Переправа

Стиву не нравится свидание с Лизой. И с Мэгги. И с Викторией. - Да хватит уже! — возмущается Баки, потому что в самом деле. — Что с ними не так? Что тут-то не устроило? Стив пожимает плечами и старательно на него не смотрит. — Неудачная идея была с этим свиданием, Баки, — говорит он, плечи упрямо сведены, будет стоять до последнего. С этим неудачная, и с предыдущим, и с одним до этого. Стив идёт на них, даже с интересом, но в процессе всё мрачнеет, теряет весь настрой, уходит в себя, и как обычно только Баки знает, как Стив может быть — весёлый, с отличным чувством юмора. Но нет. — Всё не то. Наверно, не стоит и торопиться. Знаешь, оно если придёт, то придёт. Баки не знает, о чём и сообщает Стиву. — Но пока оно приходит, — говорит он, подрастеряв немного запал, — то можно и развлечься немного. Стив негромко фыркает — он всё время возмущается, когда Баки приходит после свиданий, с которых сам Стив убегает пораньше, говорит, приторный запах духов потом перекидывается с одежды Баки на всё вокруг. А тот всё не унимается и унимается. — И какое оно было бы? — спрашивает он и уточняет, когда Стив непонимающе склоняет голову: — Твоё идеальное свидание. Стив задумывается — Баки легко может представить, как у него в голове сейчас крутятся шестерёнки. — Конни-Айленд, — наконец говорит он, и Баки смеётся, не может не смеяться, потому что пару недель назад они сгребли наконец мелочь и пошли на аттракционы. Стив выбирался после них практически зелёный и клялся, что больше никогда. — Не смейся! — возмущается Стив. — Сейчас я уже знаю, на какие мне лучше не лезть. Но он и сам слегка улыбается. — Аттракционы? — возвращает его к теме Баки. — Аттракционы, — подтверждает Стив. — И, знаешь, сладкая вата. Девушкам же нравится сладкая вата. Девушкам Баки нравится, когда он зажимает их за Комнатой страха, но об этом он не говорит. А вот Стива он легко может представить со сладкой ватой, под ручку с блондиночкой в платье в горошек, смеющимися и беззаботными, потому что Стив этого заслуживает, просто этого пока никто не понял, и... ...и картинка перед глазами темнеет, и его всего трясёт. Только трясёт не его, а... стол? Стол, потому что он в плену, он вспоминает про плен, про Золу, и не торопится открывать глаза, ведь тогда они снова примутся за него. Обычно у них и так не хватает терпения, и они вечно будят его, но когда он притворяется, он может выгадать хотя бы немного времени. И то радость. Баки лежит, старается дышать ровнее, а потом и правда засыпает снова. Когда он просыпается снова, уже не трясёт. Отпустило, наверно. Что Зола вколол ему прошлой ночью? Баки сто лет не снились такие сны, яркие, как картинка. А до этого было что-то ещё... Он внезапно вспоминает, как двухметровый детина с лицом Стива разрывает на нём ремни, и едва не смеётся истерично. Что бы там Зола ни вколол, но в бруклинских подворотнях оно бы разошлось моментально и стоило бы на вес золота. Его всё так никто и не трогает, и Баки не выдерживает, открывает один глаз. Взгляд почти сразу режет полоска голубого неба где-то там вдали, и Баки теряется: из лаборатории не видно неба, окна, что высоко на стене, на самом деле на уровне земли, и максимум в них пробивается чуть-чуть сероватого дневного света. Но вот оно, небо, и Баки кусает губу, неуверенно приподнимается на локтях. Он всё ещё не пришёл в себя окончательно, тело болит, будто его минут пять избивали всем отрядом, но он всё равно ползком продвигается вперёд, цепляется за бортик — грузовика? — отдвигает брезент. Мимо кто-то торопливо проходит, и Баки шарахается назад, едва не падая на пол. Теперь он различает негромкие переговоры, даже непонятно на каком языке — он слышит и английский — американский и тягучий британский, и французский, и ещё какие-то. Люди, снующие мимо, не похожи на немецких солдат; они грязные, отощавшие, но они улыбаются, пересмеиваются, как будто они на свободе. На свободе? Баки трясёт головой, разгоняет туман, снова хватается за бортик и перебирается — полусваливается — за него. Колени не держат, и он уже готовится осесть на землю, когда чья-то рука крепко цепляет его за локоть, не давая распластаться. — Так ты всё-таки живой, Джимми, — кричит ему почти на ухо Дуган. И ты живой, думает Баки, живой, но