Ночи в белом атласе

      Огрон с громким хлопком опускает на стол бутылку кальвадоса и ругается – громко и грязно, так, как может ругаться только детектив или человек, хоть как-то связанный с тем, что творится на этих улицах. Он нервно садится, разливая спиртное по стаканам, руки у него слегка трясутся – либо не отошел после вчерашнего, либо опять не спал. Хотя, и то, и другое – вполне себе взаимосоставляющие вещи. Я смотрю на него с присущей долей иронии.       - Опять до утра гонялся за проститутками?       Он нервно хмыкает.       Сейчас весна 1964 года и дела идут вполне себе спокойно, не беря в расчет кризисное состояние в стране и инфляцию. Зима не подкачала – работы у этого детективного выскочки выше крыши, может раскрывать свои чертовы преступления хоть круглые сутки и никогда не быть в полном убытке. И что поделать – жизнь немилосердна, волей-неволей кто-то шагает на всякого рода поступки (или кто-то старательно подталкивает) или же уже давным-давно погряз во всем этом дерьме.       Муж застал жену с любовником? Огрон! Партнер по делам в скором времени отравился… Что, правда, отравили? Огрон! Еле сводя концы с концами в стране, охваченной кризисом, кто-то повесился на собственном белье? Наверное, кто-то его подтолкнул. Где Огрон, черт вас побери?       И этот Квазимодо пашет, как прокаженный. Не ради идеалов и взглядов, совести и чести – нет, что вы! Кто сейчас думает обо всем этом? Ткните в того человека пальцем - я молча, как отчасти идеалист, пожму ему руку. А детектив Огрон – нет.       Я даже отодвигаю от себя книгу, которой я занимался до этого. Огрон раздраженно шарит по карманам, выуживает на стол пару обесцененных еще вчера банкнот, карманный нож, подаренным мною на Рождество и, наконец, потрепанную пачку сигарет. Я уже и не припомню, какого она дня недели, да и это уже не особо важно – там все равно почти ничего не осталось, так как он выкурил все. А курит он много.       Но вид у него все-таки жалкий. Он больше похож на алкоголика, чем на детектива – со своим вечно убитым, недовольным лицом, длинными огненно-рыжими патлами, которые я его настоятельно просил хотя бы подвязать, и вечно стеклянными глазами.       Я протягиваю ему свою зажигалку, когда он собирается чем-нибудь прикурить. Он слегка щурится, смачно затягиваясь, и в свою безмерную благодарность насмешливо по-военски отдает честь, вспоминая наши старые военные годы. Мы даже вместе были на войне – кто б мог подумать! – на той самой, разорившей нашу страну, добавившей в толстенную копилку историю свою пятирублевую. Забравшей лучшие годы нашей молодости, как бы напыщенно это не звучало. Налитая золотом монета, стоимостью в кровь всех, кто остался там.       Нам с ним тогда было примерно по двадцать. Может, даже чуть меньше – я уже не помню и половины всего, что было до войны. Человеческая память как решето, все смывается и уносится обстоятельствами. Факты шли фактами, но на фронте мы отсидели лет десять, это точно. У нашего горячо любимого детектива до сих пор более дюжины швов на левом бедре.       Огрон как-то расхлябисто подпирает голову свободной рукой. Его рыжая голова снова начинает меня нервировать.       - Валтор… Валтор!       Я внимательно слежу за ним из-под стекол круглых писательских очков. Он накланяется ближе ко мне – на первом этаже и так душно, и он выпускает порцию табачного дыма прямо мне в лицо, от чего у меня начинают слезиться глаза. Он блаженно улыбается:       - Фольти сдох этой ночью.       У него слегка подрагивает левый глаз. На часах восемь утра. Я невольно закашливаюсь:       - Это уже третий клиент за месяц.       Огрон расплывается в нетрезвой улыбке и откидывается обратно на стул, закидывая руки за голову. Я бы поверил даже в существование какой-нибудь пса-людоеда, чем в такие совпадения, но ничего другого у меня все равно не остается. А я все ломал голову: с чего бы это детективу так убиваться-то?       Из размышлений меня выводит шорох. Огрон, пока я не видел, уже взял мою рукопись в руки, оставив почти докуренную сигарету во рту. Он шумно перелистывает страницы, бегло пробегаясь глазами по прыгающим строчкам, на каких-то моментах улыбается, и я жду его очередную «остроумную» шутку на счет того, чему я посвящаю почти все свое время вне нашей работы.       