electric bloom

Шепотки. Они были невыносимы. Они звенели в ушах, переговариваясь на языках, недоступных его пониманию, и его попытки хоть как-то вникнуть, о чем эти бестелесные шепотки толкуют, лишь сильнее сводили с ума. Уилсон сжался в комок поближе к своему костерку – подтянув колени к груди и уткнувшись в них лицом, – а тьма все сгущалась кругом. Тогда он подумал, что, может быть, если не смотреть на свои галлюцинации, они не смогут причинить вреда. Ведь они – всего лишь галлюцинации, верно? Эта мысль продолжала крутиться внутри головы, наполняя ее невыносимой болью. И он тихо зарычал от бессилия, запустив в волосы ладони. Он надеялся, что костерок продержится до рассвета. А как только ночь кончится, отступят и ночные страхи, и ночные опасности. Сон – не вариант. У него слишком сильно болит голова, шепотки слишком громко шумят в ушах. И никакой сон не заставит их умолкнуть. Затем что-то ухватило его за плечо – и он отреагировал до того, как сообразил, что, собственно, происходит. Он вскрикнул, дернулся и отскочил, слепо размахивая руками, осязая под ними лишь пустоту. Затем взглянул на свое плечо и, всхлипнув, нервно ощупал его. – Да брось, приятель, я не пытался навредить тебе. Уилсон снова дернулся – и на этот раз голова откликнулась целой серией болезненных вспышек. Голос казался знакомым, но вредные шепотки мешали вспомнить наверняка. – Что тебе от меня нужно? – настороженно спросил он. – Просто пришел тебя проведать, – последовал ответ. – Гляжу, дела неважно. Чарли покою не дает? – Замолчи… только хуже делаешь, – выдавил Уилсон, сжимая голову обеими руками. Ночной гость и в самом деле выдержал паузу, затем, помедлив, выдохнул в сторону облачко табачного дыма. Поколебался, приблизился к Уилсону, присел рядом. И как-то очень естественно привлек его к себе на колени. Тот даже не сопротивлялся, но разглядев ночного гостя, вдруг понял, с кем имеет дело, и вскинул руки в рефлекторной попытке отстраниться. – Расслабься, – усмехнувшись, выдохнул ему в ухо Максвелл, усиливая объятия, чтобы утихомирить встрепенувшегося ученого. Уилсон замер и прислушался – шепотки, словно отвечая на это уверенное движение, пристыженно примолкли и стали едва слышны. И это принесло такое облегчение минуту назад пульсировавшей болью голове, что Уилсон обессиленно приник к Максвеллу и почти сразу же провалился в сон. Лениво дивясь своему поступку, Максвелл остался, хотя это и казалось странным – в первую очередь, ему самому. Впрочем, какая разница, если Уилсон все равно спит и вряд ли вспомнит ночное происшествие?