Любовь? Ненависть?

Это было... странно. Они ненавидели друг друга столь сильно, что даже мысль об этом казалась глупой и абсурдной. Но все равно это произошло. Не было никакой романтики, просто совместная миссия и как итог — потеря больше половины группы. Ни Мадара, ни Тобирама никогда не были сентиментальными, но именно это стало последней каплей для обоих. Именно поэтому они напились. В хлам, почти до беспамятства. А утром проснулись с жутко болящей головой в одной кровати. Не было криков и шипения, не было обвинений и прочих глупостей, Мадара только улыбнулась самым уголком губ и едва слышно рассмеялась, а на вопросительно поднятую бровь покачала головой. И... ничего не изменилось. Все так же они ругались, все также он бросал презрительное: «Учиха», а она продолжала кривить губы, выплевывая: «Сенджу». Но все же она вспоминала его, сонного, растрепанного, такого... домашнего, уютного и такого... милого? В этот момент он казался таким беззащитным и теплым, что она тогда не выдержала и рассмеялась. Иногда Мадара ловила себя на том, что неосознанно касается пальцами шеи, ключиц, плеч — там, где касались его губы. Вспоминала по ночам его стоны, больше похожие на рычание. Находясь рядом с ним, против воли принюхивалась, жадно вдыхая его запах и вспоминая вкус кожи. Нет. Забыть его она не могла и поэтому мучилась, не понимая, что с ней происходит. Она пробовала поговорить об этом с Мито, но та только усмехалась или тихо хихикала, прикрывшись рукавами кимоно. Тобирама никак не мог забыть ее лицо в тот момент, когда она смеялась. Тогда Мадара была какой-то другой, без привычной маски холодности и высокомерия. Он вспоминал ее лицо, такое расслабленное и умиротворенное во время сна. Часто он вспоминал ее волосы, оказавшиеся очень мягкими, ее запах, напоминавший почему-то теплое молоко с медом, вспоминал... и не понимал, что с этим делать. Иногда он слушал голос Мадары, что-то объясняющей брату, но едва разбирал, о чем она говорит. Или неожиданно ловил себя на том, что рассматривает ее лицо, не замечая больше ничего вокруг. Это очень раздражало. Тобирама никак не мог понять, почему это происходит, а не понимать чего-то он не любил. Попытка поговорить с Хаширамой ничего не дала — брат расхохотался и отказался что-либо объяснять. Но все же это не могло продолжаться долго. Они сдались практически одновременно. Первая попытка поговорить провалилась — все же ненависть и вражду, которая длилась много лет, проведенной в одной постели ночью не исправить. Но все же им удалось договориться, пусть не с первого, и даже не со второго раза... Все чаще ночи они проводили вместе, но дальше идти не собирались. Им этого было достаточно. Днем они по-прежнему ругались и шипели, а ночью отдавались друг другу без остатка, со всей страстью — как могли только враги. Так могло продолжаться очень, очень долго если бы однажды Тобираму, тяжело раненого, не обнаружили у дальних границ. Тогда Мадара впервые на памяти Мито и Хаширамы плакала — тяжело, еле слышно шепча, сжимая кулаки: «Не умирай». Он тогда ответил: «Неужели непробиваемая Учиха Мадара может плакать?» Учиха разозлилась и куда-то пропала на несколько дней, а после этого в стране ветра появились горы. Она вернулась, натянув на лицо привычную презрительную гримасу, но не смогла сдержать вздох облегчения при виде здорового Тобирамы. Он тогда только усмехнулся и прижал ее к себе, несмотря на все попытки вырваться или ударить. Ее черные глаза сверкали гневом, а губы яростно кривились, но сделать она ничего не смогла. Их отношения... Это было странно и абсурдно. Но все же возможно.