Ты-мой брат

Джеймс меня всегда защищал. Ото всех. Будь-то мальчишки-задиры в магазине Волшебных магических игрушек или взрослые ребята, пытавшиеся отобрать мою первую метлу на маленьком поле для квиддича, куда мы с папой поехали полетать. Даже, когда в первый мой день пребывания в Хогвардсе Скорпиус Малфой сделал мне подножку на лестнице, и я пропахал носом полпролета, брат заступился за меня, и сын знаменитого аристократа получил отработку раньше всех учеников. Ну и попало же ему тогда от отца... Эхо от воппилера ещё минут десять летало по Большому залу, а лицо неудавшегося шутника было похоже на спелый помидор, сильно контрастируя со светлыми волосами. Джеймс тогда, на лестнице ощупывал мой нос, шепча заклинание, которое подслушал однажды от тети Гермионы, а потом погладил по голове. Всегда оберегал от нападок, помогал в учебе, обнимал, когда я заваливался к нему в спальню, заспанный и напуганный после кошмаров. Он перебирал мои волосы и пел на ухо песенку, раскачивая нас из стороны в сторону. Мне нравятся его широкие ладони и длинные пальцы, с выпирающими косточками-суставчиками по центру. Снаружи гладкие, с аккуратными бело-розовыми ногтями, не то, что мои: тонкие, постоянно бледные, полностью обкусанные ногти... Я много нервничаю. И боюсь всего на свете. У Джеймса на внутренней стороне ладони мозоли от метлы — он любит летать. Говорит, в этом он пошел в отца. Новая надежда школы — идеальный ловец команды. А я летаю мало. Мне больше нравится читать и рисовать. Поэтому мои руки часто грязные от графита и красок. Иногда я рисую брата. Мне нравилось, когда он сидел на подоконнике в своей мальчишеской спальне, качал одной ногой взад-вперед и улыбался мне. Он всегда мне улыбается. Я прихожу к нему в комнату вечерами. Мы долго сидим, болтая обо всем. Сначала его однокурсники сердились, что я захожу к ним, но потом перестали. Я им не мешал, а они мне тем более. Однажды, на четвертом курсе, я, как обычно, пошел к Джейми, уселся на его кровать и начал читать. Постепенно комната заполнялась, мальчишки завели громкие разговоры, чем сильно отвлекали меня, а брата всё не было. Я задернул полог, отложил книгу и свернулся калачиком на краешке, не заметив, как заснул. Проснулся уже утром. Джеймс лежал рядом на боку, подперев одной рукой голову, а другой обхватив меня поперек живота. На его лице играли солнечные лучики, пробирающиеся сквозь щель между частями плотной бордовой ткани. — Ты чего тут делаешь? — он улыбался. — Тебя ждал. Где ты был? — Я поздно пришел. Почему ты не ушел к себе? Я нахохлился. — Я ждал тебя... — упрямо сказал я. — А почему ты поздно?.. — У меня было свидание, — самодовольно изрек Джеймс. — Представляешь? Первое настоящее свидание. Я тогда, помню, сильно накричал на него и, хлопнув дверью, убежал к себе. Меня душили злые, горячие слёзы. Как он мог променять меня на какую-то девчонку? Разве с ней интересней, чем со мной? Ведь она не знает, что ему нравится, какие маглофильмы он любит, что засыпает, подложив ладошку под щеку, и на утро от нее остается яркий след. Она не знает, что он любит закат и всегда напевает какую-то грустную мелодию, глядя на опускающийся темно-красный шарик. Как он любит купаться в волнах, прыгая им на встречу в море, когда мы ездили туда с родителями два года назад. А ещё он ест мороженое зимой, и у него никогда не болит горло. Однажды, я слизнул у него чуть-чуть и потом пять дней пролежал с ужаснейшей ангиной в медицинском крыле. Даже волшебные зелья мадам Помфри не помогали... После той ночи я не разговаривал с Джейми неделю. Это была наша самая продолжительная ссора. Он начал встречаться с этой Сарой, слизеринкой с его потока. Невзрачная серая мышь с зелеными глазами и светлыми волосами до поясницы. Она прохаживалась по коридорам, высоко задрав нос и снисходительно поглядывая на всех с высока. С братом она кокетничала и непрерывно строила глазки. Меня от её вида начинало тошнить. Что он в ней нашел? Я спросил