Кусочек

Он такой длинный и нескладный, с большими торчащими, как и в детстве, ушами и очками, вечно сползающими на нос, что всерьез его, прирожденную несуразность, никто не принимает, и уже не обида – обыденность понимать, что вот он, дылда-слуга, вот он, ворчливый и занудливый друг-педант по имени Рейм Луннетс, а с иной стороны он никому и не знаком. Предупредительный и пунктуальный, с работой своей давно повенчанный и на веселье не отвлекающийся, правильный-правильный и не сентиментальный ни капли – и, тем не менее, умудряющийся всех своим видом смешить. Непредумышленно. А вот торт. Бисквитный, с кремовой каемкой, нашлепками-розочками, в кондитерской лавке приобретенный, на стол поставленный, так любовно и с невеликой долей смущения. Ау, адресат, где ты? Время идет, торт каменеет, сворачиваются розочки, засыхает крем. Адресат безответственен, Рейм расстроен. Отъедает по кусочку сам, давится, морщится – ненавидит ведь сладкое, ненавидит, а все туда же. От отчаяния. Где же ты бродишь, зараза. Ты, ты, который... Шести слов всегда хватало – так, чтобы громко и обличающе, так, чтобы пожурить и постыдить: Невыносимый. Невозможный. Безрассудный. Чокнутый белобрысый идиот. А на самом же деле только двух, невыговоренных: не исчезай. Не послушался. Белые стрельчатые окна, молитвы, запах ладана. Не место для тортов. Фамильное кладбище дома Рейнсворт – здесь, рядом с молодой герцогиней Шелли и двумя одинаково строгими, чуть позеленевшими от времени светлыми надгробиями Рейнсвортов-мужчин, громоздятся рыжие раскиданные комья песка, голубоватая, липнущая к подошвами глина и пахнущий влагой чернозем, темнеет глубокая аккуратная яма, лежат наготове букеты ландышей и венки, отчего-то сплетенные из болиголова - как раз для… И наверняка им, остальным, кажется странным, когда затвердевшую кремовую розочку Рейм вместе с землей бросает на гроб – но никто ничего не говорит. Если во всем этом все-таки был хоть какой-нибудь мало-мальски значимый смысл, думает дылда-слуга, верный и горюющий друг, то сделай ему, Боже, его собственный рай – с домом, который он когда-то потерял, и людьми, которых когда-то любил. Пусть глаза, закрывшиеся в этом мире больше полувека назад, смотрят на него с теплом и нежностью, а маленькие детские ручки обнимают за шею. И пусть сладостей у него будет столько, что не съесть, и не будет никакого кариеса. Он заслужил. Вот только... здесь он забыл кое-что. Неплохо было бы и забрать. Одинокий, уже совсем засохший и зачерствевший кусочек безмолвным памятником венчает собой белое фаянсовое блюдце. Пассаты несут весну, так странно живую. Рейм сидит на подоконнике, скрестив ноги по-турецки, не дергается, когда вишневые лепестки сыплют на его макушку откуда-то сверху и слева, и ждет. Ждать он всегда умел, в отличие от Брейка, и ждать будет хоть до посинения и своего собственного могильного холма – ведь не верит, что Брейк способен оставить торт, так заботливо и по-дружески припасенный, несъеденным. Правда же?