Записка №1

… Мне пришлось задержаться на целый час – полицейские были заняты какими-то воришками, обчистившими особняк на Хиллтон-Вэлли; а мое дело, по их словам, могло и подождать. Что ж, доля истины в словах все же была, но в тот момент я был вне себя от ярости, требуя отправиться со мной, толком не в силах объяснить, зачем это нужно. Словно какой-то внутренний голос требовал меня туда, к Генри и его трагедии, говорил, что может быть поздно. Что может случиться, я был не в состоянии осознать, настолько я был потрясен. Итак, добившись от дежурного двух ребят, я остановил такси, и мы поехали на Ролс-Роуд. Подъезжая к дому, я напряженно осматривал здание; мне казалось, что он должен выглядеть иначе, что произошедшее не могло не оставить свой отпечаток на внешности Милвэл-Холла. Сказать по правде, я во всем теперь искал зловещие знаки. И небо было особенно мрачным в этот день, и воды Темзы особенно темны. В лицах прохожих мне чудилось то ли сочувствие, то ли злорадство. Но я отвлекся. Итак, проходя по саду, мы услышали звуки музыки. Она доносилась с первого этажа. Один из полицейских удивленно хмыкнул, другой в ответ пожал плечами. Это был, кажется, вальс. За занавесками не было видно, что происходило в комнате. Мы поспешили внутрь. Войдя в гостиную, мы стали свидетелями ужасного зрелища. Играл старенький патефон, в комнате горел свет. Стол и стулья были отодвинуты к стенам, как во времена, когда родители Генри приглашали гостей и устраивали танцы. Пахло табаком, порохом и кровью. А посреди гостиной двигался Генри. Именно двигался, я не назову эти неловкие шаги танцем. Казалось, он был пьян или находился под действием какого-то наркотика. Однако, двигался он, несмотря на неловкость, ритмично, каким-то непостижимым образом умудряясь попадать в такт музыке. В руках у Генри была, кажется, швабра. На нее было на кинуто лучшее платье Лили. А на древке швабры была ее голова. Женская голова, отделенная от туловища, с вывалившимся языком, без половины черепа. Волосы свалялись в крови в сосульки и застыли, торча в разные стороны. Один глаз закатился, другой смотрел на нас каждый раз, когда Генри поворачивал свою «партнершу» к нам в очередном па своего сумасшедшего танца. Генри целовал отрубленную голову Лили в губы, размазывая кровь по своему лицу и одежде. Нас он не замечал и, когда мы приблизились, то различили слова, которые бедняга шептал туда, где когда-то находилось ухо его любимой: «Вот видишь… Ты нова можешь ходить и танцевать… Мы снова танцуем вместе, как раньше… Милая Лили, я так счастлив, что ты, наконец, здорова… Милая, как же я люблю тебя, как же мне было без тебя плохо… Теперь мы сможем поехать в Америку вместе, тебе больше не придется ждать меня по вечерам… Теперь все будет просто прекрасно…» С вашего позволения, комиссар, я опущу конец этой истории, вы и сами его прекрасно знаете.