Слишком много времени для...

- Жизнь – вещь слишком долгая, тебе не кажется? – Февраль приподнял бровь. По его тонкой, болезненно-белой коже скользили яркие и восхитительно живые солнечные лучи. Лето не обошло стороной даже его чахнущую во вьюгах и холодах депрессии квартиру. - Люди обычно жалуются по несколько иному поводу, - протянула Вишня, подтянув круглые колени к подбородку. Она уже успела обгореть, и теперь ее кожа слегка оправдывала кличку. Они сидели на нагретом солнцем полу. Позади него – кровать, не застеленная, с разметавшимся из-за жары бельем, пахнущая потом и чем-то терпким, чем обычно пахнут вещи мужчин. Позади нее – комод с небрежно торчащими, словно зажеванными, вещами. Между ними – две чашки (чай и какао), сахарница, ложки, конфеты и печенье. Все пока что не тронуто. - Это потому, что они строят слишком долгосрочные планы. Понимаешь, выучиться, найти работу, завести семью, вырастить детей и прочее-прочее-прочее… Я не строю планов. Помечтать люблю, но планов не строю. Все равно срываются, - он коротко пожал сутулыми плечами и уложил затылок на край кровати. По-кошачьи влюбленный взгляд Вишни остановился на его кадыке. Восхитительный бархатный хрящик, которого хотелось коснуться губами, зацеловать, заласкать. И на привычную депрессию Февраля она уже не обращала столь много внимания, как прежде. Это осенью или зимой депрессии кажутся особенно ужасными. Летом с ними можно даже мириться. - И что же? – напомнила Вишня о своем присутствии. Февраль продолжил не сразу. Сначала зашевелились его длинные белые пальцы, словно высеченные из слоновой кости. Зашевелились, показывая, что их владелец погружен в глубокие раздумья и в скором времени выдаст какую-нибудь непреложную истину. - И то, что, если жить без какого-то определенного плана, а так, знаешь… радоваться каждому дню, каждому малейшему событию, то жизнь начнет казаться тебе долгой, возмутительно и восхитительно долгой одновременно. И тогда уже в твою голову начнут пробираться мысли о том, чтобы покончить с нею. Ну, раз уж она так затянулась. Мысли эти вроде бы уходят постепенно, но потом вновь возвращаются. А позже ты понимаешь, что они постоянно находятся поблизости. И от них никуда не деться. Жизнь слишком долгая, она затянулась. Пора бы положить ей конец. - Ты хочешь убить себя? – Вишня решила, что это не тот случай, когда стоит ходить вокруг да около. Ей не хотелось бы, чтобы этот умопомрачительный кадык оказался в деревянной ловушке метр на два. - Нет, не хочу. Ну, по-настоящему, по крайней мере. А так, мысли закрадываются, да, - ей показалось, что Февраль виляет, уходит от прямого ответа, что с ним точно что-то не в порядке. На столько, на сколько с ним, постоянно пребывающим в какой-то депрессии, может быть что-то особенно не в порядке. - Не смей только ничего с собой делать, - тихо проговорила Вишня, прекрасно зная, что ее слова мало что для него значат. Не такой он человек, чтобы слушать какую-то Вишню, а не свои внутренние завывания. - А что изменится? От одной крошечной смерти ничего не изменится, - пробормотал Февраль, беря в руки чашку. – Миру плевать на всех, раз уж на то пошло. - Миру – плевать. А мне – нет, - Вишня строго посмотрела на него. Вздохнула. Тоже взяла чашку. Февраль глядел на нее, приподняв брови, и лицо его медленно принимало какое-то по-детски безобидное выражение, удивленное и растерянное. А Вишня прятала взгляд, впервые убегая от него, впервые прячась. Волна пробежала по его телу, стирая все. В глазах запуржило. Он сделал глоток и, облизнув омертвевшие от волнения губы, проговорил: - Жизнь – слишком долгая штука. Для любви.