Одна на миллион

      — В чём смысл этой игры?       Мы сидели в кромешной темноте в кабинете информатики, и лишь яркий экран компьютера освещал наши лица. Никита придвинул свой стул ближе к клавиатуре и забарабанил пальцами по клавишам. Я продолжала следить за быстро меняющимися картинками, которые совершенно ни о чём мне не говорили.       — Победить! – Никита ухмыльнулся.       — А чтобы победить, нужно …?       — Нужно остаться в живых так долго, насколько это возможно.       — А наши тут есть?       — Все, что в красном.       Я кивнула с пониманием дела и наклонилась вперёд, чтобы поближе разглядеть карту местности, что находилась в углу.       — Там есть смотровая башня, — продолжил Никита. — Она помечена крестом. Вот туда—то нам и нужно добраться первее военной армии. Там – портал в крепость. Что происходит дальше, я пока не знаю. Уже целую неделю пытаюсь дойти до смотровой, но меня всё время убивают, когда я подхожу к реке Времени.       — Мм, — я почесала нос, думая о том, что помочь Никите со стратегическими решениями будет гораздо сложнее, чем я думала.       — Если ты не хочешь …       — Нет, хочу, — перебила я слишком резко, а затем объяснила: — Всё равно мне ещё не хочется спать.       Никита едва заметно кивнул. Всё то время, что включался компьютер и грузилась игра, он не сводил взгляда с экрана, и мне даже стало немного обидно: поцеловать – поцеловал, а теперь сидит такой, типа ему всё равно. Хотя чуть позже до меня дошло, что и сама выглядела я не лучше, игнорируя ситуацию в надежде на то, что скоро вся её нелепость растает в воздухе.       — Даже не спросишь, с кем я воюю?       — С кем ты воюешь?       — С целой армией засранцев, которые варварским образом уничтожили мой город и убили всю мою семью. Теперь моя цель – месть. Те, что в красном – бедолаги с такой же судьбой.       Если бы Никита спросил меня, с кем воюю я, я бы сказала, что со своими внутренними демонами.       — Трагедия, — протянула я, упираясь локтем в стол и кладя подбородок на кулак.       — Ещё какая.       Когда «Революция» полностью загрузилась и на экране загорелся обратный отсчёт перед игрой, мы с Никитой прильнули к компьютеру: он с неподдельным интересом, а я только потому, что чувствовала себя должником.       Я глубоко вдохнула через нос, а выдохнула через рот. Это получилось громче, чем я планировала, и я замерла: вдруг Никита подумает, что мне настолько неинтересно? Но он, казалось, не замечал ничего в радиусе километра. Даже если бы я поцеловала его сейчас, он бы вряд ли заинтересовался этим больше, чем вожделенной целью пересечь, наконец, эту чёртову реку.       — Ты пробовал заходить с других сторон? – поинтересовалась я.       — Естественно. Я пробовал уже все обходные положения: побережье реки буквально кишит военными, мечтающими отправить меня к моей семье.       Это звучало двояко, но Никитино лицо не выдавало никаких эмоций, и мне стало интересно, сколько же прошло лет со смерти его родителей, что он так спокойно может об этом говорить. И разве вообще существует положенный срок страдания по тем, кто когда—то был рядом?       — А с воздуха нельзя?       Никита покачал головой.       — А по воде?       — Что?       — По воде. Река же где—то начинается, не может она быть бесконечной.       Никита, щёлкающий левой кнопкой мышки без перерыва уже с полминуты, вдруг остановился.       — Теоретически, — ответил он. — Но как он под водой дышать—то будет? У меня в инвентаре только пистолеты, ножи и парочка гранат.       Никита щёлкнул курсором по изображению рюкзака: на экране открылось новое окно. Пробежавшись по его содержимому взглядом, я цокнула языком и ткнула пальцем на изображение незамысловатого устройства.       — А это, по—твоему, для чего?       Никита прищурился и приблизился к экрану.       — Не знаю, если честно, поэтому я просто держу это в рюкзаке на всякий случай.       — Это ребризер, — объяснила я. — Изолирующий дыхательный аппарат. Странный, правда, какой—то, но я на сто процентов уверена, что это он.       Никита медленно повернул голову в мою сторону. Половина его лица была скрыта темнотой комнаты, а другая освещена экраном компьютера.       — Я восхищён тем, как ты вот так вот просто берёшь и ставишь под сомнение всю целесообразность моей игровой практики за последнюю неделю.       Я пожала плечами. Это не было большим делом, просто очередное совпадение того, что я когда—то где—то прочитала, с тем, что мне попадается в жизни.       — Спасибо, — спустя мгновение добавил Никита.       — Обращайся.       — Я бы с удовольствием, но каждый раз, когда ты помогаешь мне, я выгляжу абсолютным и непробиваемым деревом, которое даже элементарных вещей не понимает.       Я рассмеялась. И когда наконец Никите удалось пройти реку Времени и добраться до смотровой башни, перебив по дороге нескольких военных под мои отчаянные мольбы не стрелять в голову, а только ранить в колено, а затем перенестись с помощью портала на новый уровень, который носил поэтическое название «Райские сады Венеры», он неожиданно вышел из игры. Когда я спросила, не забыл ли он сохраниться, он сказал: «Мы всё равно когда—нибудь должны об этом поговорить», и я не сразу поняла, что он имеет в виду, однако когда он резко повернулся на стуле и протянул руку ко мне, мне хватило ума, чтобы отклониться назад.       Или наоборот не хватило ума, чтобы перестать шарахаться от него, как от высоковольтного провода.       — Ты злишься? – спросил Никита.       — А у меня должна быть на это причина? – я изобразила на лице удивление, и в этот раз оно было искреннее.       Я не видела причины злиться на Никиту Макарова за то, что он поцеловал меня, какие бы цели он в этот момент не преследовал.       — Я не знаю, — пробормотал Никита. В полумраке его лицо было прочитать сложнее обычного, и я предположила, что он растерян. – Я вроде как поцеловал тебя.       — Ааа, — протянула я, словно совсем забыла. — Ты об этом! Ну, это не такое уж и большое дело …       — Не такое … Что? Рит, я поцеловал тебя! В губы!       — Я была там, поэтому подробности можешь опустить, — я попыталась пошутить, но Никита был непреклонен.       Впервые за всё время он выглядел действительно серьёзным.       — Я не шучу.       — Я тоже! – я всплеснула руками. — Тебе разве не кажется, что если мы сделаем вид, словно ничего не было, то всем будет проще?       Казалось, Никита был возмущён моими словами. Через пелену полумрака я видела, как он ловит ртом воздух, словно рыба, в попытке подобрать нужные слова. Мне сложно было понять причину его расстройства, потому что сама я справлялась со всеми редкими неприятностями в своей жизни по одному отработанному плану: просто ждала, пока всё исправится само собой – я не говорила о них, не думала о них, и, рано или поздно, они уходили на второй план.       Хотя это был определённо другой случай – поцелуй с симпатичным парнем с натяжкой можно было обозвать «неприятностью».       — Я просто не понимаю, чего ты от меня ждёшь, — прерывая молчание, произнесла я.       — Ты ушла с крыши – значит, ты что—то почувствовала. Ведь так?       Я пожала плечами, но Никите явно было этого не достаточно. Он снова сделал попытку коснуться меня, и в этот раз я не отстранилась – его рука обхватила моё плечо немногим выше локтя.       — Рит, пожалуйста. Скажи хоть что—нибудь.       — Это ничего не меняет.       — Что?       — Поцелуй. Это ничего не меняет.       Никита прищурился – я поняла это только по освещённой стороне лица. Он смотрел то ли на меня, то ли куда—то сквозь, казалось, целую вечность, а затем отпустил мою руку и развернулся обратно к компьютеру.       — Ты злишься? — спросила я.       — А у меня должна быть на это причина? — уточнил Никита.       Мы говорили словами, сказанными друг другу минутами ранее, и это выглядело так по—детски, словно мы делили какую—то дорогую игрушку, купленную нам родителями.       — Я не знаю …       Мне было стыдно. Я могла бы сказать всё, что угодно, но вместо этого выбрала самое неблагодарное. Кто вообще решил, что «Это ничего не меняет» законно произносить вслух? К тому же, я откровенно врала: самой себе, Никите, всем существующим и несуществующим богам. Врала о том, что поцелуй ничего не поменял, о том, что сегодняшний вечер ничего не поменял, о том, что Никита Макаров ничего не поменял.       Сегодня, когда он смотрел на небо, я смотрела на него. И я могу поклясться, что мы оба видели фейерверки.       — Это будет очень странно, если я обниму тебя?       Никита не ответил, но и я не просила разрешения – я просто дала ему время на то, чтобы успеть сделать выбор и секундами позже либо оттолкнуть меня, либо позволить мне попытаться хоть как—то загладить неловкость.       Сначала я осторожно положила ладонь Никите на плечо, словно пробуя воду большим пальцем ноги прежде, чем зайти по пояс, и только когда поняла, что он не собирается скидывать мою руку, привстала со стула и обняла его, прижавшись своей щекой к его уху.       И это было нелепо, насколько идеально мой подбородок лёг на его плечо.       