Твоё сердце должно быть моим

- Моё сердце... Хриплый, не верящий шёпот срывается с губ Феликса. И ещё тысяча вопросов, которые он никогда не произнёс бы вслух, требовательно проскальзывают в этом шёпоте — неужели для тебя ничего не значит, Питер... неужели ты забыл, несмотря ни на что... неужели ты способен сделать это, пускай и... Феликс читает правду в глазах Питера. И чудовищной болью сдавливает горло, не оставив возможности вздохнуть. Несколько долгих мгновений, будто бы время остановилось между ними, растянувшись на бесконечность, несколько ударов сердца, неловкое движение, бесполезная попытка протянуть руки к Питеру, остановить испуганным: «нет, нет, нет»... Бесконечность закончилась. Та огромная бесконечность, которая принадлежала Феликсу с Питером, - казалось бы, будет принадлежать всегда. В ладонях Питера пульсировало сердце самого любимого человека. Горькое удивление захлёстывает Феликса, когда он видит свою беспомощную, в последний раз вспыхивающую ярким пламенем жизнь. Почему, Питер? Я не хочу умирать. Пожалуйста, остановись... давай вернёмся с тобой в Нетландию и будем снова жить нашу бесконечность — нашу, Питер... Почему? Если бы Феликсу кто-то предложил бы покинуть Нетландию и вернуться к прежней жизни, он никогда не согласился бы. Пропащие мальчишки умоляли хозяина острова отправить их обратно домой — бесконечная жизнь им представлялась невыносимой и, конечно, слишком долгой. Феликсу не нужно было думать, как распорядиться своей бесконечностью. Он чувствовал, что, даже появись у него вдруг сумасшедшее желание уйти, осуществить его не вышло бы; паутина дьявольского волшебства, окутавшая Нетландию, другим мальчишкам будто лабиринт, откуда не выберешься, а Феликс один-единственный из пропащих ощущает в ней живую, прочную, трепещущую связь между ним и островом — наверное, если как следует приглядеться, можно увидеть её в дрожащих полотнах воздуха. Эта связь накрепко присоединила Феликса к Нетландии. Она протянулась бесконечными нитями из каждого уголка острова, и всё, что существует на свете, сошлось в ослепительно-сверкающей точке — Питере. Этот мальчик, который и мальчиком не был никогда, непредсказуемый и текучий, будто вода, обманчиво улыбающийся губами ребёнка, в глазах которого вечно пляшут голодные, жадные стайки бесов, завладел Феликсом без остатка, превратившись в нечто неизмеримо большее, чем у людей принято называть любовью. Смысл. Суть всего, что есть в мире. Одно только, что есть в мире. Их общая вечность была такой беспредельной, простиралась вдаль на сотни, тысячи лет, и Феликс подумал, что время навсегда будет принадлежать им. Питер рассказывал ему о своих сумасшедших задумках — непостижимых для любого человека, кроме Питера; рассказывал порой без утайки, пускаясь в пространные объяснения, порой ограничивался парой-тройкой скупых, ничего не объясняющих фраз, порой наполовину приоткрывал правду, оставляя самое важное за неприступными скобками. Да, Феликс пытался, ещё не разобравшись как следует в изменчивой и загадочной натуре Питера Пэна, возмущаться, требовать больше, расшифровывать его странные секреты самому. Да только усилия эти ни разу не увенчались успехом, а Феликсу не нужно было много времени, чтобы понять и в конце концов смириться — он узнает что-нибудь про Питера лишь тогда, когда сам Питер пожелает ему открыться. Это было, кажется, целую бесконечность назад. А теперь Феликс не задавал вопросов, потому что привык не спрашивать, докапываясь до тайного дна, а просто идти следом за ним, доверяясь полностью, всем своим существом. Я верю тебе, Питер. Я верю в тебя. Поверив один раз, Феликс никогда уже не переставал верить, пускай действительность подбрасывала ему очередной повод усомниться, пускай другие мальчишки, по началу принимавшие Питера как божество непостижимое и вечное, отказывались от него. Упрямый отпор получила спасительница, пытаясь выяснить у Феликса, где Пэн, а там, на корабле, в кругу торжествующих врагов и предателей-мальчишек, уверенных, что Питер