его об этом. Ответ мне не понравился: «У нее такие же глаза, как у тебя». Я бесился, сам не зная почему, дулся на Джеймса, игнорируя его. Он не понимал моего поведения и искал встречи, рвался в мою комнату, выцеплял меня после уроков. Но я избегал, не слушал и прятался. В конце концов, он не выдержал и среди ночи пробрался в нашу спальню и залез в кровать, закрыв полог. Я ругался, лягался и отворачивался. Только бы он не заметил наворачивающихся слез в моих глазах и дикую обиду на него. Он выслушал молча, обхватил меня за плечи руками, вынуждая уткнуться головой в его грудь. — Ну, ты чего, Ал? Не ревнуй. Я же понял, что ты меня ревнуешь, — я замычал, протестуя. — Я всегда буду с тобой, всегда, слышишь? Я несмело кивнул. — А как же... она? — Она тоже будет. Может, не всегда. Я начал вырываться, но руки держали крепко, не отпуская. — Перестань брыкаться. Что ты как маленький? Не понимаешь, что я с тобой всё равно до конца жизни? — он поднял мою голову и заглянул в глаза. — Я тебя люблю, слышишь? Ты — мой брат. И ты всегда будешь им. Ничего не измениться. Он улыбнулся, и я улыбнулся ему в ответ. Так мы и пролежали до подъема:обнявшись и вновь болтая обо всем и ни о чем. Пролетали месяцы, и Джеймс всё чаще не приходил вечерами поболтать со мной. Я всё так же сидел на его кровати и читал книжки. Сокурсники хмыкали и шептались, смеялись. А я ждал. Один раз я заметил на его шее пятно. Когда я попытался узнать, что это, брат как-то резко покраснел и смущенно опустил глаза. Мальчишки с факультета, стоявшие рядом, захихикали. Джейми отпихнул мою руку от себя и убежал в коридор. Лишь потом, спросив у друга — Майкла — что это, я понял, почему брат разозлился на меня. Стало стыдно и немного обидно. Он не сказал мне... А почему, собственно, он обязан это делать? Потому что он мой брат. Он всегда всё мне рассказывал. А сейчас у него появились тайны от меня и секреты. Я хотел по-прежнему все делить с ним. Но его я делить совсем не желал. Ни с кем. Может, он был прав, когда говорил, что я ревную? А я, глупый, даже не понял сначала, что это за слово-то такое... Может, он не говорил, потому что боялся, что я отреагирую так же, как в прошлый раз, когда он ходил на свидание? Я же вел себя как ребенок, честное слово. Но лучше уж слушать его рассказы про девчонок, знать, что он с ними гуляет, и находится рядом с ним, чем чувствовать вот такое глухое отчуждение. Я собрал всю свою смелость и пошел его искать. А когда нашел, то выложил все на одном дыхании. Джеймс меня понял. Улыбнулся и обнял. Наше общение снова влилось в нормальное русло. Он был рядом, говорил со мной, а я слушал. Главное, он здесь, со мной. Я сдружился со Скорпиусом Малфоем. Странно, наверное. Я и сам не ожидал. Просто однажды, когда мадам Блинкс поставила нас в пару на Древних рунах, мы разговорились с ним о применении их в письменах инков. Слизеринец удивил меня пытливостью ума и обширными знаниями в изучении древних народов и их истории. После этого мы начали часто встречаться в библиотеках, разговаривая об искусстве, живописи и музыке у египтян, римлян и греков, на общих уроках садились вместе. За сволочным характером и высокомерным видом скрывался довольно общительный мальчик, не лишенный чувства юмора и любознательности. Он быстро стал мне хорошим другом, с кем не скучно провести время. Он любил летать и всегда рассказывал о квиддичных командах. У него тоже были длинные пальцы, как у брата, и слегка вьющиеся у плеч светлые волосы. Серо-голубые глаза, в такую же темную крапинку, как у Джейми, казалось, смеялись. Ту жуткую его выходку в наш первый учебный день мы не вспоминали. Мне было интересно с ним, весело и легко. Но я очень скучал по Джеймсу... Джеймс не отдалялся, но в тоже время, я понял, что он старше... Это очень четко теперь было заметно. Другие интересы, другие знакомые, разные вкусы. Все удивлялись, как мы, такие разные, можем легко быть рядом и всегда находим темы для разговоров. Джейми