Палитра

Наташа слабо водит кистями по бумаге, рассеянно отмечая про себя, что у нее выходит намного хуже, чем у Стива. Разводы получаются неаккуратными и грязными, оставляют на бумаге тоненькие волоски краски и причудливые узоры, которые только совсем уж догадливый человек сможет соотнести с реальными портретами. Наташа рисует плохо, но ярко, цвета берет насыщенные и чтобы глаза резали. Вся бумага в неумелых, нестройных мазках, один лист, второй, третий, но она все еще недовольна. Джеймса она рисует насыщенным алым, как звезда на его плече или флаг Советского союза. Ей хочется прилепить туда серп и молот, но она, хмыкнув, сдерживается. В Советском союзе секса не было, у сотрудников Красной комнаты – дважды не было. Она смеялась над этим, лежа на простых белых простынях и с тоской наблюдая, как Баки исчезает в темноте ночи. Джеймс получается огненным, и Наташа непроизвольно содрогается: он действительно был одним из самых опасных людей, которых она знает. Наверное, самым опасным, потому что даже несмотря на алый цвет она чувствует мороз, исходящий от неумелого портрета. И только? Или вместе с холодом чувствуется легкий аромат ромашкового чая, металлический, резкий запах крови на белоснежных повязках, слышится скрежет стальной руки и громкие раскаты смеха? До ушей доносится скрип матов под ее ногами, свист пролетающих мимо пуль, она чувствует, как металлическая рука ласково гладит ее жесткие волосы, как жар пронзает ее насквозь, и стон срывается с губ вместе со слабыми попытками одеться побыстрее и исчезнуть до того, как их застукают, но Баки, как всегда, плевал на правила с высокой вышки. За что и получал. Ком встает в горле при виде криокамеры и Барнса. Прямо внутри. Наташа сосредоточенно выводит алые завитушки, которые лишь отдаленно напоминают силуэт Солдата, но она рисует словно не по бумаге, а по сердцу, выжигая там странные иероглифы каленым железом, а не кисточкой, одолженной у Стива. Джеймс бы рассмеялся, увидев ее за этим занятием, и немедленно получил тычок под ребра. С поцелуем или без – на его усмотрение, потому что Наташа не любила с ним спорить. Барнс был для нее таким же недосягаемым, как недра вулканов, столь же опаляющим, смертоносным, но, безусловно, прекрасным в своей мрачности. Наташа зло отбрасывает баночку с красным и достает небесный синий. Синий цвет дает успокоение и надежду, он дает защиту. Синий – это щит. Синий – это Стив, такой же сильный, надежный, который всегда молчаливо встанет за тебя стеной. Силуэт на листе принимает все более четкие очертания, Наташа входит во вкус, изображая щит Роджерса, затем и его самого. Она рисует синее-синее небо где-то над Нью-Йорком, рядом с кладбищем Фьюри, которое тоже почему-то выходит в ультрамариновых тонах. Все, что было у Наташи со Стивом – один неловкий поцелуй на эскалаторе, быстрый, с оттенком противно пахнущего лечебного бальзама для губ. Все, что было у Стива и Наташи – Мстители, старая дружба, разрушенный Щ.И.Т, уничтоженный Зола, ненавистная Гидра и Баки напополам. Наташе не жалко делиться с ним всем, что она имеет, потому что знает – он поступит для нее точно также. Взрослый (наивный для этой работы?) человек, которого так легко и так сложно обмануть. Кому она врала, делая вид, что знает все на свете? И как долго он делал вид, что принимает ее правила игры? Привычка, не более, ведь в прошлом у нее были более чем достойные учителя. Наташа облегченно вздыхает и рисует гораздо более свободно. Со Стивом можно быть слабой, можно быть тем, кем тебя не тренировали быть. В конечном счете, именно к нему можно придти за советом и чашкой дымящегося какао, посмотреть старые фильмы, просто помолчать и не бояться этого. Только со Стивом можно почувствовать себя почти так же, как дома. Наташа незаметно для себя переходит на более светлые цвета и не особо задумывается над этим. Для Тони она выбирает желтый. «Нет, это слишком пошло и узко», - решает она и начинает лихорадочно смешивать цвета, стараясь добиться более богатого оттенка. Богатого – ключевое слово, Наташа успокаивается только когда находит идеально золотистый цвет, и продолжает неумело чертить силуэты. На листе звенят бокалы с шампанским (непременно, самым хорошим), гудит толпа, шуршат платья в пол и галстуки, наматываемые на лихорадочные руки. Тони подноготную знает всю дешевизну этого светского мира, именно это делает его по настоящему дорогим призом. Даже не так – Тони никогда не принадлежал ей, не принадлежал полностью и безраздельно, отчего Наташа чувствует себя немного оскорбленной. Старк всегда был сам по себе, и их вечное молчаливое соперничество за то, кто окажется на вершине первым, сводило с ума обоих. Пока он молча вдалбливал ее в стену резкими толчками, она отрешенно наблюдала за золотыми подсвечниками, что были по всему периметру комнаты. Она думает, насколько фальшив Старк может быть, но тут же отрекается от этой мысли, когда дома он устало кладет голову ей на колени. Она думает, что не нужно ей такого счастья, как Тони, столь же самовлюбленного, наглого, непробиваемого, совершенно невыносимого. Она не имеет никакого понятия, как с ним справиться, и потому сейчас может лишь дивиться его непривычной расслабленности и доверию. Она осторожно перебирает его шевелюру, всматривается в золотистые блики. Волосы у него черные как смоль, кофта запачкана маслом, а в комнате горит мягкий желтый свет, словно озаряя жизнь Наташи, даря ей краткие мгновения в попытке прикоснуться к солнцу, познать его во всей красоте, полюбить, как саму жизнь. Наташа качает головой и с легкой улыбкой убирает неумелый рисунок и баночку с разведенной краской подальше, переключаясь на глубокий фиолетовый. На листе постепенно появляются лук и стрелы – не нужно даже силуэта, чтобы на губах шпионки появилась по-настоящему широкая улыбка. Она никому так не улыбалась, только Клинту, хранителю всех ее секретов, самому близкому напарнику, самому большому другу, самому нежному любовнику. Наташа хотела бы назвать его единственным, но не может разомкнуть губ, не может отпустить кистей, рисуя странно грустное лицо. В какой-то момент Клинт и был им, и Наташа со всей душой пыталась соответствовать. Милый, неуклюжий, такой плюшевый Бартон, сидящий на обломках обрушившегося здания в Будапеште, наблюдает, как поднимается рассвет. «Как много рассветов ты видела, Нат?» Наташа смотрит, как небо постепенно становится пронзительно сиреневым, аккуратно устраивается рядом и вкладывает его руку в свои дрожащие ладони. Раз в пятьдесят лет даже русские шпионки могут позволить себе наплевать на задание и пожить немного для себя. Фиолетовая краска неожиданно заканчивается, и Наташа с удивлением обнаруживает, что нарисовала не один портрет, а несколько. Наташа видит, как Джеймс восстанавливается после стольких лет заточения у Гидры, медленно вспоминает все, по крупицам собирает свою прежнюю жизнь, тянется к Стиву, как к лучику света, как больной тянется к лекарству, как человек, измученный жаждой тянется к кружке воды. Она наблюдает за тем, как мягко Тони улыбается Пеппер, столь необъяснимо сглаживая углы, как Клинт стреляет на поражение и присоединяется к смеху Бобби. Наташа думает, что ее палитра – это все, что у нее осталось.