Год для кошки

Я помню день когда увидел его, ясно и ярко, как ничто до этого. Солнце палило, не жалея сил, недовольно, злобно, литыми из золота лучами стреляя в затылок. Ещё немного и повалит дым, серый и плотный, раздувающий вонь от паленых волос. А ведь до места встречи ещё час. Вприпрыжку с оскалом на морде и Самехадой через плечо. И помню мысли в прожаренной голове – насмешливые, злобные. Человек чьи руки по локоть в родной крови, уже ждал меня у моря, сидя на просоленном причале завернув тонкие ноги кренделем, с выражением достигшего просветления на остром идеально выверенном лице. Казалось, его ничто не касается, ничто не может дотянуться до неподвижного силуэта. Над ним не властно время, эмоции, его в конце концов не колышет эта чертова жара. Я был бы не я, не реши почесать "божеству " спину кунаем. Он не стал ловить подарок, только качнулся влево, ровно на 12 сантиметров, не больше, ни меньше, так чтобы остро отточенный кусок стали со свистом рассёк воздух в миллиметре от угловатого плеча. Его взгляд, и то что он мне сказал. Даже теперь на обратной стороне синих век выжжен длинноволосый ребёнок с чёрными, без намёка на блики глазами. В ушах смешиваясь с шумом прибоя, тёмный, глубокий голос. Мы не знаем какие мы, до мгновения перед нашей смертью. Плеск волн, треск моих убеждений, бледный, худощавый мальчишка с глазами старца. Невольно запомнить это "сегодня". Начать считать прожитые дни. Общий язык с его телом мы нашли неожиданно. Вечером, в онсене, после проведения зачистки в городе за 400 миль от этого, после трёхдневной скачки по скалистому ущелью в обход всех населённых пунктов. Через границу Облака в земли пропитанные бедностью. С жгучей потребностью трахнуться или убить, лучше всего трахнуть и убить. Но блядский председатель данной помойки решил лишить жителей хорошего заработка, запретив шлюх. А светиться нам совсем нельзя, категорически. За стенкой шумит вода, Самехада вычищена и оттёрта, ей надоел вкус полироли, больше не даёт колупать и предупредительно шуршит шипами. Нервы рвутся. Если так пойдёт дальше я издохну от скуки! Дрочить, не дрочить? Я стою перед выбором, из ванной выходит напарник. Тело тренированное, гибкое с канатами связок, кожа - штопанная-перештопанная, дорожка чёрных волосков от пупка, по литым мышцам пресса и под полотенце, ну совсем не похож на образцовую блядь. Не похож. Ловлю себя на желании укусить маленький, нагло торчащий сосок. Смотрит мне в душу, глаза ночные, не пускающие свет, и будто знает о чём я думаю . Подорваться, плюнув на всё, резко оказавшись сзади сжать твёрдые ягодицы, не удержать гортанного рыка когда полотенце оказывается на полу. Точно знает. Поверить в то, что сейчас ты не умрёшь. Напарник разворачивается, грязно целует, нежными губами сталкиваясь с проволочной щетиной, знает что ношу во рту комплект ножей, а всё же лезет и водит мокрым языком по острым кромкам. Тело под ладонями жёсткое, только кожа возмутительно мягкая, нежная, неприемлемая для человека который спит на голой земле, соскребает корку грязи и крови в ледяных прудах, и мерзнет, жарится и мерзнет попеременно. Итачи всё же порезался и в комнате сладко запахло кровью. Крепко, ну точно в отместку, впивается зубами в мою губу. Прижимается плотнее, трётся животом задевая эрекцию. Цепкими пальцами стягивает с меня форменные штаны. Ловко падает на футон. Кровь кипит. Член стоит колом. Мысли разгоняются и смазываются, реальность прекращает свое существование. Я беру его сзади, грубо, по кровавой слюне, насильно раздвигая мышцы, одним слитным движением вхожу гибкое тело под собой. Мальчишка сжимает меня до боли. Горячо, мягко, невообразимо тесно. Выгибает спину, болезненно, со свистом-всхрипом выдыхает, я мысленно прощаюсь с жизнью. До ушей доноситься спокойное, будто он покупает сладости, а не лишается девственности: "Чего ты ждешь?" А думал хожу с ребёнком. Пробежать взглядом по спине, пересчитать позвонки, огладить грозящиеся прорвать кожу птичьи лопатки. Медленно двигаться преодолевая сопротивление, смакуя каждую фрикцию. Дышит спокойно. Секунду назад бывший наэлектризованным сплетением нервов, сейчас Итачи мягкий пчелиный воск - расслабился, подался на