говорил, что мы дополняем друг друга, как магнитики с разными полюсами, притягиваемся. Он обрадовался, что теперь у меня появился хороший друг, и я могу проводить больше времени со Скорпиусом, а не «со своим скучным взрослым братом». Но я упорно искал встречи с ним, забивая на однокурсников, знакомых. Я привык к Джеймсу. Я слился с ним, вжился в него. Мы как сиамские близнецы. Вроде, по отдельности, но совершенно не можем существовать друг без друга. Так и жили. Он, я и наш мир на двоих. Со своими секретами и тайнами. Когда мы были вдвоем, нам никто больше не нужен. Мы наслаждались этими минутами, часами и днями. На каникулах мы часто уезжали в «Нору» и бегали на пруд, купаясь в теплой, чуть мутноватой воде. Джеймс учил меня плавать на спине и под водой. Сам подныривал и хватал за ноги, утягивая вниз. Он называл себя гриндилоу и скалил зубы, цеплялся за живот и прикусывал шею. По телу бегали мурашки, и я смеялся. Он сажал меня на плечи и, подпрыгивая, нырял вместе со мной. Он катал меня на метле, зная, как я не люблю подниматься высоко. Садился на свой «Ветер», пристраивал меня спереди и обхватывал одной рукой поперек тела, удерживая. Мы взмывали вверх и неслись на бешеной скорости. Джейми нравились такие полеты. А я замирал в его руках, почти не дыша, и старался держать открытыми свои слезившиеся глаза. Он тихо хихикал мне в шею и целовал волосы на затылке, успокаивая, шептал ободряющие слова. Он знал, что мне нравится летать так только с ним. Один бы я не рискнул. Однажды, после моего пятого курса Джеймс уехал на две недели на каникулы с друзьями-одноклассниками во Францию. За ними должны были присмотреть тетя Флёр и дядя Билл. Я хотел ехать с ним, но не знал, как сказать об этом маме и папе. Лили, узнав, что хочу слинять из дома с братом, нажаловалась родителям, и тогда они поставили условие — либо едут все, либо Джеймс один. Я не хотел портить ему отдых, но мне было обидно, больно и одиноко. Он уходил, оставляя меня одного. В ночь перед отъездом я долго плакал, сидя на кровати в своей комнате. Брат почувствовал мое состояние и пришел, сел, обнял, прижав голову к своему плечу, укачивал, успокаивал. Меня почти трясло от отчаяния. Я не понимал, как смогу прожить эти две недели вдали от него. Мы никогда не расставались дольше, чем на пару дней с тех пор, как я пошел в школу. Он держал мое лицо в своих руках и сцеловывал дорожки слез с моих щёк. Я чувствовал себя какой-то тряпкой и нюней. Я даже сказал ему об этом. Он только тихо рассмеялся и сообщил, что только смелый человек может признать свои слабости. Джеймс уехал рано утром, не решившись меня будить, всего через два часа после того, как я, полностью эмоционально вымотанный, уснул у него на руках. Первые дни я пытался веселиться и отвлечься от грустных мыслей книгами и рисованием. Но рассказы не вызывали интерес, а на больших альбомных листах сквозь штрихи карандаша всё чаще проскальзывали очертания прямой широкой спины парня на метле, гнавшегося за ускользающим от него снитчем. Он тянул к нему руку с длинными прямыми пальцами, а на меня смотрели большие глаза с пушистыми ресницами и темными крапинками по ободку зрачка. Через неделю я понял, что хочу сделать что-нибудь такое, что напомнило бы мне о Джейми. И я взялся за метлу. Всё вроде шло нормально, но в какой-то момент я понял, что лечу слишком высоко, и деревья внизу уже сливаются по цвету, стремительно уменьшаясь в размерах, а надежной опоры за спиной нет. Я сильно запаниковал и резко пошел на снижение. Как тогда не разбился на смерть, не знаю. Спасло, наверное, только чудо. Папа очень сильно кричал на меня и запретил летать до конца лета, а маму откачивали успокоительными весь вечер. Я же отделался сломанной левой рукой и царапинами по всему телу от неудачного приземления. Джеймс узнал об этом только на следующий день, и его все уговаривали почти два часа, чтобы он не приезжал сюда, где уже всё в порядке, и отдыхал оставшуюся