Сдержанно-багровый

Стоя перед зеркалом, он может увидеть в нем незнакомца. Парень там, в зазеркалье, выглядит почти дико: побитым, усталым, чертовски довольным. Обнаженный по пояс, он внимательно следит за тем, как Бальзак в зеркале проводит по сетке вен над ключицами, осторожно надавливая на бледную, словно не тронутую кожу. Она кажется горячей на ощупь - он жив, он знает. Выступающие ребра, под которые возникает желание забраться пальцами, он лишь оглаживает их ладонью, чувствуя, как даже от такого легкого касания по грудной клетке растекается боль. Персональное, изысканное удовольствие для двоих. Бальзак моргает, рука за это время переносится на шею. Он скорее открывает глаза, чтобы не пропустить ни единого действия этого странного ритуала, возникшего только сейчас. Бальзак в зеркале приоткрывает рот, смачивает пальцы слюной - так же послушно и славно, как делал это несколько часов назад. Только пальцы были чужими. Мокрые от слюны подушечки касаются чувствительного места за ухом, у основания тонкой шеи. Создается ощущение, что они не одни. Лицо зеркального остается таким же бледным, в то время как Бальзак ощущает прилившую к щекам кровь, наверняка окрасившую кожу красным. Но не таким пестрым, как корка царапин на ключицах, грудной клетке или долгожданная отметка на шее у линии челюсти, что цветет самым красивым цветком из когда-либо виденных Бальзаком. Она приглушенного бордового цвета, с вкраплениями ярко-красного. Такой цветок нельзя не заметить. Тот Бальзак, что стоит в зеркале, весь покрыт отметинами. Тонкая кожа шеи почти благоухает чужим ароматом - настолько она усыпана цветами. На плечах до сих пор едва заметные собственному, но не чужому, взгляду пятна, уже давно налившиеся кровью и теперь принявшие синий оттенок. Ему нравится. Им нравится. Бальзак в зеркале специально давит на синяки, и кожа под пальцами белеет до мелового цвета, до кожи мертвеца, но они знают: он жив. Цепочка боли, бьющая из-под мягких тканей, сполна доказывает это. Колени подгибаются, он слегка шипит. Абрис зубов на запястье легко находится рядом со старыми шрамами поперек руки. Укус на плече, маячит на бледном фоне. Вены, спрятавшиеся глубже, все равно просвечивают так, что, сделав один надрез, их можно достать. Он не станет этого делать, явно не сейчас. Выступающие кости запястий создают ощущение покореженных рук, сломанных, как у шарнирных кукол. Бальзак в зеркале обнимает себя так сильно, насколько вообще способно его покалеченное тело. Ребра протестующе ноют, не желая испытывать дополнительную нагрузку. Даже не видя, он может ощупать каждый синяк, каждый засос, оставленный на его теле, и вспомнить, каково это было. Чужие руки скользят по влажному телу, которое бросает в дрожь лишь от одного интимного прикосновения ко внутренней стороне бедра. У него безумно чувствительная кожа, никто не должен знать об этом. Тихий, сдавленный звук сходит с губ и оседает паром в воздухе. На Бальзаке в зеркале нет нижнего белья. С выражением какого-то удовлетворения он тянет пояс мягких штанов вниз. Резинка застревает на выступающих косточках бедер, но после поддается, и одежда падает вниз. Кожа ног выглядит еще бледнее. Каждая оставленная метка любовно цветет на его теле. Неожиданное счастье подкатывает к груди, бьется о ребра, как птица, пытаясь пробиться наружу. Никто не заметит, как Бальзак в зеркале, оценивающе смотря на себя, улыбается. Улыбается от прекрасного и неописуемого удовольствия, которое понятно далеко не каждому - чувствовать себя нужным, чувствовать себя присвоенным, защищенным и не просто чьим-то, а именно Его. Не как вещь, а как Его необходимость. Как Его необходимость, как Его слабость, которую нужно оставить себе, запереть и не отдавать никому. Впервые в жизни он уверен в том, что его не собираются бросать, что он по-настоящему нужен.