Да, мы работаем вместе: он – как настоящий следователь, а я – лишь как «тусклая последовательность». Но вечно марать бумагу – это, скорее, потребность, чем основной род моих занятий, так как на фронте много кто этим занимался. То ли пробуждалась необузданная тяга к жизни, то ли в сердцах людей возгоралась потребность высказать то, что так за всю жизнь и не сказали. Да и кто уже будет выяснять? Половина легла прямо на линии фронта, а другая - скоро попытались забыть об этом.       Огрон уже молча откладывает исписанные листы обратно и с секунду внимательно смотрит на меня. Я уже подумываю действительно отправить его спать: не услышать от него какую-нибудь колкость в этом плане –невероятно, но он вдруг внезапно поворачивается к окну. Я и так уже догадываюсь, в чем дело.       Окна с этой стороны выходят на внутреннюю часть – двор, связывающий несколько домов небольшим садом. В другом доме, напротив нас, открыто окно – оно прямопропорционально нашему. Сейчас, в лучах восходящего солнца его очень хорошо видно. Это окно Небулы – жены вечно работающего молодого лейтенанта.       Мне незачем смотреть туда – я и так знаю, что происходит.       Как обычно, она стоит, в чем мать родила... Я в этом абсолютно уверен! Зевает и потягивается – Небула только-только встала с постели. Улочка здесь узкая, нам ее хорошо видно, а ей - нас, и она это прекрасно знает. Поэтому и встает так перед зеркалом. Вдруг ее густо накрашенный рот растягивается в улыбку, она смотрит в отражение и видит нас. Я отворачиваюсь, ухмыляясь, так как пойман с поличным. Один мимолетный взгляд я не могу себе позволить, а Огрон – может. Сказать даже больше – не просто взгляд, а целую беседу.       Небула медленно поворачивается к нам, хищно и по-женски стреляя голубыми глазами. Ее рот трогает победоносная улыбка, и она на полных правах победительницы отходит от окна, кутаясь в шелковый халат и перед этим посылая Огрону воздушный поцелуй. Черт возьми, эта игра ей снова удалась.       - Вот скажи мне, - начинаю я, пододвигая детективному Дон Жуану полупустую пепельницу. – Взгляни еще раз на это прелестное создание. Она почти не делает ничего особенного, но мужчины готовы возложить к ее ногам все, что ее душе будет угодно. Она не сеет и не жнет, однако прекрасно разживается, позволяя себе такие вольности. Черта с два, спросил бы тебя обиженный на весь мир человек.       Собственно говоря, все прекрасно знают, зачем мы вместе разыгрываем эту комедию. Небула, как водится говорить, «шикарная женщина». Она по-своему красива, и, естественно, знает об этом, наслаждаясь излишним мужским вниманием. Достаточно показаться в окне – особенно утром – и мужчины, как один, заинтересованы.       - Но не ты, - он стряхивает с сигареты пепел и тушит ее о стеклянную стенку. Огрон опять слегка щурится.       - Но не я.       Вновь становится тихо. Я думаю, что ей сейчас живется намного легче, и знаю, что глубоко заблуждаюсь. Она просто-напросто радуется, что живет на этом свете и что мужчины сходят по ней с ума – как и многие женщины, впрочем. Многие отдавали бы много, чтобы видеть это недоразумение по утрам. Но не знав бы ее лично, я бы ни за что не поверил, что она на всех своих военных полномочиях может построить по струнке. Женщиной она, на самом деле, была железной. Но ведь когда-то нужно давать себе фору?       Я вновь отвлекаюсь и смотрю на Огрона. Он уже полулежит на столе, подпираясь только рукой.       - Жертва похабности преступников, - я протягиваю ему стакан с виски, налитый себе для поддержания нужного настроя, - час духов прошел, можешь на полных правах отправляться спать. Роковая женщина подождет.       Он приоткрывает один глаз и недовольно смотрит сначала на стакан, а потом уже на меня. До меня только сейчас доходит, насколько от него несет перегаром:       - Пить не буду. Тем более - с твоего.       - Детектив, - продолжаю я. – Мы на передовой с тобой с одной ложки ели, а потом перепрятывали черт знает куда – главное было, чтобы не нашли. Неужели боишься подцепить от меня что-нибудь?       Огрон медленно приподнимается, явно собираясь уйти - похоже, ему действительно становится паршиво. Он все-таки допивает стакан, причём залпом.       - Я не сифилитик, - усмехаюсь я.       - Черт тебя знает, писака безбожная.