I had to close down everything, I had to close down my mind, Too many things to cover me, Too much can make me blind, I’ve seen so much in so many places, So many heartaches, so many faces, So many dirty things You couldn’t believe.
Доктора объяли визг, душный, вульгарно-сладкий запах духов, исходивших от узла волос Клары, и удивительное, безграничное безразличие, выливающееся отчего-то в фантастически фальшивую подвижность. — Что ты там хранишь? Какого черта у тебя по кораблю разгуливают зомби? Правило номер один: хорошие парни не знаются с зомбаками! Удар острым кулачком в один из желудочков правого сердца. Мышца недовольно сжалась, но ничуть не ускорила темпа. — Не перед гостями, — с трудом прервал желчный поток Доктор, неопределенно указывая на мужчин, устало наблюдающих за сценой. Грегор снова помянул грядущие свои похороны и с сожалением подумал, что чтобы умереть героем, сражаться нужно за что-то действительно стоящее, но хорошенькую девушку эту с буйной мимикой и жестикуляцией он при всем своем желании не смог бы назвать тем, за что стоит умереть. Она была миловидной, по-кукольному привлекательной, но неживой. Казалось, стоит сделать надрез на грудной клетке, и кожа окажется пластиковой, и внутри вместо ребер, тугих мышц и склизкой крови будет такая же миловидная, кукольная и неживая пустота. Чудилось даже, что в движение ее хрупкую фигурку приводил созданный неизвестным умельцем механизм. Механизм мудреный, практически безупречный в своей идеальной точности, но безжизненный. — Это еще кто? — Друзья. Или, скорее, люди, которые не пытаются нас убить. Усмехнувшись про себя двурушничеству незнакомца, Грегор снова окинул взглядом содержимое алого платья. Счастье, что они выжили. Умереть за кусок материи, над которым маячит личико со вздернутыми носом и бровями? Нет. Ни сегодня, ни когда-либо еще. Не в ближайший миллиард-другой лет, по крайней мере. — Постой, постой, — начал он, обращаясь к рассеянно вертящемуся Доктору. — Уговор есть уговор. Ты получил девчонку назад, а теперь отменяй самоуничтожение. Еще немного, и они с Андроидом вернутся домой. И тогда… О, тогда он напьется за всю свою жизнь, которая могла оборваться сегодня так же, как оборвалась жизнь Брэма. Но все это будет неважно. Все существующее до и после будет неважно, потому что в мире останется только самое неоспоримое и самое волнующее: во всем мире останется только его жизнь, чествуемая алкоголем и крепкими, как застоявшийся после рабочего дня запах пота, словечками. — Ага, ага, — пробормотал Доктор, и лицо его уродливо исказилось бесконечным франтовским довольством. — Знаешь, должен тебе сказать, что ты последний, кого бы я взял в свою команду на викторину. — Что? — Нет никакого самоуничтожения! Хотелось одного. Хотелось припечатать его упивавшиеся собственным остроумием скулы таким ударом, от коего эта самая скула пошла бы трещинами. Возможно, стоило бы еще сломать руку, со снисходительным поощрением потиравшую макушку, но Грегор сдержался. — Я просто тыкал в кнопки! Старый добрый трюк с кнопочками, — с энтузиазмом продолжил Доктор (о, любимая часть игры всегда обрушивала на его спину шквал колких мурашек), не давая себе труда взглянуть на обращенные к нему глаза. — Ах, да! И лицо. В случае чего, ты должен сделать такое «спаси-ее-или-мы-все-умрем» лицо. Пустота и безволие, безволие и пустота. Пустое безволие и безвольная пустота. С тех пор, как миры, звезды, планеты и все те, кто по случайности дополнял диковинный паноптикум, занимавший гостевые комнаты ТАРДИС (личных больше не полагалось никому), повскакивав со своих орбит, как чрезмерно угодливые дамы, стали вертеться вокруг Доктора, он чувствовал себя черной дырой. В нем, прямо в том месте, где некогда четырьмя буквами пульсировали два древних, многовековых сердца, теперь сжималось и сжималось в безликую черноту пространство. — Так, значит, мы в безопасности? — осведомился Андроид, бросив украдкой взгляд на девушку, навалившуюся на перила. В ней было что-то… особенное? Нет, не то. В ней было что-то родное. Какой-то необъяснимый магнетизм, который всегда его притягивал в машинах. — Вроде того. Но остались еще монстры, и ТАРДИС перестраивает архитектуру каждые пять минут. Андроид спешно отвел взгляд. Было