Сияние

Вода тонкими струйками неспешно стекает по телу. Телу, которое никогда больше не увидит свет. А ведь я и так бледен – наверное, из-за своей расы. Мне претит все, что я вижу вокруг: стены из белого камня, простые кованые краны. Куда девается здесь, в моей личной тюрьме, все величие Асгарда, вся его красота? Держу пари, это Один постарался. Старик наверняка думает, что в такой обстановке мне будет только хуже. Что я просто зачахну взаперти в этом унылом месте. Но ничего, я еще напомню о себе… позже. Пока что прошло слишком мало времени. На запястьях у меня вмятины от кандалов. Они из самой крепкой асгардской стали, и кажется, будто веса в них как в половине обожаемого молота моего братца. Они безбожно мне надоели, но кандалы – ничто, детская забава по сравнению с этой маской, будь она не ладна. Маска – это уж я преувеличиваю. Скорее, кляп. С меня снимают это все только когда приносят еду, и когда я ем, четыре стражника, обступив меня со всех сторон, не сводят с меня глаз. От этого порядком пропадает аппетит: четверо твоих вчерашних слуг заглядывают тебе в рот. Однако я всегда ем медленно, не спеша. Наслаждаюсь временной свободой движений и возможностью шевелить нижней челюстью. Однажды я попробовал отказаться от еды, чтобы проверить, что будет. Как и ожидалось, пришел мой братец и начал уговаривать съесть ложечку за папу. Это было так мило и по-семейному, что аппетит у меня и правда тогда пропал. Брат периодически приходит ко мне, выгоняет всех стражей, и я вынужден молча выслушивать его монологи, такие же предсказуемые и бестолковые, как и он сам. Он не снимает с меня мою маску-кляп, может быть потому, что хочет выговориться, не слушая моих комментариев, которые порой так и мечутся внутри, ищут выхода. А вполне возможно, что он просто не может снять с меня маску, потому что отец этого не позволяет. Я делаю воду прохладнее. Наверное, мне же будет выгоднее, если я перестану в своих мыслях называть этих двоих «отец» и «брат». Но не так-то просто избавляться от старых привычек. Брат говорил что-то подобное в одной из своих проникновенных речей. Сначала я слушал внимательно – то ли от скуки, то ли из любопытства. Теперь вот просто пропускаю половину мимо ушей. Он все равно повторяет одно и то же из раза в раз. Я внимательно слушаю лишь то, что он рассказывает мне о событиях за пределами моей тюрьмы – я не должен выпадать из реальности, так мне проще будет выбрать подходящий момент, чтобы выбраться отсюда. Они лишили меня голоса и львиной доли мимики. А брат будто сияет каждый раз, когда я реагирую на его слова. Обычно эта реакция выражается в том, что я приподнимаю брови или закатываю глаза, поражаясь очередной услышанной от него глупости. Кажется, его цели противоположны целям Одина – он делает все, только бы не дать мне тут, в этой тюрьме, в забвении и молчании, забыть, кто я есть. Я усмехаюсь этой мысли. Ты всегда шел против воли отца, только если я тебя на это подтолкну. Но видимо, даже в твою бестолковую величественную голову можно что-то вложить. Теперь ты с легкостью переступаешь через волю Одина, и мне это невероятно нравится, я готов смеяться во весь голос, что и делаю, наслаждаясь моментом, когда я могу услышать собственный смех. В детстве, да и когда мы уже были подростками, самым большим твоим страхом было ослушание. Ты боялся идти против воли отца, и у меня есть несколько предположений, почему, и каждое из них по-своему верно. Страх перед его силой и властью. Страх опозорить его, посрамить его имя. Страх, что ты можешь разочаровать его. И гордыня, конечно – ты ведь стремился стать идеальным правителем и величайшим воином. Мне пришлось долго работать с тобой, чтобы ты, уже когда мы выросли, на самом деле нарушил его волю. А сейчас, когда ты больше не зеленый юнец, когда ты слишком многому научился, ты идешь против отца абсолютно сознательно. Я не могу не заметить, как вырос мой брат. Мало что осталось от амбициозного, заносчивого Тора. И пусть добрую половину всего, что у тебя есть сейчас, ты почерпнул у этих жалких созданий, людей – я не могу не