неделю там. Он пристально смотрел на меня сквозь зеленое пламя камина, и его лицо было напряжено. — Ты мне только скажи, Ал, и я сразу же приеду. Только скажи... Меня незаметно тянула за рукав Лил, а мама, сидя рядом, отрицательно качала головой. А я чувствовал себя эгоистом. Потому что больше всего на свете я хотел сейчас, чтобы Джеймс бросил всё и всех и приехал сюда, ко мне. Я покачал головой влево-вправо и, отвернувшись, ушел к себе в комнату. Через неделю Джеймс вернулся. В эту же ночь, после того, как все улеглись, он пришел ко мне в спальню и забрался под одеяло, грея меня. Он рассказывал, как красиво в Париже, как светится огнями Эйфелева башня и улочки возле садов Трокадеро. Как приятно смотреть на воду Сены, стоя на набережной Бранли и заходить в многочисленные магазинчики и кафе на улице Клер. Он обещал, что мы поедем туда следующим летом или после того, как я окончу школу, вдвоем. Будем гулять по ночам и есть круассаны, запивая обжигающим кофе по утрам, а днем кататься на катамаранах и слушать уличных музыкантов. Мы отпросились у родителей на целый день погулять по Косой Аллеи, а сами, прошмыгнув через Дырявый котел, поехали в центр Лондона. Как же здорово бродить по Сент-Джеймсскому парку и кормить с рук серых гусей, которые совсем не боятся людей и сами идут с ними на контакт. Есть мороженое, осторожно слизывая, чтобы только, не дай Мерлин, не заболело горло. А брат съел две пачки и заглотнул следом большой ванильный крендель. Или смотреть, как зажигается подсветка на Вестминстерском дворце с наступлением сумерек, стоя на берегу Темзы. Вернувшись только около одиннадцати вечера, мы застали разозленную маму и сердитого папу на кухне. Они как-то прознали, что мы сбежали из магической части Лондона. Хотя, мать была больше обижена на отца за то, что он не устроил за нами погоню, а дал нагуляться и почувствовать себя самостоятельными. Мы ему были благодарны, а он видел это и чуть улыбался сквозь серьезное выражение лица. Мы решили, что этот день запомнится нам на всю жизнь. С наступлением нового учебного года, последнего для Джеймса, дни полетели стремительно, ускользая и утекая через мои раскрытые ладони. Джейми всё чаще уходил на свидания, а иногда даже не появлялся ночами. Я узнавал это по сплетням за завтраком и розовому румянцу на его щеках. Я злился и ревновал ещё сильнее и постоянно вынуждал ходить со мной в Хогсмид, катать на метле и вообще всяческими способами заставлял проводить со мной как можно больше времени. Пусть днем он был отдельно от меня, но, теперь уже в редкие вечера и ночи, которые мы проводили вдвоем на его кровати, отгородившись плотным пологом от любопытных глаз, были для меня целебным бальзамом на мою умирающую от грусти душу. Я ложился ему под бок, он обнимал меня, пропускал волосы сквозь пальцы, чесал за ушами, поглаживая хрящики и ушную раковинку. Я жмурился и почти мурлыкал от посылаемых волн удовольствия. Он смеялся мне в шею и называл книзлом — мягким, пушистым и отзывчивым. Скорпиус злился на меня, что я уделяю ему мало времени, а больше провожу его с братом. Когда он видел нас рядом, то отворачивал свой тонкий острый носик и демонстративно уходил к себе в подземелья, где я не мог уже его достать. Он обжигал меня взглядом, когда я рассказывал, как мы гуляли летом с Джеймсом по Лондону, и сердился ещё больше. Не разговаривал со мной неделю. Потом, конечно, отошел и снова вел себя как обычно. Он всегда ненавязчиво касался меня или пытался погладить по голове, если я грустил. Его прикосновения были мне не то, чтобы не приятны, но я не ощущал от них и сотой доли того спокойствия, которое приносили ладони Джейми. Я не понимал такой повышенный интерес Скорпиуса ко мне. Раньше нам всегда хватало небольшой болтовни об искусстве, квиддиче, прогулки у озера. Когда, после Рождества, он попытался меня поцеловать, я понял, что в моей жизни что-то изменилось. Я почувствовал сухие тонкие губы на своих губах, и его глаза