вслух говорит: — Не зови меня Джимми. Выходит хрипло, он сто лет не разговаривал — только орал. Дуган смеётся, качает головой, будто не верит, что Баки выбрался, и тянет его в сторону, туда, где начинают зажигать костры. — Пойдём, — говорит он, — ты ж весь трясёшься. Баки и правда трясёт: то ли вечерняя прохлада подействовала, то ли адреналин вдруг схлынул, но он благодарно вцепляется в плечо Дугана и радуется, что тот это не комментирует. — Я бы тебе виски предложил, — продолжает болтать Дуган, — но в этих чёртовых танках ни капли, представь? Что с этих немцев взять. Но хоть сухпайки нашлись. Кипяточка? Около одного из костров сидят Фэлсворт, Джонс, все, кто были с ним в той камере — и тут сбились вместе. Морита ждёт, пока Баки присядет — чуть ли не упадёт — около костра, и суёт ему банку консервов. — Сегодня пируем, — коротко поясняет он. — С завтрашнего дня переходим на режим строгой экономии. У костра жарко, но Баки всё ещё потряхивает, и он цепляется за чёртову жестянку, как будто она ему поможет. Аппетита никакого, но он знает цену еды на войне и тянет на себя крышку. Остальные молча наблюдают за ним, пока Баки не выдерживает. — Что? — А ты не говорил, что ты дружишь с Капитаном Америкой, — говорит Монтгомери, и Баки замирает, не доносит вилку до рта. Баки моргает, потому что им завозили с почтой комиксы, говорили, что для поднятия патриотического настроя. Солдаты возмущались, просили лучше журналы с пинап-девочками, говорили: на кой чёрт нам комиксы про мужика, у нас таких кругом десятки. Но потом всё равно читали, иногда надо было уткнуть куда-то глаза, да и пообсуждать потом было можно, некоторые даже втягивались. Но Капитан Америка — какой-то там придуманный герой. Говорили, что его рисовали с настоящего, но кого тут волновали такие подробности. — Для него это был приятный сюрприз, — раздаётся голос над ухом, слишком знакомый, слишком родной, и Баки замирает, не шевелится, только руки продолжают дрожать. Он медленно поворачивает голову, будто хочет оттянуть неминуемое, но так и есть — двухметровый громила с лицом его Стива. В вырезе кожаной куртки виднеется синяя форма с белым лучом звезды — Баки сто раз видел эту форму в комиксах. Значит, всё-таки не свобода. Всё-таки сон, по-прежнему галлюцинации, и сейчас он всё ещё привязан к столу Золы. Слишком рано Баки обрадовался. Голова идёт кругом — не фигурально даже; он заваливается на бок под тревожный оклик Капитана Америки. Он снова открывает глаза в грузовике — чувство дежа вю, всё ещё в галлюцинации, всё ещё ненастоящее, надо напоминать себе об этом почаще, — и не шевелится, не закрывает глаз, пока грузовик не останавливается. Горло сдавливает паникой; ему здесь тесно, он с некоторых пор не выдерживает замкнутые пространства, и если бы не полоска голубого неба, у него бы случилась истерика. Когда они останавливаются на короткий привал, Баки выбирается и отказывается возвращаться в грузовик, сколько бы они его ни уговаривали. — Барнс, ты упрямый баран, — сообщает ему Дуган, и Баки даже не собирается спорить. Но ещё пять минут там он больше не выдержит, о чём он и сообщает всем желающим. Только не добавляет, что там его укачивает, что начинают закрываться глаза, а он боится засыпать. Один раз ему повезло, сон во сне, как это кто-то называл, но он так не хочет заснуть и очнуться под пристальным взглядом Золы. Ещё хоть немного побыть тут среди своих. — Всё равно баран, — повторяет Дуган. — Кэп, скажи ему. Баки вздрагивает, когда Капитан Америка оказывается рядом, старательно не смотрит на него. — Что случилось? — спрашивает тот. — Отказывается возвращаться в грузовик. Неуютно ему там, видите ли. Прогуляться изволит. — Баки... — начинает Капитан Америка, но Баки плотнее стискивает губы, отворачивается, и Капитан вздыхает. — Хоть на танк залезь. Пожалуйста. И слово «пожалуйста», сказанное голосом Стива, его добивает. Баки коротко кивает и идёт к одном из танков. Сидеть на нём неудобно — что и к лучшему, хотя бы не уснёт быстро, зато солнце нагрело металл, и Баки невольно прижимает ладони, жмурится. Ему тут хорошо. Хоть ненадолго, но хорошо. Рядом плюхается одеяло, и Баки невольно смотрит вниз. Капитан Америка с лицом Стива смотрит на него, улыбается улыбкой Стива и голосом