Русал в веснушках

Знакомство их было невероятно забавным. Жан просто плыл, чувствуя, что скоро нужно будет подниматься на поверхность, что воздух в трубке кончается, что… что кто-то плывет следом. Удивительно, он не ошибся, за ним и правда плыли. Не акула, не мурена и не рыба, не осьминог и не афалина, нет – это оказался, как сначала привиделось, юноша такого же возраста, как и сам Жан. Показалось. А потом в лучах солнца, что пронзили толщу воды, блеснули зеленые чешуи длинного хвоста. Показались и острые уши, и наверняка не такие уж и короткие зубы – можно было подумать, что Марко был галлюцинацией, представшей перед взором Жана из-за нехватки кислорода, но нет. Марко был русалом. Познакомились они почти сразу же, как только на поверхность выплыли. Жабры на шее тут же скрылись, давая Марко говорить – и вот тогда-то Жан, судорожно стягивающий маску с трубкой, узнал, что Марко – это Марко. Такой похожий на человека, такой… кхем… похожий на рыбу. Такой странный, но все равно дружелюбный – первое, чему удивился Жан, были веснушки. Веснушки. Веснушки у русала, который живет под толщей воды, вы представляете? Не только на лице – на плечах, на шее. Веснушки! Это было так невероятно и так просто, так по-человечески, что Жан даже не стал кричать в тот момент, когда его потянули вниз. И не зря. Марко не хотел его топить – Марко хотел ему многое показать. Кто же знал, что тот день кончится именно так, что лето, подходящее к концу, лето, которое их свело вместе… приведет их к такому? Жану всегда нравились девчонки, но это «всегда» исчезло в первом же их поцелуе. Второй был уже с другим «всегда», всегда, которое стало обещанным «навсегда» – а вот теперь, пару месяцев спустя, превратилось в… в вот это. – А мы не слишком разные? – спросил Марко, вздыхая, и Жан шлепнул ногой по воде. На помосте сидеть было очень удобно, они оба могли вернуться к себе: Марко – под воду, а Жан – к воздуху. Поэтому они и встречались здесь – и именно сюда Марко возвращал Жана каждый день вечером, теперь же… Все было как-то иначе. – Как минимум наполовину ты человек, – улыбнулся Жан, прикрывая глаза, и почесал затылок. На щеках его выступил слабый румянец, еле заметный, и Марко ударил хвостом по воде. – Но… Я просто предложил. И это предложение изменило все. Потом, спустя пару дней неловких разговоров и удивлений, смущения и глупостей он снова, как и в первый день знакомства, оказался утянут под воду, но на сей раз без маски и трубки, а просто таким, какой он есть. Жан не смог бы дышать под водой, и это было проблемой – а русалы привыкли делать подобное под водой, и это тоже было… собственно, проблемой. Оставалось только довериться другу и обхватить ногами его чешуйчатые бедра. Волосы Марко поднимались вверх, лежали не так, как наверху, а сам он… улыбался. Такой простой, такой искренний – и такой другой, другой, которому не нужен был кислород. Жан сжал его плечо до боли в костяшках пальцев – это было слишком долго даже для него, и Марко кивнул, поднимаясь на поверхность. Глубокий вдох – и Жан уперся спиной в деревянные столбы помоста, обнимая русала, прикрыл глаза… Поцеловал острые уши, веснушчатую шею, наконец, полупрозрачные веки… И вздрогнул. Марко вжал его в широкие столбы, дыша прямо в теплые человеческие губы. – Хорошо, можно и так, – пробормотал он сбивчиво, и глаза его будто сверкнули, подобно морским камням. – Но… Ты… Ты уверен?.. И Жан кивнул. Руки его были не холодны, но неловки – и тем не менее, сбросить плавки оказалось очень просто. Жан чувствовал его хвост, его длинный, сильный хвост, что обвивал его ноги, что щекотал его пятки плавниками на своем конце, и держался за плечи Марко – а тот гладил его бедра. Потом… ласково поцеловал. Марко был таким сильным, что