в этом жилетоносце что-то отталкивающее. Смотреть в его невероятно лживые глаза со стеклянным блеском глубокого безразличия было тяжело и противно. — Парни, не волнуйтесь. Обратный отсчет — просто фейк, — продолжал вещать Доктор. — Послушайте, я могу его выключить. Какая забота. Какая дивная, томная, фиалковая ложь! Ни один из Ван Бейленов, ни один экземпляр из его чудной коллекции никогда не узнает, кто настоящий. Тот Доктор, что обещал их убить и сдержал бы обещание, или тот, что с больным миролюбием холерика уверяет, что ему важно, чтобы никто из его гостей не нервничал? — Я притворялся, что двигатель взорвется. Многозначительная пауза… и увертюру, маэстро. — Так. Это нехорошо. Дыхание в консольной замерло, кожей он ощущал все три пары глаз, впаивавшихся в кожу со всех сторон. — Не паникуйте. Или, в принципе, можете паниковать. Если бы сейчас было более подходящее время, Доктор бы обернулся на Грега, как на самую разумную особь из присутствующих, забросил бы руку на его плечи и интимным шепотом поделился бы глубокомысленным наблюдением о том, что если тот когда-нибудь захочет развлечься, то первым долгом должен научиться делать «мы-все-умрем» лицо. Да, да, примерно такое, какое он только что изобразил после слов «можете паниковать». Хорошо бы еще уметь безнадежно сбрасывать плечи. Нет, последнего предложения Доктор бы не сказал. Грег явно на корню загубил бы всю сцену и превратил бы ее либо в фарс, либо в дешевейшую мелодраму. Однако время подходящим не было, и Доктор сам трагично уперся ладонями в пульт управления. — Не хочешь ничего нам рассказать? — скороговоркой донесся из-за спины голос Клары. Пять, четыре, три, два, один… Экспозиция. — Двигатель ТАРДИС поврежден. Тревожнее, тревожнее, воображаемые скрипки. Тише, тише, не жги жилетной подкладки и живота, проклято-любимая подвеска. Играй, играй, Доктор! Вся сцена принадлежит тебе. Развлекайся! — Его нужно починить, иначе мы поджаримся заживо. Сбегая по ступеням, Доктор едва различал стук собственных сердец. Более его заботила реакция зрителей. Хорошо ли сыграно? Хорошо, верно? Хорошо ведь? — Самое время пустить в ход твою большую дружелюбную кнопку! Не оборачиваться. Не показывать улыбки польщенного гения. — Куда мы идем? — еще один благодарный зритель отстучал свое тяжеленными ботинками по лестнице. Сначала бедрами, а затем и затылком Клара ощутила взгляд подбежавшего Андроида, но стоило ей обернуться, как тот мгновенно спрятал глаза в спину Доктора. Игриво поведя бровью, девушка взглянула на Грега. Тот, изображая учтивую улыбку, криво обнажил нездорово алые десны. Короткий этот обстрел взглядами только утвердил взаимную, чуть брезгливую неприязнь. — В обход, — грянул Доктор, отпирая одну из панелей отверткой, — в центр ТАРДИС, — добавил он тише и загадочнее.—
Я смотрю на тебя, я цепляюсь по-птичьи За последнее солнце, согретое взглядом. Я могу описать твою жизнь постранично — С того места, где мы появляемся рядом.
Пространство вокруг полнилось многоцветными пятнами и разводами, от которых в обычных обстоятельствах наверняка голова бы пошла кругом. Но теперь они вызывали только интерес. Роуз подняла тяжелую руку и медленно сжала кулак. Воздух, густой, как желе, остался лежать комком под пальцами. «Вы будете слушать! Ни в какой новый свет, ни вы, ни ваша семья не отправитесь! Отдайте билеты и возвращайтесь домой, в Саутгемптон. Нет, нет, я не фотогра…» — на секунду за спиной Роуз возникла спина, кажущаяся широкой из-за чёрной куртки, и коротко стриженый велюр затылка, но стоило ей оглянуться, как они расфокусировались и превратились в неясную плавающую кляксу. «Три „Я“ в одном предложении делают вашу речь весьма эгоистичной, юная леди», — донеслось откуда-то справа, но все, что ей удалось разглядеть — беспокойные золотистые кудри. «Уверен, вы встречали и более пугающие вещи, чем лодыжка Эйс». — Кто здесь? — крикнула Роуз, ни капли не сомневаясь, впрочем, в том, какой ответ получит. — Роуз? — шепнуло разом и со всех сторон на десяток голосов. — Роуз, — облегченно выдохнуло пространство. Пятна закружились вокруг, и Роуз почувствовала себя так, словно смотрела в калейдоскоп, с трепетным ужасом ожидая, когда радужные осколки соберутся в идеальные, ледяные, бесконечно