смотрели внимательно и немного испуганно. Но, почему-то, в тот момент я думал о том, что мне приятней ощущать горячие, чуть влажноватые губы брата на своей шее, когда он засыпал рядом со мной. Меня словно бросило в жар и окунуло в ледяную воду одновременно. До меня, наконец, дошло, почему я ревную брата к любой девчонке и отчего мне так нравится, когда он меня обнимает. Мне было страшно от свалившейся на голову истины, потому что в глазах всех — это было запретное желание, грязное и неправильное. Но для меня оно было всем. Потому что Джейми для меня был всем. Я тогда извинился перед Скорпом и сказал, что он не интересен мне в этом смысле. Он расстроился и почему-то спросил, куда будет поступать Джеймс после школы. А меня этот вопрос застал врасплох. Я понял, что не знаю, как буду жить, если он, например, уедет учиться в другую страну... Тогда я решил, что остаток года буду находиться как можно больше времени с ним, наслаждаясь днями и минутами, проведенными в его компании. Я ластился к нему, пытаясь подлезть под руку, когда лежали рядом на кровати, поворачивался спиной и прижимался к его широкой груди, когда чувствовал, что засыпал. Его дыхание становилось тяжелым и частым, оно обжигало шею сзади. Он так эмоционально отвечал на мои робкие проявления чувств, что казалось, тоже испытывает нечто подобное, так схожее с моим легким безумием. Брат обнимал крепко, проводя губами по коже, и чуть отодвигался сам, а я, делая вид, что почти сплю, разворачивался лицом к нему, закидывал ногу на его бедро и замирал, прислушиваясь. Он едва заметно дергался поначалу, потом успокаивался и зарывался носом мне в ухо. Проходило время, и уже на грани моего сна я чувствовал, как он дотрагивался кончиком горячего языка до моей мочки и шептал на ухо: — Хороший мой, спи... Дорогой мой, ласковый, милый мой мальчик... Я решился сказать ему о своем страхе: что не знаю, как переживу разлуку с ним. — Слышишь, книзл, мы будем видеться. Я буду аппарировать в Хогсмид, а ты приходить на выходные из школы. И мы сможем переместиться куда-нибудь, чтобы погулять вместе. Мы будем вдвоем, слышишь? — А как же... Куда ты будешь поступать? — Я, может, пойду в Аврорат, как отец. И тогда буду часто в Лондоне, — он улыбнулся и погладил меня по голове. — Это же совсем рядом. И ты будешь посылать мне сов, а я отвечать на письма не реже раза в неделю... Ладно, двух! Обещаю. Я положил голову ему на плечо. — Я всё равно буду скучать. — Я знаю, Ал. Я тоже... Этих дней, этого полугода мне было катастрофически мало. Всё мелькало перед глазами. Выпускной вечер Джеймса, грустные глаза Скорпиуса, когда мы прощались с ним на Кингс-Кросс. Он уходил вслед за своим отцом, понуро опустив голову. Потом были теплые летние дни и полеты на метле с братом, редкие, но такие замечательные прогулки по пригороду Лондона, купание в небольшом прудике, на который мы наткнулись в одном из парков. Он был чистым, а на улице было слишком жарко... Джейми был всегда и всюду со мной. Но мне его всё равно было мало... В тот вечер отец и мама собрались на вечеринку вместе с тетей Герми и дядей Роном. Лил уже неделю жила у подруги, а мне ужасно не хотелось гостить у Хьюго и Розы. Двоюродный брат был шумным, а Роза считала себя слишком умной для общения с остальными. Мы пообещали вести себя тихо, как мышки, и Джеймса оставили за старшего. Родители уезжали почти надвое суток за город. Когда дом опустел и погрузился в спокойствие, мы уселись на диван в гостиной перед маглотелевизором и включили первый попавшейся фильм, оказавшийся какой-то драмой. Джеймс обнял меня одной рукой за плечи и притянул к себе. Я забрался с ногами и откинулся ему на грудь спиной, расслабляясь. Иногда он целовал макушку и перебирал пальцами мои волосы. Я чувствовал дыхание на своей шее. Оно щекотало кожу, посылая рой мурашек. Я елозил у него почти на коленях, в кольце рук, пытаясь устроиться поудобнее. Ощущал его учащенное дыхание и быстрый ритм сердца. Джеймс