признать, как сильно ты изменился. Я пытаюсь спросить себя, в лучшую или худшую сторону, и я не могу дать точный ответ. С одной стороны, в твоей бедной голове прибавилось ума. Ну, хоть чуть-чуть. С другой – я не могу смириться с тем, что ты больше не хочешь сиять ярче всех. Подумать только, я так долго был тенью человека, который сам же старается заглушить сияние своего величия… даже обидно как-то. Я снова усмехаюсь, но тут мои мысли прерывают. - Локи, - обращается ко мне один из стражников. – Твое время скоро истечет, заканчивай. Я спокоен, вроде бы. Хотя, после таких фраз хочется, как безумному, убивать всех подряд. Я не стану растрачивать себя на эти пустые жесты, да и не время сейчас. - Ты обращаешься к тому, кто был твоим царем и кому ты присягал на верность. Нельзя ли соблюдать некоторую формальность? Вежливость, с которой я говорю это, не скрывает яда, сочащегося из моих уст. И мне нравится, когда я чувствую его волнение, когда слышу, как в страхе передо мной учащаются его дыхание и пульс. Он действительно боится меня так, что я слышу его пульс. От этого ощущения я снова улыбаюсь. - Заканчивай, - повторяет стражник и закрывает за собой дверь, вновь оставив меня одного. Я выключаю воду. В конце концов, мне нельзя отказываться от плана «я исправился и стал хорошим» - он может пригодиться, если мне надоест ждать. Я заматываю бедра полотенцем и подхожу к зеркалу. Я привык к сверкающей золотом раме, тут же зеркало было без рамы вообще. Я слегка морщусь от отвращения: хоть на цепь посадите, но верните мне мои чертоги! Смотрю на себя, и понимаю, что совсем не изменился с тех пор, как меня посадили в заточение, только немного отрасли волосы и ногти. А ведь просиди другой больше месяца без солнечного света, выглядел бы, как мертвец. В данном случае я не горжусь тем, что отличаюсь от других. Я до сих пор не приучил себя к мысли, что я ледяной великан и сын Лафея. Я до сих пор асгардец, и я вырос с ненавистью к гигантским, нецивилизованным ледяным чудовищам, и с этой ненавистью я, должно быть, и умру. Есть одно но: у меня плохо получается ненавидеть самого себя. Какая удручающая нестыковка. Внезапно я слышу какую-то возню за дверью. Кажется, это звуки ударов. Сначала сильные удары, за ними глухие. Я улыбаюсь, так как прекрасно знаю, что это значит. Так быстро вырубить лучших из лучших стражников Асгарда, чтобы они, словно мешки мусора попадали на пол, можешь только ты. И точно, двери отворяются, и я вижу тебя на пороге. Ты безоружен, на тебе нет плаща – только легкий доспех. Ты весь какой-то взъерошенный, потерянный. Ну, и что же случилось? - Если пришел потереть мне спинку, ты опоздал, брат. Я, как видишь, уже помылся. - Я не за этим пришел. Скажи мне, брат, как ты умудряешься в каждую самую нелепую фразу вкладывать столько героического пафоса? Ты легко срываешь с петли засов, закрываешь дверь изнутри и кладешь засов на уже имеющиеся там стропы. Ты часто дышишь. Насколько я разбираюсь в чужом поведении, ты будто пытаешься на что-то решиться. А в поведении я разбираюсь хорошо, особенно в твоем. Я с нетерпением жду, что будет дальше. Скажи мне, как тебе удается после стольких лет, проведенных вместе, чем-то меня удивить? Меня вообще, в принципе, чрезвычайно сложно удивить. Я видел такие миры, какие тебе и не снились. А ты сам – словно целый мир. Ты подходишь ко мне практически вплотную, расстояние между нашими лицами сантиметров тридцать, и кладешь руку мне на затылок. Ты часто так делал в прежние времена, и обычно за этим жестом следовала какая-то занудная речь, очередной монолог моего великого брата. Глядя на то, как твои губы то плотно смыкаются, то широко открываются, я почти разочарованно усмехаюсь – ну, опять мораль читать пришел? И ты меня целуешь. Мне хочется рассмеяться твоим манерам, брат. Ты ведешь себя, как подросток. Резко притянул к себе мое лицо, жадно впился в губы, при этом отчаянно закрывая глаза. Я ловлю себя на мысли, что давно не чувствовал столько всего одновременно. Любопытство, недоверие, интерес, нотки унижения и старая обида, а еще некоторая доля