прекрасные геометрические узоры. Ждать, к счастью, пришлось не так уж и долго. Быть может столетие, может секунда — Роуз не смогла бы сказать ничего определеннее даже под пытками. Из пустоты постепенно возникли тяжелые ботинки, темные брюки, фиолетовый джемпер, длинная шея, родинка в углублении правой щеки и кварцево-прозрачные глаза. — Роуз Тайлер? — произнес Доктор, протягивая к ней руки. Задыхаясь, та бросилась навстречу, но стоило ей дотронуться до груди его, как пальцы прошли насквозь. Доктор опустил подбородок, с горьким интересом наблюдая за этим происшествием. — Вот как, — словно про себя пробурчал он и поднял взгляд на Роуз, с ужасом прижимающую ладонь к себе, вероятно, в ожидании того момента, когда он растворится от ее прикосновения. — Я не хотела, не хотела, — повторяла она, снова чувствуя себя девятнадцатилетней, влюбленной, и оттого совершенно невероятно могучей во вселенских масштабах, но страшно неловкой в ограниченном пространстве. — Ты сейчас исчезнешь, да? Доктор снова оглядел себя, отмечая, что из рукавов джемпера вырастают оборки, а на лоб сползают каштановые локоны. — Ты изменился, — констатировала Роуз без особого удивления. — Совершенно верно, — кивнул тот, поправляя жилет движением плеча. — Одно из моих старых лиц. Строго говоря, они все здесь такие. — Где мы? — Еще один прекрасный вопрос, Роуз Тайлер. Это все, — он широким, исполненным изящества жестом обвел пустоту, — Аллея Воспоминаний. Впрочем, если отбросить романтику, то будет понятнее. Мы в Матрице ТАРДИС — своего рода погребальной урне для моих использованных лиц. — Ты здесь живешь? — Я здесь умираю, — тепло поправил Доктор. — Твои лица… они все здесь? — Кроме того, которое я ношу в данный момент. — И все они? … — Роуз, нет никакого «они». Я — это всегда я. Ты же не перестаешь быть Роуз Тайлер, когда меняешь прическу, цвет лака или, допустим, надеваешь линзы. Доктор уселся, по-детски скрестил ноги и кивнул на место рядом с собой. — Здесь не побегаешь, — сказала Роуз первое, что пришло на ум. — Здесь вообще ничего не. В этом месте нет ничего, кроме меня. Если верить преданиям, посмертие в Матрице должно посвящать себе, медитации и самокопанию, но никто почему-то не берет во внимание существование таких олухов, как я. Умираю со скуки, — натянуто улыбнулся Доктор, бегая глазами из одного зрачка Роуз в другой. Однако, не дождавшись ответа, расслабился. От сыпучих переливов его голоса было жарко. Роуз оцепенело всматривалась в лицо Доктора, в солнечные лучи морщинок, в ширящиеся при взгляде на нее колодцы зрачков и чувствовала такое обволакивающее, пенящееся спокойствие, какого не чувствовала никогда прежде. — Что? — улыбаясь, спросил он, и Роуз шумно выдохнула. — Давно не виделись, — просто ответила она. — Это верно, — подтвердил Доктор и отвел объемную прядь со лба, но та снова вернулась на место. — ТАРДИС взрывается, — добавил он, обнимая Роуз таким взглядом, будто говорил о чем-то невероятно романтичном. Было что-то гипнотическое в его невозмутимости, в гортанной интимности интонаций, во взгляде, настолько хмельном, что Роуз чувствовала теплое, неподвижное оцепенение, какое наступает после хорошего, крепчайшего алкоголя. — Я знаю. Она умирает, — пробормотала она, ощущая, как взгляд вступает в почти осязаемую реакцию с его взглядом, как они сплетаются, крепко и надежно, как мягко отдает в затылок свет сероватой с прожилками радужки. — И он. Он тоже умирает. Доктор мгновенно погасил свет прожекторов-зрачков и, задумчиво почесав затылок, принялся теребить съехавшую на бок бабочку. — Тетя милостивая, — простонал он, и Роуз, кажется, только сейчас обратила внимание, что тело его вновь изменилось. Что, впрочем, было неудивительно. У рта Доктора появились две глубокие скобки и брови круто изогнулись, напоминая взмах вороных крыльев. — Полагаю, он умер куда раньше, чем ты думаешь. Но, — Доктор предупредительно поднял руку и обнажил ряд ровных зубов в довольно посредственной имитации улыбки, — на повестке дня куда более скандальная новость, а именно, «Как Роуз Тайлер оказалась во взрывающейся ТАРДИС?». Догадаешься — поставлю пятерку. Роуз, рассмеявшись, уткнулась лицом в поджатые колени. Подняв голову, она обнаружила, что Доктор вновь зажег взгляд