дышал тяжело, зарываясь носом в волосы, вдыхая мой запах. Я краснел и стеснялся этого. Чем я могу пахнуть? Он сказал, что я пахну корицей и молоком. Как книзл. Я его книзл. Такой же доверчивый, ластящийся и почти мурлычущий от прикосновений. Я развернулся и поцеловал его в щеку. Она была мягкой и горячей. Он весь горел. На лице лихорадочный румянец, рука гладит мою спину, осторожно, едва касаясь. Но даже через футболку мне казалось, что она обжигала кожу. Он придвинул свое лицо к моему, соприкоснулся носами и заглянул в глаза. — Зеленые... Я люблю зеленый цвет... Я улыбнулся и потянулся губами к его подбородку, чтобы отблагодарить за комплимент. Но Джеймс дернул вниз головой, и я наткнулся на его губы. Он были мягкими и немного суховатыми. И такими же горячими, как и его пальцы под моей футболкой. У меня как будто мозг отключили. Всё плыло, мелькало вспышками, моментами. Я понимал, что мы долго целовались. Он развернул меня к себе лицом, удобней усаживая на колени, гладил бока и бедра сквозь джинсы. А по моему телу словно пускали электрические разряды, по венам, быстрым потоком. Я не знаю, сколько прошло времени и как мы добрались до моей спальни по крутой винтовой лестнице. Мы словно сошли с ума. Джеймс, наконец, отпустил себя, давая волю своим эмоциям. А дальше были опять поцелуи, нежные ласки, осторожные прикосновения языка и жадные руки, пытающиеся дотянуться до всего сразу. Его губы, пробегающие, скользящие по моей тонкой светлой коже, которые я целовал и прижимал к своей шее, ключицам и оголенному животу. Везде, только бы чувствовать его, знать, что он рядом, со мной. Я опирался на руки и выгибал поясницу, жмурился, пытаясь справиться с острой болью. А потом ритм дыхания сбился окончательно, и я снова оказался в кольце сильных рук, цеплялся пальцами за загорелые бронзовые плечи, сдирая с них кожу, царапая до крови, и смотрел в большие, карие, с темными крапинками по ободку, глаза. Я лежал, не двигаясь, пытаясь утихомирить дрожь в теле, преодолеть дикую слабость в мышцах, и слушал его голос, шепчущий мне на ухо слова: «Люблю... люблю... люблю». Мы проснулись утром вместе, и Джеймс, поцеловав меня в нос, пошел готовить завтрак. А я лежал и не мог поверить, что вчерашний вечер мне не приснился. Ближе к ночи приехали родители. А мы, пряча раскрасневшиеся после поцелуев лица, убежали в комнату. Для всех всё было как всегда. Лишь в нас самих, внутри наших сердец полыхал пожар. Эмоции зашкаливали. Мы жили друг другом, даря свет и тепло. Даря любовь. Так пролетали дни. Мне было холодно и одиноко спать одному. Я привык за время, проведенное в Хогвартсе, лежать рядом с ним. Иногда, среди ночи, я пробирался в комнату к брату и ложился к нему под бок, грея холодные ступни о его ноги. Он ворчал, брыкался, но постепенно успокаивался, поворачивался ко мне лицом, обвивая меня руками, и выдыхал горячий воздух в мои волосы. Я засыпал. Чаще всего, Джейми сам приходил ко мне, будя и зацеловывая до покрасневших губ и ярких следов на моей коже от его ногтей. Я царапался в ответ, выгибая спину. Он гладил меня по шее, спускаясь к позвонкам, и называл книзлом. Но на что-то большее мы уже не решались. Людей слишком много, а стены слишком тонкие. Были лишь ласки и еле слышные стоны. И иногда — бело-перламутровые капли на наших пальцах. Все перевернулось в один миг, став с ног на голову, и я увидел, как разбивается мое маленькое счастье, сверкая тысячью прозрачных осколков на полу. Я открыл глаза. Джеймс носился по комнате. — Ты чего? — Отец заходил. — И что? — Он видел нас. Я сел, протер глаза, посмотрел на брата. — И что? — Как что?! Я лежал с тобой! Я обнимал тебя! Джеймс плюхнулся на мою кровать и закрыл лицо руками. — Что он сказал? — Ничего. Я сам только проснулся тогда... — Ну и ладно. Ты всегда сидишь возле меня, если мне плохо, грустно или сняться кошмары. Это все знают. Я погладил его между лопаток, но он повел плечами, скидывая мою руку. — Успокойся. Никто