не позволить ему взять верх Жан просто не мог физически, но… каким же он был нежным. На это и уповал человек, ведь прекрасно знал, что его ждет впереди – и от этого спирало дыхание. Не от мысли «Господи, как я этого ждал», нет, хотя… Разве что чуть-чуть. Но в основном – от мысли «Господи, я надеюсь, что все будет хорошо». Хотелось бы, чтобы все было хорошо. Пусть страх Жаном не овладевал, место ему в сердце юноши было. Все было понятно и так, все до мелочей – но опускать взгляд, смотреть туда, под воду, не очень хотелось. Жан просто чувствовал это, это, что было по размерам ближе к афалине, чем к рыбе – строго говоря, у рыб этого не было в принципе, но от этого легче не становилось. Это, такое большое, длинное и толстое, сейчас лежало на его бедре, не холодное, но еле теплое, и касаться его пальцами было не удивительно – было непросто. Непросто, потому что Жан понимал: вот она, основная проблема. Его заполнят до краев, и сама мысль об этом будоражила сознание похлеще воспоминаний о первой его встрече с Марко. Пальцы русала пробежали по костистым бедрам, не округлым и не мягким, а невероятно узким – как у всех мальчишек, а Жан прикрыл глаза, выдыхая в губы Марко. Тот вновь подался вперед, целуя слабо и осторожно – а потом ногти человека прополосовали его спину до крови. Оно проскальзывало внутрь без малейшего усилия, послушно и совсем просто, будто было создано специально для Жана. Быть может, дело было в воде – но боль от этого не уходила, и Жан дышал часто, глядя прямо в эти добрые глаза. Марко улыбался краешком губ, как и всегда – а потом запрокинул голову. Это был не конец, но Жану и так было уже более чем достаточно. Бедра будто сковало ледяными цепями – все же руки Марко, вроде бы самые обычные, только с чуть более длинными коготками, были холодными, – а внутри все горело. То была не боль невыносимая и с ума сводящая, нет – то была боль тягучая и даже немного сладкая, способная даже, быть может, доставить удовольствие. И удовольствие пришло. Не с первым толчком, не с первым пронзающим насквозь движением, позже, но оно пришло, пришло вместе с ласковыми поцелуями и тихим шепотом на странном, одному только русалу известном языке. Он прикрывал глаза, гладил Жана по голове и шептал что-то, забываясь почти полностью – и это немного пугало. Жана вело от этого шепота, убаюкивало, и он чувствовал, как там, снизу, все раскрывается вновь и вновь, принимая в себя слишком большую для человеческого тела вещь – и было больно, все еще больно. Боль была ожидаема и логична, она, будто старуха-смерть, всегда висела над душой Жана, но то была боль, полученная добровольно. Эйфория не приходила ей на замену – она всасывалась в кровь вместе с непередаваемыми ощущениями, пробегая сквозь тугую мышцу сердца, устремляясь по узким сосудам вперед, быстрее, глубже в тело и сильнее, давая услышать собственный ритм. Спина Жана терлась о деревянные столбы, а чешуя длинного гибкого хвоста врезалась в ноги. Когти русала вцеплялись в бедра, почти входя в них целиком, и это не давало забыться – и Жан не желал забываться. Держаться за эти плечи, осыпанные горстью веснушек, было все сложнее – в нем самом жил какой-то демон, иной, не водный, и он упрямо толкался наружу, напрягая все мышцы до последней, оголяя каждый пучок нервов. Почувствовать удавалось все – и посему Жан не мог закрыть глаза, дабы просто отдаться. Его вело, вело нещадно – быть может, именно поэтому в древности моряки пропадали в морских пучинах. Они делали подобное с русалами и русалками? Если послушать байки рыболова Грейма, и в такое можно поверить, и потому было Жану немного страшно. Еще страшнее стало, когда он оказался под водой. Солнце стояло сегодня высоко, и Марко было видно отчетливо – его растопыренные уши, его открывшиеся жабры, что обычно не видны на шее – и его пьяный взгляд, будто его огрело по голове не только солнце, но и какой-то сильный наркотик. Воздух выходил из легких, поднимаясь пузырьками к поверхности, и Жан вцепился в руку друга – а потом выгнулся дугой. В висках стучало, а сердце затихало. Кислород кончался, ощущения обострились до предела – Жан чувствовал, как оно, длинное, гибкое и невероятно толстое, ребристое, скользило внутри, извивалось и проталкивалось чуть глубже, прокатывалось набухшими венками по всему, что было внутри человека. По телу его прошла дрожь, и человек, испуская последний глоток кислорода, обмяк в руках русала, дойдя до конца. А потом был резкий рывок вверх, что стал возможен благодаря сильному хвосту. Воздух был Жану необходим, и он глотал его, как только мог, дыша глубоко и искренне радуясь каждому ветерку, что обдавал его лицо – а вот в глазах Марко было неспокойно. Он не был доволен, пусть и гладил человека по плечу, пусть и улыбался – но глаза его выдавали с головой. Как и глаза Жана выдавали Жана. Марко… перестал быть прошенным гостем в его теле, и оттого мысли Жана были слишком пусты – как и его плоть, что вновь пожелала быть наполненной. Чувства не давали передохнуть, как и резкие, обрывочные воспоминания – хотелось еще, наплевав на боль и страх, наплевав на логику и разум, хотелось всего Марко, хотелось глубже, так глубоко, чтобы нельзя было пошевелиться. Поэтому, когда он через пару мгновений оказался опрокинут на гальку на заброшенном пляже, он не запаниковал – а энтузиазм Марко был принят с радостью. Невинность ушла – а первозданная узость осталась, и сему были рады как Марко, так и Жан. Первый знал, что ни одна русалка не подарит ему такого, а второй… А второй хотел еще раз хоть на краткий миг оказаться наполненным – и его желание оказалось исполнено мясистым, объемным органом русала. На сей раз все было куда быстрее. «Не церемонься», – сказал Жан, но и Марко не мог слететь с катушек, посему просто стал резвее и жестче, но… Но когда Жан, чувствуя, как русал толкает дальше, чем был до этого, посмотрел вниз, на свои бедра… щеки его покрылись румянцем. Марко был внутри полностью. Слабое человеческое тело оказалось распято изнутри, растянуто и натянуто до предела, до трещания кожи – и каждое погружение Жан чувствовал если не бедрами, что опять сводило ледяным параличом, то сердцем, под которым извивалось оно, такое желанное и объемное. Не хватало дыхания, чтобы сказать что-то; не хватало дыхания, чтобы дышать, и тут не помогали никакие навыки пловца. Хотелось извиваться и кричать, хотелось даже плакать, но было слишком невероятно – Жан не мог сказать, дурно ему или очень хорошо. Эти состояния были пограничными, и он чувствовал лишь, что вот-вот то ли умрет, то ли воскреснет – и не останавливал Марко, царапающего уже его плечи своими когтями, надеясь на лучшее. Ему оставалось лишь только надеяться, и надеялся он не зря – общий финал вышел очень ярким, таким, что оба тела, таких непохожих, но таких идеально друг другу подходящих, свела судорога. По бедрам стекало, и было внутри вновь пусто – но это ощущение быстро проходило. На замену приходили легкий стыд и прощение самого себя, осознание, что они… сделали невозможное. Сделали неправильное и несколько даже мерзкое, но вместе с тем такое простое и до невозможности приятное. Жан не думал, дойдет ли до дома и сможет ли вообще встать. Он просто лежал на теплой гальке в обнимку со своим русалом, своим чешуйчатым русалом, своим любимым русалом, своим… русалом в веснушках. А русал обнимал его в ответ, гладя по хрупкой человеческой шее, на которой не было и следа жабр, как у самого Марко. Им обоим просто теперь хотелось спать.