Пуговицы прочь

Лето. Кажущееся бесконечным, безмятежное лето, потонувшее в крыльях махаонов и зелени трав. Вяжущая жара заполняет собой веранду, забираясь в стаканы с лимонадом, студнем усаживаясь на плечи и широкополые шляпы. Где-то в саду раскачивается старая, видавшая лучшие годы, вишня. Вязкие, тягучие и сладкие, словно мед, скрипы проникают сиропом в сердце. Это приторное вкусное лето, подобно хорошо пропитавшемуся пироженному, оставляющему приятное послевкусие. - Ты ищешь! - смеется Розмари, стягивая с себя надоевшие перчатки. Как же глупо и до абсурда банально в семнадцать читать Шекспира и играть на пианино. Фи, как кисейные барышни с веерами! В семнадцать хочется жить: балагурить, бить посуду, прятаться в саду, отбросив в сторону шляпу и надоевшие перчатки. В семнадцать хочется ощущать себя пятилетним ребенком, махнувшим рукой на взрослые правила и проблемы. Каблуки стучат по мощенной садовой дорожке, добавляя звуки в это тягучее, карамельное лето. Редклиф смеется, развязывая туго затянутый галстук. Горло сдавливает доверху застегнутая рубашка, единственной целью которой является смерть владельца от удушья. Прочь противные пуговицы! Пуговицы прочь! - Считаю до десяти. Кто не спрятался - я не виноват. Аромат вишни пьянит, дурманит и оставляет приторный отпечаток на кончике языка. Каблуки стучат по кирпичам, а затем затихают, сообщая о том, что девушка удаляется. Он усмехается: Розмари совсем не умеет играть в прятки. На веранде приглушенно смеются гости, прикрываясь надушенными платками. Они пьяны летом, друг другом и, кажется, чаем. Никто и не заметит отсутствия взрослых детей, упавших в мягкую траву детства. Розмари бежит, нарочито громко цокая каблуками по мощенной тропинке. Розовый дом исчезает в летнем мареве. Она мягко улыбается, чувствуя под пальцами знакомый вельвет древесной коры. Экая шалость! Никто и не заметит потом, тем более, Maman так увлечена своими гостями и новым сервизом. Стянуть с себя неудобные ботинки и оставить их под кустом ядовитого плюща. "Какое неподобающее поведение!"- ворчит в голове бесцветная гувернантка, поджимая столь же бесцветные губы. Туфли остаются под плющом, широкополая шляпа - на колья изгороди. Розмари улыбается и идет в противоположную сторону, ступая совершенно бесшумно. Этакая хитрость! Если играть, то играть красиво. До победы. Ароматное пьянящее лето со вкусом глазури. Медовая светлая пора, наполненная цокотом каблуков по тропе, смехом и поцелуями под старой вишней. Прекрасное приторное лето. Прекрасная безмятежная игра.

***

Терпкий вкус корицы остается горечью на кончике языка. Приятное, опасное послевкусие, как после приторно-сладкого лета прохладная осень, застывшая в руках. Деревья стонут и гнутся, хватаясь за небо распухшими, как у утоплеников, пальцами. Безжизненные и подбитые, словно бездомные кошки, жадно льнут к облачной чаше. Холодная терпкая осень. Разрезая небо на бесцветные куски, трепещут птичьи крылья. Веранда засыпана бархатом мертвых листьев, раскладные стулья спрятаны в сумрак кладовой. На место пряток пришли другие игры. Они смеются, искоса поглядывая друг на друга, как парочка провинившихся гимназистов. Под одним одеялом до одури хорошо. На чердаке розового дома прохладно и свежо, как в противовес дурману летнего сада. На пол с окна накапало и потом придется вытирать. Но под старым протертым одеялом тепло и уютно. Никаких сквозняков, способных забраться иглой под кожу, никаких капель дождя. Только переплетенные руки. Розмари поднимает руку, прикасаясь теплыми пальцами к чужой щеке, обводя линию губ и игриво касаясь век. - Уважаемый Редклиф, вы же не станете ни на кого боле смотреть такими влюбленными глазами? - хорошо поставленным голосом произносит девушка, пародируя манеру и интонации гувернантки. - Душа моя, это сердце - он кладет ее ладонь себе на грудь, - принадлежит только вам. Эти очи будут ловить только ваш взгляд, иначе превратиться им в пуговицы. Редклиф не выдерживает и начинает смеяться, довольный новой игрой в хорошие манеры. Его подруга откидывается на спину, ехидно хихикая и повторяя отдельные слова: "душа моя, подумать только! Пуговицы!". Поглядывая в голубые глаза собеседника, Розмари хитро щурится, как сытый котище. - А ты меня любишь? - Нет. - Продолжает смеяться Редклиф, целуя ее в губы. - А ты меня? - Нет. Это такая игра. Она медленно расстегивает чужую рубашку, а затем, восклицает: "прочь пуговицы!" - и снимет наполовину расстегную рубаху через голову. Под одним одеялом до одури хорошо. Терпкая осень остается горечью на кончике языка. Колючими серыми шарфами и теплыми ботинками на меху. Осень остается играми на заброшенном чердаке розового дома. Своими, особыми играми.

***

Зима остается безумной болью, жжением на языке. Деревья мертвы и больше не стонут. В ветвях застряли бумажные голуби. Во дворе, среди вишен и яблонь, лежит мертвая птица, раскинувши на снегу крылья. Холод голодным волком шарит по опустевшему двору. Холод везде, холод повсюду: на улице, на чердаке, в камине и сердцах. Холод берет в колючее кольцо подозрительности и недоверия. Он везде, даже в самых теплых комнатах. - Это такая игра. - Безумно улыбается Розмари, размазывая по щекам кровь своего напарника по развлечению. - Такая забавная игра. По подушке рассыпаны алые звезды. Тонкие пальчики поднимают с одеяла два скользких шара. Голубая, насыщенная радужка в окружении воспаленных капилляров еще ярче. Еще лучше, чем раньше. - Один-ноль в мою пользу. Твои глаза - мои глаза. Смех заглушает нечеловеческим вопли Редклифа. В окно врывается замерзшая луна, озаряя светом комнату. Пришитые к векам пуговицы мягко светятся. Зима остается нестерпимой болью на языке. Кровью на руках и лице, глазами в ладонях. Зима нестерпимым холодом. Зима дном бездонного колодца и поломанными костями. Животным криком.

***

Она просыпается от собственного крика. Стальные руки запутались в собственной паутине - не сдвинуться. Где-то внизу, покрытые слоем пыли, затерялись выцарапанные котом пуговицы. Кромешная темнота. - Доброе утро, Розмари. - Доносится откуда-то сверху кошачье урчание. Кот насмешливо фыркает, прищурив голубые глаза. Ведьма не может этого видеть, но может чувствовать. - Один-два в мою пользу. Теперь твои глаза - мои глаза. Хотя зачем они мне нужны? Пуговицы прочь! На пол падает пара пуговиц. В недосягаемое для паучихи пространство. - Это такая игра. - Произносит Редклиф, уходя. - Такая забавная игра.