Стива говорит ему: — И правда баран. Как удачно я угнал нам танк, да? Баки не отвечает, но кутается в одеяло и дальше смотрит только перед собой. Капитан Америка пару часов шагает рядом и следит, чтобы он не упал. Баки не спит день, другой, он отказывается дремать на привалах. Просто иногда перед глазами темнеет, и он отключается — чёртова галлюцинация, чёртов Зола, что за наркотики он на нём испытывает? Всё кругом ещё слишком яркое, слишком ненастоящее — или это у него голова в постоянном тумане, но подсознательный страх, что в следующий раз он очнётся снова в лаборатории, никуда не девается. Он так и не разговаривает со Стивом — с Капитаном Америкой, нельзя звать его Стивом, Стив сейчас в Бруклине, рисует агитплакаты или, может, в самом деле устроился на завод. Сколько бы он ни протестовал, сидеть без дела Стив не может. Капитан Америка, к счастью, слишком занят, чтобы уделять много времени ему: он следит за отрядом, постоянно проверяет раненых, возглавляет разведочные патрули, охраняет лагерь по ночам. Он всегда настолько при деле, что Баки почти был бы готов поверить, что он Стив. Нельзя. Снова ночь, Баки не знает, какая, он давно сбился со счёта. Холодает всё сильнее и сильнее, Капитан Америка говорит, что им надо торопиться, соединяться с основным отрядом до наступления мороза и пока у них не закончилась вся еда. Какая разница, не говорит Баки, вы все моя галлюцинация. Но он всё оттягивает этот момент, кутается в одеяло, смотрит в огонь. Капитан Америка сегодня сидит с ними, держит на коленях карту. — Завтра дойдём до линии фронта, — хмурится он. — Придётся прорываться. Отправлять вперёд разведчиков — нам надо выбирать место. Откладывать уже некуда. Они спорят наперебой, а Баки молчит безучастно. Сколько это ещё продлится? У консервов нет вкуса, а солнце уже почти не греет. Наверно, это значит, что скоро всё закончится, но у него уже нет сил ждать. Он машинально тянется вперёд пошевелить угли веткой. Искры вспыхивают, взлетают вверх. Баки смотрит на них как зачарованный, пока какая-то ветка не хрустит и не выстреливает огоньком в его сторону. Руку обжигает, и Баки тихо охает, тянет её ко рту, засасывает кожу. И замирает. Щёку щиплет. Баки прикасается к ней пальцами. Там у него тоже должен быть ожог — ещё с побега с фабрики, когда под ним почти обвалилась балка, охваченная пламенем. На бедре под потёртыми штанами почти невыносимо жгут порезы — это подарок от Золы. Баки не знает, что тот проверял, но правая нога покрыта горизонтальными шрамами — зажившими и не очень. Последние три совсем свежие. Про них Баки тоже забыл. Потянутое запястье, сорванное горло, недолеченное воспаление лёгких, синяки по всему телу — он чувствует всё это. Он никогда не чувствовал себя таким живым. Баки смотрит в костёр, не моргая, и чувствует себя как на утро после бурной ночи, когда алкоголь из организма выветривается, а ощущение реальности возвращается. И старается не думать, но в голове всё равно вертится шальное «А вдруг», от которого не удаётся отмахнуться. — Я спать, — коротко сообщает он. Ему в спину отзывается гул голосов, но он не вслушивается. Обычно он спит рядом со всеми, но не сейчас. Сейчас ему надо понять. За танками видны ещё не до конца погасшие костры, тихо переговариваются солдаты, первый караул вернулся к дороге, засел там. Он стелет одеяло подальше, вытягивается на левом боку, который болит меньше, и засыпает — впервые сам за последние дни, почти сразу, отличная солдатская привычка. Это страшно, потому что его «а вдруг» может оказаться не вдруг, но он должен. Просыпается он от тяжёлых шагов за спиной, напрягается моментально, изворачивается, чтобы посмотреть кто это. — Тсс, Бак, это всего лишь я. Баки щурится в темноте, но видит только тёмный силуэт. Высокий, слишком высокий. Но... Они всё ещё тут. До сих пор болит всё тело. Он сомневается всё сильнее и сильнее, слишком уж хочется верить. — Не могу уснуть один, — признаётся Капитан Америка. — Всё боюсь проснуться в лагере и снова услышать, что ты в плену. — Могу понять, — невольно отзывается Баки, и, кажется, это первое, что он сказал тому после побега с фабрики. Стив — Стив? — резко выдыхает. В руках у него одеяло, которое он стелет рядом. Заминается. — Ты не против, если я