ничего не знает. Я поцеловал его в шею. Джеймс вскочил на ноги, схватил кофту и выбежал на улицу. Почти весь день его не было. А вечером, когда он вернулся, то заперся у себя в комнате. Он избегал меня почти неделю, насколько это можно, живя в одном доме. Уходил гулять с друзьями, летал на метле над полем, постоянно трепался со своей девицей по телефону и камину. И никогда не оставался со мной наедине. Я бесился и ревновал. Снова. Да, глупо. Но я не мог иначе. Мне больно было видеть его таким — отстраненным и чужим. Совсем другим. А потом пришло письмо от Ястребов, что его принимают в команду ловцом. Папа был горд, мама испекла праздничный вишневый торт, украшенный глазурью, который мы с братом так любили когда-то в детстве, а я заперся в комнате и плакал. Это значило, что Джейми уезжает... Зачем он так со мной? За что столь сильно ранит? Это означало, что все наши мечты обратились в прах и развеялись по ветру. Или только мои мечты?.. Не будет радостных вылазок в Хогсмид и безумных аппараций куда-нибудь с ним, обхватив за плечи. Не будет его горячего дыхания на моей шее и заботливых пальцев в моих волосах. Не будет нас... Джеймс согласился на предложение и начал потихоньку собирать вещи. Сезон начинался первого сентября. В этот день ему уже надо было быть на месте. А мне — ехать в Хогвардс на последний курс. Одному. Лил не в счет. Она сестра, и уже давно отдалилась от нас. Брат даже не сможет проводить меня на поезд. От этой мысли хотелось сразу удавиться. Последняя неделя августа прошла в заботах. Мы ездили за покупками Джейми, мотались в Косой переулок в магазины для меня. Все остальное время брат проводил либо с друзьями, либо с отцом, либо запершись в спальне. Папа видел, что с нами что-то происходит, что мы перестали общаться. Но ничего не говорил. Наверное, думал, что сами разберемся, не маленькие. Иногда я ловил на себе взгляды Джеймса. Они были грустными. И глаза у него стали красными и больными. Либо от недосыпа, либо он переживал так же, как и я. Я ни на миг не верил, что он может быть безразличен к нашему расставанию. Я не понимал, почему он так быстро и легко согласился на предложение Ястребов? Может, оно действительно его заинтересовало, а может, он просто искал способ убежать? А можно ли убежать от себя? Тридцатого числа мы всей семьей шли к Центральному отделению Магических перемещений. Для Джеймса должен был прийти специальный порт-ключ в закрытый тренировочный лагерь команды. Отец пожал руку Джейми и пожелал удачи. Лил чмокнула в щеку и попросила прислать автографы всех игроков. Мать повисла на шее и долго не отпускала. Она до сих пор не могла смириться с мыслью, что её семейное гнездо скоро опустеет. Я стоял и смотрел на брата. А он на меня. Отец кашлянул и, попрощавшись, потянул сестру и маму к выходу. Я подошел к брату. — Ты попрощаешься со мной, Джей? — Да. Я не выдержал и закрыл глаза. Мне больно было смотреть на него и знать, что скоро он уедет. Уедет от меня. — Почему, Джейми? Почему ты так поступил? — Это единственный выход, Ал... И для меня это реальный шанс на карьеру. — Карьеру... — я хмыкнул. — А как же Хогсмид, Джейми? Как же прогулки по вечернему Лондону и купание в пруду, где мы были в начале лета? Как же все наши мечты? — Это мечты, Ал. Просто мечты... — Ты же можешь ещё всё исправить. Надо только захотеть... Может быть и Хогсмид, и наши встречи... — протянул к нему руку. — Я соскучился по тебе... Он посмотрел на меня. В его глазах плескалась дикая боль и желание. Такое же желание, как и у меня. Обнять, прижать и никуда не отпускать, никому не отдавать. — Ал, ты же понимаешь, что из той затеи ничего не выйдет... — Затеи? Значит, для тебя это лишь забава, развлечение? — Нет, ты не так понял. Ты дорог мне, и ты это знаешь. Ты самый близкий мне человек. Ни отец, ни мать, ни любая, даже пусть сама потрясная девчонка, не... сравнится с тобой. И я не собираюсь тебя сравнивать! Ты — другое. Ты для меня всё. Я не