меня, вынудив войти до предела. Сорвал и унёс в тартарары мою ветхую крышу. Я позволяю себе вызвериться, отпустить голову, сжимаю узкие бёдра, воздух накаляется, беспорядочными рывками вколачиваю чужое раскалённое тело в футон. Тонкий шестнадцатилетний напарник едва удерживался на локтях, но не произнёс не звука. Даже когда я умудрился порвать его. Толкался в мозолистую руку, комкал ткань, тихонько скрёб доски, по шлюшьи подмахивал. Белая шея просила укусов, влажные волосы змеями прилипли к спине. Горячее дыхание, мокрые, развратные шлепки и запах крови затопили комнату, мне было мало. Пропороть зубами плечо, размазать красное по белому, слизать солоноватый пот с лопаток. Грубо, как себя, подвести партнёра к разрядке, подхватить под живот, потому что коё-кто не может устоять на коленях и утопить тихий стон Итачи в собственном предоргазменном рыке. Обтереть себя и отрубившегося мальчишку простынёй. С непонятным трепетом уложить рядом с собой на второй, чистый и раздражающе узкий футон. На рассвете не найти ни парня, ни замызганного футона, выбросил он его что ли? В обед топить вопросы в дешёвом саке, подыгрывать гордецу. И если бы не кровавые корки на чужом плече, к вечеру я бы точно признал в произошедшем сон. Такие "видения" стали частыми гостями после миссий, синяки и засосы на белой коже не успевали выцветать, я ставил метки потакая странному желанию помнить, что не спал. Калечить партнёра в попытке убедить себя - "он мой", убивать путающихся под ногами людей или животных с большей яростью понимая - "ни черт ", истерично хохотать удивляясь собственническим чувствам. Хотеть поверить в то, что моё место рядом с ним. Дети войн меня не смущали, в своё время я выпотрошил не один десяток собратьев. У таких дикое выражение на измызганных чьей-то кровью лицах и существование сведённое к фразе "либо ты завтрак , либо ты хищник". Я – хищник. Но Итачи, Итачи другой, тонкий, обманчиво хрупкий, жилистый и ловкий, идеальный, он привидение, он появляется из воздуха, изредка режет тишину глубоким, проникновенным голосом, совсем не мальчишеским. Никогда не пугал шаринган, только бесил до зубовного скрежета. Даже после 72 часов пытки которую устроил мне несовершеннолетний напарник во время импровизированного боя, это был первый и последний раз когда удалось его спровоцировать. Надо признать вороны идеально подходили его маске, птицы с острыми чёрными перьями, вечно что-то скрывающие за болезненно жестокими криками, пробивающие душу глазами живших давным-давно мудрецов. Додзюцу вызывало уважение. И бесило. Я терял то что мне не принадлежало. Адова техника выжигала мальчика с низким голосом. Гений жил как кошка, принимая год за 7. Рос, нет, старел у меня на глазах. Точёные линии вместо былой мягкости, атласная кожа не загорающая даже в пустыне, долго хранящая следы бурных ночей и страшных миссий. Чёртов аристократ вытянулся, разросся в плечах. Недовольно сбривал редкую щетину, терпеливо сушил лак на ногтях, покупал сандалии на размер больше, жрал данго, отказывался от выпивки, игнорировал женское внимание, располосывал ногтями синюю, наждачную кожу во время секса. Засранец никогда не терявший лица. Не замечал боль, штопал дыры в шкуре, трахался, жрал помойных крыс вместе с шерстью, купался в вонючей крови, отдирал корки кровавой грязи и пота и снова трахался и вновь коптился над пеклом, телом всегда со мной, мыслями вечно далеко. Его костлявая ладонь раз за разом отталкивалась от моего плеча для прыжка. Его забавно мягкие губы отвечали на поцелуи снова и снова натыкаясь на акульи зубы, вспарывая тонкую кожу. Тело тянулось на встречу животным толчкам. Временами казалось пускал в самое нутро, а всё равно хранил невозмутимую отчуждённость. Вокруг царило что-то вечное, непоколебимое. И глаза кроваво-красные, шалые, горящие огнём. Только больными, залатанными рассветами проведёнными на острой траве под деревьями, в поле, в затхлых пещерах окружённых скалами, в заброшенных лачугах на окраинах городов, у меня на груди, только на пару часов его глаза становились бесцветной темнотой, до абсурда печальной. Когда богу гендзюцу исполнилось 17 рыжая марионетка замутила миссию по поимке девятихвостого. Стоя на