Вселенная синего стекла

Ричи кидает его на кровать без предупреждения, хватит терпеть, слишком невыносимо давление ткани, ненавистной, опутавшей тесной тюрьмой его самого и Джона. Джона, так потрясающе расставившего ноги, улыбающегося хитро, откидывающего голову и облизывающего ярким языком губы. И в этот момент можно отдать всё, лишь бы восхитительный бархатный жар коснулся тебя так же развратно, как касается разума тихими словами. Сдержаться при этом невозможно, накидываешься голодным зверем, растлив идеальное под похотью. А Джон продолжает жестоко ухмыляться, позволяет стянуть с себя футболку, содрать брюки, навалиться сверху, тут же оказываясь в плену бёдер. Обманчивая нежность, а в зрачках пульсируют звёзды, готовые взорваться. Ладони цепляют джемпер от пояса, помогают избавиться, раздразнивают поглаживаниями по низу живота забираются под джинсу сзади. Невыносимо. Остаётся только вывернуться из пока ещё некрепкой хватки и разоблачиться, лишая и себя и любовника последних частей одежды. Так правильно. Кожа сливается с кожей. Мягкий бархат и скользкий, мелкого плетения лён, соединившиеся в один холст необузданности. Ричи шипит, отираясь и зажмуриваясь, кровь давно прилила к члену и теперь пульсирует в венах под широкой ладонью. И хочется сказать: «Ты доигрался», но приникшие поцелуем губы затыкают жестоко, дурят и поощряют продолжить. Рыкнуть в слияние, рассмешить и откатом выполнить излюбленный финт: подхватить под ягодицы, проверяя большим пальцем готовность принять, вдохнуть, задержать в груди воздух и вставить. Скользкий от заранее нанесённой смазки вход принимает в одно медленное движение, охватывает. А в глазах цвета синего стекла взрываются звёзды, Джон вздрагивает, вселенная рождается в его зрачках, жаркая, обманчивая, непостоянная. Ричи смотрит и проваливается, не в силах удержать дыхание, слишком сильно притяжение, давящее, вынуждающее прижиматься теснее и завершать толчки резко, срывая с искусанных губы надрывные стоны. Крепкие бёдра сжимают талию, и вся нереальность происходящего собирается в этом болезненном чувстве замкнутости. Скованности меж сильными ногами, скрестившимися замком на пояснице, тесноты в пылающих мышцах, охвативших член и затруднивших движение. Фатальности, когда смотреть уже не можешь, потому что в глазах возникает собственная вселенная, состоящая целиком из него, Джона, податливо выгнувшегося навстречу. Ладони комкают жестоко подушку по обе стороны он запрокинутой светловолосой головы, руки напряжены, перекатываются под кожей мускулы, и спина, кажется, сейчас сломается от попытки войти ещё глубже. Глубже, сливаясь в одно, глубже, упиваясь вскриком и впившимися в плечи ногтями, глубже, и на мгновение в темноте, в синем стекле горячительного изнеможения. Джон вздрагивает, вздёргивая подбородок, глотает густым куском сигаретный выдох, воспламеняющий лёгкие и тяжёлый, как тяжесть навалившегося Ричи, необъятного, но такого желанного. Плоть оставляет на смуглой коже влажный развод, но замечать это просто нет сил, просто не хватает терпения дотянуться и сжать нежнее, только резко, в ритм запальчивых толчков. Грубо кулаком от основания к головке, свободными пальцами по промежности к движению и выше, снова на шею, в порыве зарываясь в волосы и оттягивая назад. Чтобы не смотрел так безумно, не проклинал одним взглядом за подаренное с потом сумасшествие. А Ричи борется, укусом одаривает изящное запястье, склоняется, целует кадык, подбородок, морщинку между нахмуренных бровей, тонкие, скрывшие целую вселенную веки. И этого более, чем достаточно, этого невыносимо много и удушливо, как будто идеальное не цепляется в жарком экстазе, а душит в неистовой агонии. В желании утопить, выжать и бросить в безвременье. Где не получится вот так двинуть бёдрами с отошедшим на второй план хлюпаньем, замереть, ломаясь над застывшим, сдаться в плен необузданной похоти. Джон чувствует проникновение, растянувшее, раскроившее пополам, завершившееся тугим стоном из натруженного горла и пульсацией. Внутри, не позволяя отстраниться, снаружи, сдавливая и не отпуская, в голове вместе с звуками, в зрачках, окружённых синим стеклом. Вселенная вспыхивает и умирает вместе с погасшим солнцем, Ричи наблюдает за этим, различая всё кощунственно мутно и понимая только, что за этот дар выплачена цена молчания. Сперма пятнает простыни, живот, даже грудь, но финал остаётся за краем, схлынув вместе с разжавшимися на пояснице ногами. Так восхитительно близко, душно и так тепло.