могу и не хочу тебя терять. Но там... жить так, как хочешь ты... Ал, я... Я не смогу. А другие? Что будет, если узнают другие? Как ты посмотришь в глаза отцу? Да он убьет меня! Кастрирует за то, что я сделал с его сыном, со своим братом! — А брат и не был против! — я невольно переходил на крик. — Я хотел этого сам! Я могу заставить вести себя при них всех как обычно, как будто ничего не изменилось. Но не заставляй меня, пожалуйста, забыть, что это случилось на самом деле. И все эти годы... Джеймс, ты же понимаешь, что это была не просто братская любовь и дружеская привязанность. Это было большее, гораздо большее. — А может, тебе показалось?.. — его голос был тихий и хриплый, а мне будто пощечину залепили. Я подлетел к нему и схватил за ворот рубашки. — Заткнись, слышишь, заткнись! Не смей так говорить! Не смей портить столь чистое, столь живое! Ты не имеешь на это права! — слезы душили и против воли лились по щекам. — Это и меня касается тоже! — Ты же отрекаешься от этого! Для тебя это грязь... Но... это неправда. Я же вижу, какой ты, я чувствую тебя, твое тепло, — я провел подушечками пальцев по его шеи, он закрыл глаза. Я уткнулся лбом ему в плечо. — Джеймс, что нам делать? Зачем ты отталкиваешь меня? Зачем всё рушишь? — Может, я боюсь... — Не бойся, я же с тобой. Он хмыкнул. — Вообще-то, старший брат здесь я. И это я должен оберегать и защищать тебя. — Так оберегай, будь рядом! Не уходи. Мы можем ещё всё вернуть, слышишь? — Да, но... — он вздохнул и оглянулся. — Ал, они не поймут. А я... Я не знаю... Я сердито посмотрел на него. — Я не думал, что мой брат станет таким слабаком и трусом. И что он будет бежать от трудностей, закрываться, замыкаться в себе и... И что он может предать. Предать меня. Ты же — мой брат. Помнишь, ты говорил, что мы всегда будем вместе, что ты любишь меня и никогда не оставишь. Знаешь, Джейми, ты слюнтяй. Ты не достоин любви. Она пришла к тебе, открыв двери, показав, что это такое, а ты банально испугался, оттолкнул её, бросил. Ты бросил меня. Ты бросил нас... — Я не предавал тебя! Я тебя... — Что?! У тебя даже смелости не хватает сказать мне это в лицо! Он стиснул зубы и зажмурился. Слова были глухими и тихими. — Я люблю тебя. Ал, я тебя люблю... — он открыл глаза и посмотрел на меня. — Ты же знаешь, что совсем не как брата... — Да, я знаю... Он кивнул и опустил голову. — Я не знаю, что мне делать. Не знаю... Он отошел на шаг. — Джеймс, я дам тебе минуту. Только одну минуту на размышления. Я не могу больше... дольше ждать, — вздохнул. — Я... я отойду, а ты думай. Если... если я повернусь, а тебя не будет... — я не мог говорить, ком в горле душил, забивая обратно слова, которые ранят. — Я уйду... и забуду... постараюсь забыть обо всём. Но ты... Ты станешь просто Джейсмом. Не братом и не... А если ты останешься, то значит, ты принял себя и... принял нас. Хорошо? Он кивнул и провел пальцами по моим губам. Меня бросило в дрожь. Я вздохнул, отошел на несколько шагов, развернулся и закрыл глаза... Счет давался сложно, и я постепенно сбивался. Судорожно вспоминал, на чем остановился и продолжал считать дальше. Мои ладони вспотели, а сердце, казалось, вот-вот выскочит из груди. Мне было очень страшно. Страшно от мысли, что я обернусь, а его не будет. Что станет со мной? Наверное, часть меня умрет, исчезнетвместе с Джейми, с его уходом. Ведь я потеряю половину себя. Я потеряю свое сердце. Вокруг было шумно, и постоянно слышались шорохи. Я не хотел думать, что это могут быть его шаги. Мой мозг разрывался. Я закрыл уши руками и зажмурился сильнее. Не видеть, не слышать, не чувствовать. Только бы не ощущать запах его одеколона, так упорно лезущий в нос. Я не могу дышать, мне не хватает кислорода. Только этот, немного резкий запах свежих яблок и травы. Мне кажется, теперь он будет преследовать меня всю жизнь. Вот как сейчас, словно в мечтах. Или это не мечты, и он.. И он... Шестьдесят... Я выдохнул, развернулся и открыл глаза...