наконец-то побеждён, Феликс не чувствовал никаких сомнений в обратном. Не слабо теплящийся огонёк надежды согревал ему сердце, не беспомощное, обречённое ожидание разгоралось в нём — то была абсолютная, непоколебимая уверенность, что Питера Пэна нельзя победить. Разумеется, он представлял себя рядом с Питером на вершине могущества — как же иначе? Они тысячу лет назад сплавились в единое существо - и когда-нибудь непременно будут стоять на верхушке кургана из тел поверженных противников, встречая свою новую бесконечность. У Питера Пэна по-настоящему была другая преданная тень, не тот силуэт, сотканный из темноты, который предоставляет ему новых пропащих. Тень никогда не расстанется со своим хозяином. Они вместе смотрели на Сторибрук, раскинувшийся внизу, будто бы у их ног, безраздельно принадлежавший только им, на губах Питера бродила улыбка довольная и, кажется, счастливая, а Феликс не мог представить себе, что однажды придёт конец их восхитительной бесконечности. Я не хочу умирать, Питер... Почему? Погибающая бесконечность оставляет Феликсу ещё одно мучительное мгновение, чтобы заглянуть в глаза Питеру. И тут же, испытав чудовищное удивление, изумиться своему же удивлению. Феликс читает правду в глазах Питера - ту самую правду, в тщетных поисках которой он всматривался в эти глаза ночь за ночью, ночь за ночью несколько сотен лет. А Питер, насмешливо изгибая губы своей непостижимой улыбкой, тихо смеялся сквозь поцелуй, выворачиваясь из рук Феликса, и ускользал, ускользал прочь от пристального взгляда; не припомнить Феликсу, чтобы с губ Питера сорвались хотя бы однажды те слова, которые сам он, выгибая спину, запрокидывая голову назад и хватая руками его за плечи, только бы не отпускать, выстанывал в небо ночь за ночью, ночь за ночью. Питер смеялся и ускользал. Никогда не приоткрыв хотя бы ничтожную частичку своих настоящих чувств. Пропащие мальчишки не догадывались, что чувствует загадочный хозяин острова. И даже Феликсу, сколько бы не вглядывался в него, сколько бы не пробовал постичь непостижимую тайну сердца Питера Пэна, даже Феликсу, как и мальчишкам, оставались лишь туманные фразы, украдкой брошенные взгляды, улыбки с непостижимым значением. «Твоё сердце должно быть моим». Завораживающий голос Питера будто бы обволакивает со всех сторон, нашёптывая в ухо, а глаза продолжают смотреть на него, загадочные, подёрнутые колдовской дымкой, через которую Феликс не мог пробиться никогда. Магический туман вдруг отступает на это последнее оставшееся между ними мгновение, и в глазах Питера Феликс успевает увидеть чудовищную, невыносимую, ни в какие слова не вместившуюся бы печаль. «Твоё сердце должно быть моим». Голос шепчет, исполненный неизмеримого сожаления. Пожалуйста, Питер. Остановись. Я не хочу умирать. Феликс больше не обращается к нему с этими безмолвными молитвами, понимая в это последнее мгновение, как и всегда понимал, что Питер Пэн не может остановиться; он знает, что нужно делать, знал и знает гораздо лучше, чем Феликс мог бы себе даже представить. Он ещё успевает улыбнуться лёгкой и спокойной улыбкой, прежде чем, покачнувшись и потеряв равновесие, проваливаясь в непроницаемую черноту, падает на холодную землю у ног Питера Пэна. Почему он удивился? Чему же здесь удивляться? Его сердце никогда не принадлежало ему. Оно осталось много бесконечностей назад в той жаркой, душной, невыносимо обжигающей ночи, в бликах костра, в пляске звёзд на чёрном куполе, в сбивчивом дыхании двоих, в дурном шёпоте, в рваных движениях, в блеске ножа, полоснувшего щёку. На корабле, в кругу торжествующих врагов и предателей-мальчишек, убеждённых, что хозяин Нетландии наконец-то побеждён, Феликс ничуть не сомневался — Питер вернётся назад, и точно такая же непоколебимая уверенность окутывает его в этот последний миг, когда мир расползается перед глазами на клочки, теряя краски и очертания. Уверенность в том, что Питер Пэн не ошибается. Ты прав, Питер. Так и должно быть. Я на твоей стороне. Я верю тебе. Я верю в тебя. Я верю...