и улыбался в ответ. — Разве у нас есть время на это? — Время есть только там, где есть жизнь, Роуз. Здесь же нет ничего, кроме меня, — печально произнёс он. — Я мертва? Поджав губы, Доктор задумался. — Если честно, думаю, тебя здесь вообще нет. Ты постоянно приходила. Там, в жизни. Потом сюда, в смерть. Здесь никого не может быть, Роуз, — повысив голос, произнес он, — это невозможно. Роуз снова вытянула руку перед собой. Пальцы как пальцы, у запястья голубоватой лентой проступала жилка, круглые ногти-коротышки, едва заметная дрожь мизинца, и ладони чуть более бледные, чем всегда, — в остальном же все как обычно. Никаких признаков собственной галлюцинаторности или призрачности. — Я настоящая. Доктор печально покачал головой, снова сплавляя их взгляды во что-то, бередящее каждую выбоину души. — Однако, должен признать, что выглядишь ты на этот раз немного более… — замешкался он, подбирая слово, которое было бы и синонимом, и антонимом пресловутому «реально». — Словом… — от напряжения ноздри его раздулись, — ты понимаешь. Откуда-то снизу громыхнул колокольный звон, сообщающий о тревоге на корабле. — Но здесь не может быть слышно… — лицо Доктора постепенно озарялось догадками, сменяющими одна другую. — ТАРДИС протекает! — наконец выпалил он с сияющим видом. Однако улыбнуться все еще не решался. — То есть, ты в самом деле ты? Настоящая Роуз Тайлер? — Ты подхватил от обезьян старческое слабоумие, не иначе, — взрезал ватное пространство незнакомый голос, обладатель коего, впрочем, не замедлил обнаружить себя. В белом воздухе повисли пара ледяно-бесцветных глаз, снежные волосы и снежная же кожа — кто-то, как видно, обладал удивительным талантом к мимикрии даже после смерти. — Ты? — снова воскликнул Доктор, рассматривая пришельца. — Но это невозможно! Аллея воспоминаний изолирована и… Белолицый мужчина, явно куда менее экспансивный, чем его сосед, устало скривил рот. — ТАРДИС протекает. Больше ничто не герметично. Как думаешь, почему она здесь? — с этими словами пришелец кивнул на Роуз. — Между прочим, Волк, — Галлифреец галантно повернулся к ней и, оправив волнующиеся паруса рукавов, отвесил еле заметный, но почтительный поклон, — позвольте представиться, Мастер. Роуз рассеянно кивнула, и Доктор, который за время этой речи успел обрасти зеленым смокингом и удивительно пышной ртутной копной, задумчиво прижал палец к губам, пытаясь скрыть зыбкую улыбку. — Какие манеры, какой слог! — обратился он к Мастеру, не сводя, впрочем, сияющего взгляда с Роуз. — Она приручила Вихрь Времени, — отрезал тот, нетерпеливо сминая рыхлый воздух пальцами. — И, судя по тому, что, умирая, ТАРДИС притянула ее, их связь до сих пор в силе. — Но… — «Она пишет письма на лепестках роз и рассыпает их во времени», да, Доктор? — медленно, со снисходительной нежностью переспросил Мастер. — Ты не мог этого слышать. Невозможно. Исключено, — невозмутимо отозвался галлифреец, все еще не обращая взгляда на говорившего. — Невозможно — это провести вечность, слушая твоё нытьё. — Хватит! — воскликнула Роуз и почувствовала, как щеки разгораются, и на глаза наворачиваются обидные слезы. — Доктор умрет, если мы сейчас же что-нибудь не сделаем. Сию секунду. — Меня не волнует его жизнь. — Увы, вынужден согласиться. Выражаясь словами некоего землянина: «Я пока не умер, но все равно прикрепил свою фотографию к могильной доске рядом с фотографией жены», а потому мне совершенно безразлична судьба безнадежного больного, который сейчас пользуется моими воспоминаниями и коего ты именуешь Доктором. Он смотрел в ее глаза тем же магнетическим, теплым, ласковым взглядом, но спокойствие с каким он рассуждал о смерти себя будущего, запустило ледяные руки с холодными пальцами в грудь Роуз и, нащупав сердце, сжало его так сильно и так крепко, что дыхание осталось где-то снаружи. — Мне не безразлична, — одними губами выдохнула она. Доктор, болезненно нахмурив брови, сделал шаг навстречу, словно для того, чтобы обнять, но замер в нескольких дюймах от Роуз. — Отведи ее к сердцу, — холодно (теперь без всякого снисхождения), повелительно и звонко произнес Мастер. На секунду ему даже показалось, что-то ли голосом, то ли взглядом, всеблагая заставила вновь ожить барабанную дробь в груди. Показалось.