удивленного возбуждения. Не знаю, есть ли в крови ледяных великанов адреналин, но у меня явно есть. Кровь кипит в жилах, и любопытство берет верх. Моя задумчивость тебя смутила, и ты вот-вот остановишься, но я начинаю тебе отзываться. Когда мои плотно сомкнутые губы наконец размыкаются, я слышу твой судорожный вздох. Я смотрю на тебя, и мне опять хочется смеяться: ты еще плотнее смыкаешь веки, ты боишься открыть глаза. Я запускаю руку в твои длинные светлые волосы, и мне неожиданно хочется самому закрыть глаза. Просидев в темнице без возможности говорить и двигаться столько времени, я получаю удовольствие от острых ощущений, и я даже плюю на осторожность. Постепенно откуда-то из обломков моей души в голову стучатся все новые и новые воспоминания. Каждый день нашего детства, нашего отрочества, юности. Все это в один миг пролетает у меня перед глазами, как перед смертью. Да, именно, когда ты разрушил Радужный мост, и я держал тебя за руку, чтобы не упасть в пропасть, мои мысли были точно такими же. Тогда руку отпустил я. Теперь отстраняешься ты. - Локи, - шепчешь, как помешанный, мое имя. Я удивлен, что ты не обратился ко мне просто «брат», как обычно. Мое имя в твоих устах режет мой слух, и я не могу понять, приятно или нет. Ты наконец открыл глаза, и смотришь прямо в мои. Моя усмешка все еще при мне, хотя вряд ли удивление не отражается в моих глазах. Даже для тебя, Тор, такое поведение слишком странно. - Локи, только скажи, и я уйду немедленно. Как же, уйдешь. Ты настолько упрямый, что даже если сейчас ты уйдешь, ты появишься снова. И почему ты всегда забываешь, что я знаю тебя лучше всех! Лучше, чем тебя знает кто-либо во всех девяти мирах! - Ты меня удивляешь, брат, - говорю я, намеренно растягивая слова. Говорю чистую правду. Лучший способ лгать – это говорить правду. – Я-то уже приобрел репутацию вселенского пидораса – в переносном смысле, безусловно. Если сюда ворвется, например, Один Всеотец, и мое доброе имя будет еще сильнее запятнано, особой погоды мне это не сделает, согласен? А вот что ты будешь делать со своей венценосной задницей? Я сам не верю, что мои речи настолько желчны и саркастичны. Я даже теряю свою аристократичность. Это напомнило мне, как я тогда накричал на Халка. И я тут же одергиваю себя и улыбаюсь брату исподлобья, ничего больше не говоря. Когда ты теряешь самообладание, ты проигрываешь. - Никто сюда не ворвется, - ты все так же импульсивен, качаешь головой из стороны в сторону. – Я попросил у отца разрешения поговорить с тобой с глазу на глаз без этой… маски. И без кандалов. Ты берешь мои руки в свои и рассматриваешь вмятины на запястьях. В твоих глазах печаль и боль. - То, с чем ты пришел ко мне, брат, не сильно похоже на разговор. Ты отводишь взгляд и слегка смущаешься. И как ни странно тебе, взрослому, сильному мужчине это безумно идет. Твое непостижимое, покупающее обаяние – до сих пор загадка для меня. - Я много думал. - Неужели? – я снова не сдержался от сарказма, слишком уж нравится мне эта ситуация. - Да. Ты говоришь это слово твердо и дергаешь меня на себя, да с такой силой, что я с трудом удерживаюсь на ногах. Ты прижимаешь меня к себе вплотную и кладешь руки мне на лицо, тяжелым жарким жестом опускаясь на шею. - Я больше не хочу, чтобы ты исчезал. Не хочу, чтобы ты опять натворил глупостей. Я не хочу скорбеть по тебе, не хочу стыдиться за тебя, и никогда, никогда больше я не хочу думать о тебе, как о своем враге! Ты говорил, что мы с тобой не родные братья. Что ж, пусть так, значит я найду другой способ удержать тебя! Ох уж этот Тор. Импульсивный, горячий, упрямый, непреклонный Тор. Тор, который совершенно не умеет целоваться. И как твои женщины вообще это терпели? Помню, что когда мы были подростками, ты нравился буквально всем – от писаной красавицы до самой неприметной замарашки. А я… а что я? Как обычно, темная и мрачная тень Тора. Твои друзья меня никогда не любили, а ведь, мрак побери, весь Асгард – твои друзья. Не мои. Твои. Самый приятный сон в моей темнице – воспоминание о том, как твои друзья становятся предо мной