Пiклуйсь про мене

— Уйди с глаз моих, — устало бормочет Ласситер, уже не в силах выносить чрезмерную опеку Шона Спенсера, его мамочки на время болезни. Ровно два дня назад Карлтон почувствовал себя плохо: окружающая обстановка то и дело начинала плясать перед глазами, его бросало то в жар, то в холод, а лоб покрывался испариной от любого, даже самого незначительного движения. Первой это заметила О`Хара, именно она и предложила Ласситеру взять отгул на неделю, а Шон согласился за ним поухаживать, в благодарность за то, что лично Карлтон позволил агентству «Ясновидец» расследовать недавнее преступление. Поначалу было неплохо: Шон ограничивался лекарствами и ролью «подай-принеси-убери», но на второй день уже именно он заправлял всем. Карлтон по-прежнему лежал в постели, слишком больной, чтобы выгнать Спенсера и с помощью антибиотиков привести себя в порядок самостоятельно. К концу второго дня он уже привел сам себе мысленный список причин его ненависти к этому всезнайке. Первым и, пожалуй, главным стало то, что Шон нарушал его личное пространство. На это детектив шипел, едва ли не рычал, и пытался (безуспешно) отодвинуться от настойчивого парня. На второе место детектив вынес «паранормальные» способности этого парня знать все о нем и его жизни. Не было ни единой мелочи, которой Шон бы не знал. Он готовил тот же кофе, что и Карлтон, клал в чай ровно столько же кусочков сахара, сколько и больной, находил вещи, о местонахождении которых мог знать только сам их владелец, что безнадежно лежал в своей кровати и мечтал поскорее избавиться от надоедливой мамочки. Третьей причиной стала любовь Шона к фильмам и нездоровому питанию. Спенсер усаживался к Ласситеру на кровать, не боясь заразиться, включал один из своих фильмов, которые пересматривал с Гасом, может быть, больше десяти раз. При этом он любил, чтобы во рту обязательно что-то было. Позавчера это были хлопья, найденные в многочисленных шкафчиках Ласситера и припасенные на черный день, вчера — чипсы, купленные в супермаркете неподалеку; Спенсер так и не съел их, потому что Карлтон, несмотря на больное горло, орал настолько яростно, что пора было бы беспокоиться не только о повреждении связок, а и о сохранении собственной жизни. Четвертой причиной стали недвусмысленные позы, в которых они оказывались по воле случайностей. Иногда по вине Ласситера, который, например, сегодня, едва не упал с кровати, не будь Спенсер рядом, иногда виной всему был Шон, который засмотрелся на телевизор и упал прямо на Карлтона, что запыхтел под весом ясновидца (что случилось вчера). К концу третьего дня Карлтон был готов перейти от мыслей к действиям, наплевав на то, что о нем в кои-то веки пытаются заботиться, пускай даже не так, как он сам этого хочет. Насыщенные, несмотря на его почти полное бездействие, дни, и еще ярче ночи, после которых утром он просыпался, судорожно хватая ртом воздух и наблюдая за недвусмысленным бугорком под двумя теплыми одеялами, которыми его заботливо укутал Спенсер. До обеда он не смотрел на Шона, а если тот и подходил что-то подправлять, детектив что-то невнятно бормотал и заливался румянцем, слабо отпихивая ясновидца от себя и еще больше зарываясь лицом в одеяло. — Нет, Ласси, ты должен принять лекарство, — Шон садится на кровать рядом с Ласситером, держа в руке ложку с даже на вид противной жидкостью. Он понимает Карлтона, его никто бы не заставил выпить подобное, если бы предусмотрительно не вкололи успокоительного, но это ведь Ласси, как он может вести себя подобно ребенку? — Не хочу, — на Шона жалобно глядят пронзительно синие глаза детектива — единственная часть лица, что не скрыта под толстым слоем одеял. — Ласси, надо, — Шон уже и сам не в восторге от рецепта, прописанного врачом, но лишь так можно поставить детектива на ноги. — Нет. А если ты попытаешься заставить, то помни, у меня под подушкой пистолет. — Я вчера убрал его от греха подальше. Ласситер в неверии забирается рукой под подушку, ощупывая почти идеально ровную поверхность. Пусто. Ни намека на его железного друга. — Чертов…чертов Спенсер, я же убью тебя сейчас! — шипит он, приподнимаясь на локтях. Одеяло спадает с лица, и Спенсер без проблем запихивает лекарство прямо в раскрытый рот детектива. Тот удивленно воззаряется на Шона, все еще не веря, что его надули. Кривится, но прилежно глотает лекарство, а радостный Спенсер улыбается до ушей, все еще сжимая в руке пресловутую ложку. — Я тоже люблю тебя, Ласси, — он чмокает детектива в лоб, как заботливая мамочка своего ребенка, и уже собирается выключать свет, чтобы Карлтон мог спокойно поспать, как его останавливает одна из подушек, положенных детективу под голову для большего удобства, прилетевшая прямо в затылок. — Да это ведь не я предписал тебе подобное! — страдальчески восклицает он и кидает подушку обратно в Ласситера. — Это за пистолет, — рычит раздраженный Карлтон. Как он мог не заметить пропажу? Неужели болезнь настолько взяла его под контроль, что жизненно необходимые вещи утратили свою значимость? — Он в тумбочке. Я подумал, тебе будет беспокойно без него. Но под подушкой опасно держать подобные штуки, — тоном Генри объясняет Шон. Карлтон в изнеможении откидывается на подушку. — А теперь, если ты мне позволишь, я выключу свет, — он тянется к выключателю. — Погоди, Шон, — он впервые называет его по имени. Это непривычно, это глупо, но он ничего не может с собой поделать. — Ты, правда, меня… любишь? — Возможно. А, возможно, и нет, — Шон выключает свет, чувствуя, как к щекам приливает кровь. — А если серьезно? — А если серьезно… — он настолько хорошо запомнил обстановку дома Карлтона за последние несколько дней, за которые изрядно настрадался от мебели, что быстро преодолевает расстояние от выключателя к кровати и наклоняется к Карлтону. Прерывистое горячее дыхание обжигает детективу губы, он чувствует легкое прикосновение чужих губ к своим. Сны стали явью. Ласситер борется с доводами разума, пока обвивает руками шею Спенсера, притягивая того к себе, всё ближе и ближе. Он забывает о том, что болен, что сейчас, предаваясь наслаждению, возможно, заражает Спенсера простудой. Он чувствует лишь прохладные руки, забирающиеся под его пижаму, блуждающие по его телу, а также рваные поцелуи то в губы, то в шею, от которых он уже на грани наслаждения. Их дыхания сливаются воедино, помутненные глаза вглядываются друг в друга, каждый чувствует блаженство, граничащее с чистым безумством. А разве они — не безумцы? Утром Шон просыпается в теплых объятиях Ласситера. Температура спала, что не может его не радовать. Он громко чихает, и это заставляет чуткого Карлтона открыть глаза и усмехнуться. — Кажется, настала моя пора позаботиться о тебе.