Той ночью мне очень долго не удавалось уснуть, и потому я сразу услышала, как Никита, лежащий на стульях двумя партами ниже, начал ворочаться на месте, пока окончательно не встал. Половицы под его ногами неприятно заскрипели, и он шёпотом выругался.       — Я не сплю, — громко сообщила я и села.       — Прости, — ответил Никита.       Он зашагал к выходу. Мгновение спустя раздался щелчок выключателя. В глаза резко ударил свет, и я крепко зажмурилась.       — Ты чего встал—то? — поинтересовалась я, продолжая щуриться.       Нащупав край стола, я сориентировалась по нему, чтобы встать, и лишь только потом осторожно открыла глаза. Никита держался за ручку двери, словно ожидая разрешения на то, чтобы выйти из класса. Пальцами свободной руки он тёр переносицу.       — В туалет, — ответил он, продолжая смотреть в пол.       — Всё хорошо?       Я не понимала до конца, почему решила задать этот вопрос: возможно, что—то в лице Никиты меня смутило, или же мне на какое—то короткое мгновение показалось, что он может уйти и больше не вернуться, хоть это было и не так—то просто в ситуации, в которой мы оказались. Я замерла, ожидая ответа, но его всё не поступало: Никита не поднял на меня глаза, не склонил голову чуть в бок, не почесал подбородок и не протянул своё иронично—снисходительное "Я всего лишь хочу сходить в туалет, Рит". Вместо этого он нахмурил брови ещё сильнее и продолжил тереть переносицу.       Спустя ещё мгновение, он, наконец, ответил.       — Глаза жжёт. Наверное, из—за линз.       Я охнула.       — Ты не снимал их с самой пятницы?       — Я не думал, что так делать нельзя.       — Ты не что, прости? Не думал? Гляньте—ка на него, не думал он! — я всплеснула руками, даже не пытаясь унять внезапный приступ гнева. Я чувствовала себя так, словно несу ответственность за Никиту, и дикое желание отругать этого бестолкового парня на чём свет стоит буквально захлестнуло меня с головой.       И я бы так и сделала, если бы он не поднял на меня свои когда—то чистые и ясные глаза, которые теперь больше походили на два сгустка лопнувших сосудов.       — Господи, — прошептала я и подошла к Никите.       Мне пришлось привстать на цыпочки, чтобы убедиться в том, что ситуация крайне плачевная. Глаза Никиты были пересушены и воспалены.       — Ты с ума сошёл что ли? Так и ослепнуть можно!       Я утрировала, но Никита, который, кажется, привык к тому, что я знаю больше него, мне поверил — я поняла это по тому, как он качнул головой и опустил взгляд, разочарованный своей же собственной глупостью.       — Пойдём, — я схватила Никиту за руку чуть выше кисти. — Я помогу тебе. Захвати ключи.       — Ты не обязана, — Никита повёл плечами. Он стоял на месте, преграждая мне выход из класса.       Я поймала себя на мысли о том, что мне нравится наша разница в росте — забавно было чувствовать себя такой маленькой, но далеко не беспомощной.       — Пойдём, — повторила я, и теперь уже Никита не сопротивлялся.       Я оставила Никиту Макарова у мужского туалета, а сама, как только он исчез за дверью, пустилась бегом по тёмным коридорам школы в сторону медпункта. Влетев в помещение, я на ходу хлопнула ладонью по стене и лишь с пятого раза попала по выключателю. Выругавшись, я принялась вспоминать хотя бы одно название каплей для глаз, но как назло ничего не приходило на ум, а все флаконы, попадающиеся в руки, казались мне неизвестными. И тогда мне не оставалось больше ничего, как хватать всё и без разбора, чтобы уже на месте прочитать этикетки.       Только после того, как я поднялась наверх, запыхавшаяся, с кучей флакончиков разного размера, завёрнутых в подол юбки, я поняла, что забыла закрыть дверь медпункта.       — Господь Всемогущий, — раздалось за дверью мужского туалета. Затем она распахнулась, и я увидела Никиту, согнувшегося над низкой раковиной в три погибели и умывающего лицо. Когда я вошла в маленькое помещение, освещённое одной единственной лампочкой, висящей под самым потолком, он выпрямился, и капли воды, стекавшие по подбородку, начали пачкать его синюю футболку. — Никогда ещё процесс снятия линз не доставлял мне такого адского дискомфорта!       — Бестолочь, — я покачала головой.       Взгляд Никиты скользнул по моей задравшейся юбке и непривычно открытым ногам. Мои щёки вспыхнули.       — Зачем ты принесла столько много всего? — я опустилась на колени на холодный кафель туалетной комнаты для мальчиков. Вся она с пола и до потолка была выкрашена в голубой цвет, и это вкупе с розовыми стенами в туалете для девочек заставило меня всерьёз задуматься о гендерных стереотипах, правящих этой школой.       — Я, вроде как, забыла, какие именно капли нужны, — я выпрямила юбку, и многочисленные флакончики посыпались на пол.       — Забыла? Ты? Да ну не может быть! — Никита присел рядом со мной и схватил в руку первые попавшиеся капли.       — Ты меня напугал немного со своими глазами, — попыталась оправдаться я, но, кажется, только усугубила своё положение — Никита вскинул брови и уставился на меня как на законченную чудачку. — Я подумала, мало ли что—то серьёзное. Ещё не хватало мне потом целый день с твоим трупом провести.       Я заметила, что без линз глаза Никиты выглядели не такими огромными — они больше не заглядывали в самую душу, а, скорее, загадочно в неё поглядывали.       — И не смотри на меня своими красными глазами хронического алкоголика, — попросила я.       Никита демонстративно накрыл лицо ладонями, но я успела уловить однобокую улыбку, в которой растянулись его губы.       Треть растворов оказалась мне незнакома, ещё четверть служила против насморка, а остальные флакончики и вовсе не были подписаны. Единственным, что оказалось полезным для Никитиных глаз, оказался полупустой тюбик, носящий название "Слеза Натуральная".       — Нашла! — я подскочила на месте, победно вскидывая руку с каплями вверх.       Никита убрал ладони от лица и выдохнул.       — Я спасён! Троекратное "Ура!"!       — Сначала закапай в глаза, я тебя умоляю, а потом хоть голышом танцуй.       — Хочешь, чтобы я разделся? — Никита подмигнул мне.       — Я утрировала.       — А, значит, теперь это так называется?       Я хлопнула себя ладонью по лбу, не в силах вести этот бесполезный обмен несвязными предложениями. Никита расхохотался.       — Капли! — я буквально прыгала на месте от раздражения, но Никита и не думал вставать с пола. Перестав смеяться, он вытянул шею вверх, задрал голову и широко распахнул глаза.       — Я готов.       — Что? — я мотнула головой. — Я не буду это делать.       — Ты хочешь, чтобы я разделся, но не хочешь помочь мне в лечении?       Я закатила глаза, но сделала вид, что пропустила эту остроту мимо ушей: после многочисленного упоминания Никиты без футболки я бы соврала, если бы сказала, что была бы против подобного зрелища. Никита рассмеялся и выхватил из моих рук флакончик с каплями.       — Иногда ты ведёшь себя как ребёнок, — я сложила руки на груди и устало взглянула на Никиту сверху вниз.       Он закапал лекарство в глаза и часто—часто заморгал.       — Я, Маргарита Игоревна, — сказал он, уже встав на ноги и подняв с пола флакончики, — всегда веду себя как ребёнок. А иначе, — он замолчал, протянув мне часть из них, и продолжил, когда я снова соорудила из юбки "корзину", — с ума сойти можно. Быть взрослым не круто.       — Быть взрослым — возможно. Но вот быть серьёзным иногда бывает очень даже полезно.       Мы вышли в коридор, который совершенно ничего не освещало, кроме тонкого и полупрозрачного лунного света, льющегося из огромных окон. Я непроизвольно приблизилась к Никите, словно он смог бы защитить меня от темноты.       — Зачем мне быть серьёзным, — неожиданно произнёс он. — Если у меня есть ты.       Я прыснула, он промолчал, но я была уверена, что на его губах играла улыбка. Оставшийся путь до медпункта и обратно в кабинет музыки мы проделали в абсолютной тишине.       Чуть позже, когда мы уже лежали на составленных в ряд стульях, подложив под головы собственные сумки, мои мысли внезапно заполнились целым вихрем вопросов, на которые я не знала ответов. Мне хотелось покинуть кабинет и вернуться на крышу, чтобы снова ощутить ночную прохладу на своей липкой от пота коже, и, возможно, частичка меня хотела окунуться в мимолётные воспоминания о поцелуе, который, хотела я или нет, был моим первым, но я боялась разбудить Никиту и потому продолжала лежать на спине, ощущая немую боль в пояснице из—за жёсткой "постели", и смотреть в потолок.       Я никогда не была поклонником романов или мелодрам, потому что считала их полнейшей ерундой, но тогда, когда перед моими глазами стояло сияющее лицо Никиты каждый раз, когда я их закрывала, я начинала видеть смысл во всех этих стихах о любви и рисунках на асфальте и поцелуях под дождём, и мне становилось так страшно, что я задерживала дыхание в попытке прийти в себя.       А потом, спустя несколько часов, мне удалось убедить себя в том, что, чтобы это ни было, до утра оно точно не доживёт.