на колени. Я бы многое отдал, лишь бы еще раз увидеть это. А ведь почему все так сложилось? Ты всегда шел напролом, что бы ни случилось. Ты не знал обходных путей, ты не знал планов, ты не умел схитрить там, где это само напрашивается. Это и покупало храбрых асгардцев. Я же был твоей полной противоположностью. И не смотря на то, что в то время я не отвечал ни одному критерию «зла» в их узком, ограниченном понимании, они избегали меня, а порой позволяли себе колкости в мой адрес, думая, что я недостаточно храбр. Ты никогда себе такого не позволял, зная, как близко к сердцу я это принимаю. Но ты совершенно ничего не сделал, чтобы это прекратить. Ты вместе с ними смеялся, когда они подшучивали надо мной, а если видел, как я злюсь, ты похлопывал меня по спине и говорил, что это «просто шутка». Будь ты проклят, Тор, трижды проклят. Сейчас ты, как мальчишка, жмешься к моему полуобнаженному телу, не решаясь даже сбросить с меня это чертово полотенце. Собственная зависть и ненависть охватывают меня, и я отвечаю на твои действия. Меня раздражает разница в количестве одежды, и я в два счета скидываю с тебя твой доспех. - Локи… Ты так настойчив, что я опираюсь одной рукой о раковину, а другой впиваюсь тебе в плечо, пытаюсь удержать свое дыхание. С дыханием получается, а с мыслями – нет. Ты целуешь мою шею, наверняка оставляя следы, время от времени твои и так не очень осторожные поцелуи превращаются в укусы. Я вспоминаю, как у меня первый раз появилась девушка. Она мне не нравилась, хоть она и была намного умнее других наших сверстниц – точно умнее, чем все твои девушки, вместе взятые, не считая разве что той смертной, ей я отдаю должное. Просто она первая, кто вообще обратил на меня внимание. Когда ты увел ее из-за своей бестолковой вредности, глупой, ненужной соревновательности, ты в очередной раз поднял меня на смех. Долго ты с ней не пробыл, тебе она вообще была не нужна, вряд ли ты даже помнишь, как ее зовут. А я ведь и сам сейчас не помню. Я помню только ту обиду. Ты ведешь себя, как дикий зверь. Смахиваешь с небольшого столика рядом с раковиной мою бритву, ножницы, расческу и весь этот примитивный инвентарь. Все с треском и грохотом летит на каменный пол, разлетается в стороны. С гулким ударом падает на пол каменный ларец на замке, где хранятся мои кандалы и маска, пока я принимаю ванну. Ты устраиваешь весь этот разгром одним взмахом руки – такая дешевая, пресловутая эффектность, которая почему-то всем нравится. И ведь мне она тоже нравится, что самое прискорбное. Я давно признался, что завидую тебе, что бы ты ни сделал, каждый твой поступок вызывает у меня зависть. Ты подхватываешь меня, легко оторвав от пола, и сажаешь на освободившееся место. Я непроизвольно развожу ноги в стороны, подпуская тебя ближе. И я уже знаю, что моя наспех накинутая набедренная повязка из полотенца таких сотрясений не выдержит. Полотенце развязывается и простой тряпкой ложится на стол, а я остаюсь перед тобой абсолютно обнаженным. Вначале мне кажется, что я позволил тебе слишком много. Моему любопытству и желанию поэкспериментировать с чувствами других тоже есть предел, и этот предел лежит там, где речь заходит о моей гордости. А все происходящее уж слишком сильно ставит ее под вопрос. Но тут все, абсолютно все переворачивается с ног на голову. Все мои мысли становятся абсолютно другими, все резко теряет смысл, когда я заглядываю тебе в глаза. Тор, брат мой! Я всегда был только твоей тенью. Я всегда шел позади тебя. Ты всегда был во всем первым, ты был предметом всеобщего обожания, тебя буквально боготворили, хотя мы оба – Боги, сыновья Одина! Все эти годы зависть и унижение разъедали меня изнутри. Я словно сгорал и тлел каждый раз, то и дело попадая в уничтожающие лучи твоего величия и славы. А значит, того, что сейчас я отчетливо вижу своими собственными глазами, просто не может быть. Ты разглядываешь меня с восхищением. Ты смотришь на мое тело, очерчивая взглядом каждую мышцу, каждый изгиб, и я вижу то восхищение, с которым обычно смотрят на тебя. Нет, не такое, большее, многим больше