(сборник) let me kiss you

Весна в этом году наступает слишком поздно. До самого конца марта дует леденящий кровь ветер, по крышам бьёт град, а газоны сверкают голой коричневой землёй. Первые одуванчики Кайе замечает на окраине города, когда возвращается с подработки. Бросив велосипед в дорожную пыль, она опускается на колени, и, не раздумывая, набирает полную охапку цветов. Ладони у неё красятся в жёлтый, а запах перебивает даже запах пыли и сигарет, и на её как обычно недовольном лице проступает тень улыбки. Удовлетворенно кивнув самой себе, она укладывает цветы в рюкзак, так, чтобы торчали, но не выпадывали, и со всех ног колесит домой. Домой к Конпимук, конечно же. Свернув на ту самую многострадальную аллею, она всё же не удерживается и останавливается у скамейки, на которой они впервые попытались обсудить, что происходит между ними и у них в голове.       — Мне ведь не нужно, чтобы ты была образцово-показательной. И тебе этого от меня не надо. Ты мне нравишься просто потому, что это ты.       — А что, если ты поймёшь, что тебе нравился просто мой образ томбоя, а не я на самом деле?       — А что, если и Джексон, и Кайе, и победительница конкурса по фехтованию, и единственная троечница по корейской литературе — это всё и есть ты на самом деле? И мне нравится именно это?       — …ты красная как помидор.       — На себя посмотри! Кайе хмыкает, вспоминая, как долго и мучительно привыкалось им обеим к тому, что можно. Что теперь — правда можно. Как сильно хотелось убежать и спрятаться в скорлупе своей комнаты и не выходить никогда-никогда-никогда. Как била в голову каждая минута, проведенная вместе в отношениях. Она садится на скамейку и закуривает. Наверное, Конпимук даже представить себе не может, как много она ей дала. В тот самый поворотный момент, когда маска Джексона стала слишком тесной и неуютной, а личина Кайе была задвинута слишком далеко и находиться в ней стало казаться притворством, только Бэмбэм хотя бы примерно понимала, что происходит и пыталась помочь. Когда собственное «я» стало ломаться под нагромождениями стереотипов, образов и моделей поведения, когда даже вопрос «как тебя зовут?» или «чем интересуешься?» вводил в настоящий ступор, только Бэмбэм напомнила ей, что это всё — всё-всё-всё — это и есть она. Пацанка, троечница, влюбленный подросток, амбициозная спортсменка, что угодно — это и есть она. И она может вести себя как хочет. Окурок задорно летит в кусты, а Кайе резво вскакивает обратно на велосипед. Размышления о всех этих вещах заставили её соскучиться по Конпимук резко и болезненно, и каждая секунда промедления стала мучительной. «Быстрее-быстрее-быстрее!» На крыльцо её дома Кайе буквально взлетает, в последнюю секунду выбросив вперёд ноги и раз пять звонит в звонок, пока дверь не распахивается: — Какого… — Бэмбэм вырастает на пороге маленькой бестией — всклокоченные волосы в низком хвосте, пижамные штаны и футболка с кофейным пятном (Кайе точно знает, это её рук дело). — Ты что, вообще?! Я думала, полиция приехала! Джексон складывается пополам от хохота: — Полиция? Почему полиция? — Понятия не имею. Зачем ещё так ломиться в дом, если не искать преступников? Потом она всё же отходит назад, впуская Кайе в дом. Та привычным движением скидывает кеды, берёт с полки тапочки и идёт за ней на кухню. — Ты почему вся в пыли? — спрашивает Бэмбэм, отвернувшись к плите. — Как будто в грязи ползала. — Ну вообще-то так и есть, — улыбается Кайе и тянется к рюкзаку. — Смотри сюда. Ну Бэмбэм. Ну Конпимук-и. Ну посмотри на меня. Бэмбэм закатывает глаза (со спины не видно, но Кайе знает точно по малейшему движению шеи) и поворачивается с едва заметной ухмылкой. Внезапно её глаза округляются, губы застывают в беззвучном «О!», и она неосознанно бросает короткий взгляд за окно — к голой земле и лужам. — Как… Кайе чувствует, что улыбка у неё начинает выезжать за пределы лица, вскакивает со стула и подходит к ней вместе с цветами. — Вот. Нашла. Смотри, как пахнут! Ну, то есть, понюхай. Бэмбэм фыркает, берёт её руки в свои и зарывается носом в охапку одуванчиков. Когда она поднимает на Кайе взгляд, глаза её лучатся удовольствием, нос весь жёлтый, и сама она — настоящий одуванчик, первый вестник весны, самим своим существованием отвергающий холод и ненастье. У Кайе ёкает сердце, но она даже не замечает — рядом с Конпимук оно у неё всё время колотится как бешеное, может, это вообще ненормально, но какая разница. Она склоняется к Конпимук, соприкасаясь своим всё ещё мёрзлым и покрасневшим кончиком носа с её. — Я люблю тебя.