тоже тут? Немного выдохся. За последние дни — по крайней мере за ту часть, что Баки помнит, он ни разу не видел Капитана Америку отдыхающим. — Не против, — отвечает он. Снова заснуть не получается, солдатская выучка отказывает намертво, поэтому Баки лежит и глазеет в темноту, пока за спиной не раздаётся тяжёлый вздох, и Капитан Америка не ухватывает его за талию, подтягивая ближе к себе. Баки дёргается, скорее от неожиданности, но Кэп держит крепко, а потом выдыхает куда-то ему в затылок: — Прости, — и Баки замирает. Потому что это Стив, это его Стив, этот голос, эти интонации, широкая ладонь — у Стива всегда были слишком крепкие руки, так не подходящие к тонким запястьям. Это слишком реально, чтобы быть галлюцинацией, и Баки просто верит. — Стив? — неуверенно спрашивает он, сам не зная, о чём спрашивает. — Прости, — повторяет Стив. — Я же видел эти дни, что ты не хочешь со мной разговаривать. Я понимаю, правда, я должен был сразу подойти, не оставлять тебя одного, но раненые... И ещё... О чём ты, хочет спросить Баки, что ты несёшь? Потому что все эти дни, когда Стив попадался ему на глаза, Баки просто горел от стыда за свою галлюцинацию, за своё воображение, которое взяло родное лицо и приставило его к дурацкому супергерою из комиксов. Потому что Баки не считал, что его Стив — это достаточно, потому что после всех тех раз, когда он уверял Стива, что тот хорош как есть и эти глупые девчонки просто не понимают своего счастья, оказалось, что Баки такой же, как эти глупые девчонки. Как ему извиниться за то, что он не верил в Стива? — Стив, — повторяет он, потому что хотя бы сейчас, ненадолго, он верит. — Да? — спрашивает Стив, и Баки улыбается, впервые за месяцы. А потом вздрагивает, снова пытается вырваться. — Остальные... — начинает он, потому что так им можно спать в своей квартире, подальше от посторонних глаз. Остальные не поймут. Стив крепче сжимает руку. Раньше было наоборот — Баки согревал Стива. А теперь... Теперь тепло расходится по всему телу, Баки тянет в сон. Он думает, что не проснётся на столе у Золы, потому что он должен верить в Стива. — Спят как убитые. Я встану через несколько часов к смене караула. И я услышу, если кто-то подойдёт ближе. Баки чувствует его улыбку у своей шеи. На рассвете уже никто не улыбается. Особенно Стив, который спорит с Баки, уговаривая его вернуться в грузовик. — Ты всё ещё не пришёл в себя. Ты на ногах не стоишь. Баки демонстративно оглядывается кругом. На ногах там толком не стоит добрая половина отряда, хотя хорохорится будь здоров. — Фаворитизм, Кэп, не самое лучшее качество для командира отряда, — напоминает Баки. Стив никнет, конечно, никнет, он почему-то думает, что вообще не годится в командование. Баки хочется сказать ему, что с таким командиром они бы не попали вообще в плен, а разбили бы противника в пух и прах, но сейчас не время и не место. Он хочет сражаться, если это не сон — да и даже если сон, а для этого нельзя давать Стиву права кудахатать над ним. Но на ногах он правда далеко не уйдёт, зато у него есть уже привычное место на танке. Баки запасся страховочными ремнями. Сейчас Стиву будет не до того, чтобы присматривать, как бы Баки не свалился с танка. Он бы встрепал Стиву волосы, но тот уже в каске, да и об авторитете надо думать. Поэтому он свешивается с танка, легонько стучит по каске. Стив отмахивается, не сдерживая улыбку. — Отстань, Баки, — просит он. Баки улыбается в ответ. Он уже почти забыл, как это легко, и Стив замирает, склоняет голову. — Слушай, — он потирает шею, будто смущается, — мы выберемся отсюда. А потом закончим войну. И тогда сходим на Конни-Айленд? Баки уже собирается напомнить ему, что на Конни-Айленде они были сто раз, и минимум девяносто девять из них для Стива ничем хорошим не кончились, но он ведь упрямый, и... А. Стив смотрит мимо него на обшивку танка, и это хорошо, потому что Баки немного перестаёт улыбаться — у него всё сжимается внутри. Может, всё-таки галлюцинация? Может, всё ещё... Он протягивает руку и дёргает за прядку светлых волоc, выбившуюся из-под шлема. Стив моментально вскидывается. — Обожаю сладкую вату, — говорит Баки и, запрыгнув на танк, передёргивает затвор на гидровской винтовке. — Так что должны пробиться. У меня свидание.