того слепого, глупого обожания. Ты даже чуть отстранился, чтобы лучше меня рассмотреть. Ты будто смотришь на Бога. Ты, такой же Бог, как я, смотришь на меня глазами, полными восхищения. Я молю высшие силы, если уж они существуют, молю тех, кто управляет всеми девятью мирами, лишь бы это был не сон. Ну же, я, Бог, и молюсь! Это должно быть правдой, иначе… Я буквально бросаюсь в твои объятия, сокращая самое незначительное расстояние между нами. Наши поцелуи настолько безумны, что я чувствую, как припухли мои губы, неизменно тонкие. Я помню, как твой взгляд остановился на них, и твои зрачки расширились… сильно расширились. Твои руки становятся ласковее, ты намеренно умерил свой пыл. На секунду отрываясь от моих губ, ты шепчешь мое имя. Я убеждаю себя, что на тебе нет никакого заклятия, и это все делаешь ты и только ты. Я вспоминаю, что чувствовал, когда ты покидал меня надолго, проводя время с кем-то другим. Ужасную обиду. Ты все время просил у меня прощения, ты говорил, что важнее брата у тебя никого в жизни нет, ты говорил, говорил, лгал, и снова говорил, и я уже путался в этой твоей лжи, что была искуснее моей, даже моей непревзойденной лжи. Ты все время лгал, что я тебе дороже, чем все остальные. Сейчас, с высоты всего пережитого, после стольких лет, я понимаю, что я тебя ревновал. Если уж я нахожусь в твоей тени, если уж живу в ней, то ты должен быть все время со мной – ведь никто не может без тени. В своем безумии зависти я не заметил момента, когда я захотел быть для тебя всем миром, чтобы никто не смотрел на тебя, не восхищался тобой, не отбирал тебя у меня. И теперь ты смотришь только на меня. Да, ты привязан к своим друзьям, к старым и новым. Ты привязан к родителям. Ты привязан к той смертной с Земли. Но только на меня ты смотришь с этим восхищением. Только я удостоился от самого Тора взгляда, достойного Бога. Это пьянит меня, это настолько сводит с ума, что я отдаюсь тебе словно раб, чувствуя себя при этом выше, чем самый великий Бог. - Локи, если что-то не так будет, ты… Я затыкаю тебе рот очередным бесконтрольным поцелуем, и чувствую, медленно, словно я и правда чем-то опьянен, как ты берешь меня, миллиметр за миллиметром. Чувствую тебя кожей, нашей настолько разной кожей – твоя смуглая, моя почти белая. Время от времени я заглядываю тебе в глаза, чтобы проверить, так же ли ты на меня смотришь. И я торжествующе улыбаюсь, я чувствую себя центром Вселенной, когда вижу, что да. А потом я замечаю, как твой взгляд мутнеет, ты еще больше раскрепощаешься, и через несколько мгновений центр Вселенной расширяется до бесконечности. Я не знаю, сколько мы пролежали на полу в ванной, обнимая друг друга. Я даже услышал, как за дверью зашевелились выведенные тобой из строя стражники. Ты лишь бросил виноватый взгляд на дверь, но и не подумал встать. Я знаю, что пора заканчивать все это безумие. Не хватало только допроса с пристрастием от Одина. Ты помнишь, в детстве он нам часто такие устраивал? Я пытался соврать и выкрутиться, а ты делал такие виноватые глаза, что у меня ничего не выходило – каждый раз сдавал нас обоих с потрохами, каменная твоя голова. - Больше ты не покинешь меня? Ты спрашиваешь так серьезно, что мне снова хочется над тобой посмеяться. - Конечно, покину, но не раньше, чем ты покинешь меня, - я улыбаюсь, а ты сводишь брови к переносице, до конца не понимая, что я имею в виду. А потом ты смеешься. Наверно, это самое яркое воспоминание в моей жизни: этот слегка высокомерный, нагловатый смех Тора, сына Одина. Это ты – причина всего, что я натворил, и ты же – причина моего краха. Но проиграв сражение, я выиграл войну. Теперь Тор принадлежит мне, и я ухмыляюсь, когда стражники надевают на меня маску, меня заковывают в кандалы, и я снова оказываюсь в своей темной клетке. Пока Тор принадлежит мне, я – Бог, мне не нужно ничего никому доказывать, я уже на вершине. Как только что-то изменится, неуловимо изменится, я узнаю об этом, и я напомню о себе, да так, что все девять миров содрогнутся. Но дышите спокойно, пока можете… все хорошо, пока Тор принадлежит мне.