оборонной стене родного селения, пряча лицо за стоячим воротом, страхуясь соломенной амигаса он уверенно лгал что не скучает, не терзается. Бог лжи. Возвышающийся над людьми. Только вот животные чуют ложь, у неё особенный запах. А я - животное. Мой противник зелёный, придурковатый, в самом идиотском трико которое я видел и с самым потрясающим уровнем тайдзюцу которое мне довелось встречать. Как выяснилось позднее с омерзительно короткой памятью. Он Майто Гай, Зелёный зверь Конохи. Самехада голодно рычит, Итачи-сан погружает беловолосого мужчину с шаринганом в Цукиёми. Здесь есть с кем сразится, но нет джинчурики. Мы вновь идём по следу, словно ищейки. Под боком "почти мужчина" с тонким профилем и додзюцу дьявола, моё животное обоняние улавливает едва слышимый запах боли и крови исходящий от любого уважающего своё ремесло убийцы, есть проблема, запах не чужой крови – своей. Младший Учиха – полная противоположность брату, 12 летний мальчонка похож на взъерошенного воробья, острый и беспокойный как разряды его техники, пахнущий отчаянной злобой, и самое главное – бесполезный. Однако Итачи-сан погружает бесёныша в мир красной луны, я не знаю что эти двое делают там, но запах заполнивший помещение вязкой невидимой дымкой говорил сам за себя. Секунду назад был в коридорчике отеля, а теперь на поле битвы, на кровавой бойне, тут густо воняет горем и ненавистью, страхом и яростью, злостью и болью. Щиплет в носу, кружит голову, и чёрт возьми это восхитительно! Носитель девятихвостого - сопливый сорванец. Пьяный старик санин с мерзкой, однако впечатляющей техникой. У Итачи вновь работа, только использовав Цукиёми он активирует Аматерасу. А потом в нос бьёт запах смерти вокруг напарника. Мы отступаем, а странная вонь нет. Итачи 17 и я отмечаю просто, как галочкой – он не жилец . На моё плечо опирается человек приклеенный к этому миру силой духа. Итачи 18, у него библиотека странных медицинских свитков и чахоточный кашель. У него неизвестная мне цель, настолько весомая, что труп задерживается на земле. Мы развлекаемся пряча от членов Акацки факт смертельной болезни. Я всё чаще тащу юнца на своём горбу. Если в сознании: никогда не оторвётся от земли, будет чуть кривить от боли бледные, незнающие улыбки губы, но не позволит поднять себя, весящего меньше Самехады на руки. А как только очередной приступ скосит его, подогнуться острые колени, черноволосая голова бессильно опуститься на грудь, его можно брать тёпленьким. Итачи 19, его мучают неизвестные мне кошмары, он не просыпаясь, будто в бреду: хрипит что бы я не бросал его. Грею вечно мёрзнущее тело, с нелепым трепетом глажу истончившуюся, обросшую шрамами кожу, больше не калечу. Ночью жмётся как можно ближе, а поутру я привычно скалюсь в ответ на странное зырканье, нервно соскребаю с футона выцветшие, изредка серебристые волосы, они лезут клочьями. Итачи 20, после каждой миссии он блюет кровавым месивом и медитирует вместо сна. Сколько лет мне? Не у кого спросить. Но сегодня 1110 день с того момента как я иду рядом с ним. Молча надеваю на костистое, обмотанное фиолетовыми венами запястье браслет из тёмных деревянных бусин. Тот больше никогда не покидает ломкую руку. Вместо еды Итачи принимает запрещенные в большинстве деревень препараты, у него острые скулы и мёртвые глаза, блёклые, не видящие света, выжженные ненавистным мне мангекё шаринганом. Кашляет и не может остановиться, от него 4 месяца больше не звука кроме этих хлюпающе-каркающих хрипов. Итачи-сан отмывает куски лёгких с кофты, бережно заплетаю длинные местами снежно-белые волосы, делаю ставки на то, сколько ему ещё ждать брата. Дождётся ли своего палача. Итачи 21. Уже 3 года смерть дышит ему в спину. Ждёт. Даже костлявая с ним считается. Бусины на запястье потрескались. Я чувствую: внутри он расслоился и сгнил, выеденный как пустое яйцо, засыпанный острыми камнями. Впервые за 196 дней я слышу его голос, Итачи делает его таким какой был 4 года назад, не лопнут ли от напряжения голосовые связки? Улыбается, не знал что умеет. Странно болит в груди. Кошка уходит. 1396, теряю смысл считать. Душа привязанная к мёртвому телу силой воли, он исчезает в старых развалинах, мы не прощаемся.