. Полезла рукой под рубашку, которую беловолосый не удосужился снять, и замерла, удивлённая сдавленным стоном. — Чёрт, Геральт! — взвизгнула она, мгновенно поджигая магией свечи. — Мне следует прочитать тебе нотацию. — Не стоит.       Чародейка уложила ведьмака на спину, хотела разорвать рубашку, но силёнок не хватило — напитавшуюся кровью ткань было трудно порвать — пришлось осторожно снять. Поперёк Геральтовой груди красовался протяжённый кровоточащий рубец.       Трисс недовольно цокнула языком. — Кто тебя так? — она начала плести заклинание так, как это было модно среди чародеев ― не произнося его. — Самка виверна, она обитала на болотах и ужасала деревню кирпичников. — Думаю, солтыс деревни щедро наградит тебя. Ох, пусть только попробует не быть щедрым… — Ты говоришь как…       Геральт осёкся. — Как кто?..       Трисс испугалась, сердце чуть ускорило такт… Лишь бы не услышать имя из восьми букв. А ещё ужасней было бы услышать его сокращение ― Йен. Она не подавала виду. — Не знаю, впрочем, не важно. За работу заплатит Ловчий, никакой не солтыс, а он обещался быть щедрым.       Помолчали. — Я выпил «Поцелуй», зелье должно предотвратить кровотечение. — Магия действеннее, тем более мне это ничего не стоит, — чародейка заботливо коснулась щеки ведьмака. Подумала, что ему пора бы побриться. — А что ты принёс? — Она небрежно махнула в сторону, откуда сильно воняло. — Голова виверны… Кстати, Трисс, чуть не забыл: ты можешь наложить какое-нибудь заклятье, чтобы она до утра не протухла? Или чтоб её не съели крысы. — В моём доме нет крыс, ведьмак, но заклятье я наложу — несмотря на дожди, в Вызиме стоит такая духота…       Вновь молчание. В комнате, помимо неприятных запахов, витало напряжение. Трисс всматривалась в лицо Геральта, тот коснулся подбородка чаровницы, осторожно, можно сказать ― бережно. О, нет, это был не совсем тот ведьмак, то есть, совсем не тот (а разница между этими понятиями огромна!), которого знала Меригольд. Сколько было нежности в этом касании шершавых, мозолистых пальцев! Как смягчилось невообразимо, недопустимо для него ― убийцы чудовищ ― его лицо! ― Я вспомнил, Трисс… Я вспомнил.       Задавать вопросы, показалось ей, опасно. Она лишь поджала губы в подобии улыбки. ― Я всю жизнь любил… Люблю одну чародейку. Я вспомнил ― это ты, Трисс.       «Нет, не я, ― грустно подумала чародейка, которая всю жизнь любила ведьмака Геральта из Ривии, ― но ты не узнаешь об этом. По крайней мере, не сейчас». ― Я… ― Геральт снял с пальца золотое кольцо с рубином, которое не влезало ему и до середины. ― Вот. ― Рубин… ― задумчиво протянула Трисс. ― Где ты его достал? Купил?       Ведьмак хотел ответить, но она его остановила: ― Нет, молчи, я не хочу знать ответа.       И полусумрачный мир потонул в поцелуях. Геральт что-то искал, искал и не находил, а Трисс всё прятала, таила самую ужасную тайну ― её глаза, пусть голубые, лишь бесконечное, глубокое, летнее небо, но не фиалки. И запах её ― не сирени и крыжовника. А Геральт искал, искал и не находил…

***

      Когда чародейка проснулась, ни ведьмака, ни головы виверны не было.       «Ты говоришь как…»       Трисс с отчаянной злобой бросила подушку, та рухнула на пол.       «Он не любит меня, ― думала она грустно, ― он любит жалкую, бледную тень Йенни». Отчаянье схватило её за горло, проникло в него комком, но осторожный всхлип прервал вопль Альвина: ― Трииисс! Оно загорелось!