Кукла

Как сквозь сон я вспоминаю тот давний день, с которого всё началось. Мне очень трудно что-то вспоминать, на всё смотрю через дымку. В тот день мне исполнялось пять лет. Мой дядя подарил мне большую, ростом с меня, куклу. Она была одета в очень красивое платье, сейчас я знаю, что такие носили в восемнадцатом веке. На бледном фарфоровом личике ярко выделялись зеленовато-карие глаза с длинными настоящими ресницами, пухлые губы не улыбались. Лицо обрамляли каштановые кудряшки. Увидев её, я замерла в восхищении, не решаясь коснуться «дамы». - Ну что же, малышка, не бойся. Это тебе, - сказал мне дядя. - А как её зовут? – всё же было как-то боязно взять куклу, которая была не намного ниже меня. - Зовут? Кгхм… Мариной её пусть зовут. Марина… Что-то прозвенело, протекло лесным ручейком, просмеялось в этом имени. Оно мне казалось красивым, как морозные узоры на окнах зимой. Это потом я узнала, что так звали умершую в младенчестве дочь дяди. Когда знакомство с куклой состоялось, я всё же приняла её в свои объятья. Фарфоровая кожа Марины не была холодной, словно кто-то грел её человеческим теплом. После чаепития я ушла играть со своей новой игрушкой. И вовсе я не хотела услышать разговор взрослых. - Сашуль, - так мама всегда называла своего брата, - зачем было покупать такой подарок? Эта кукла очень хрупкая, к тому же выглядит, как твои любимые антикварные вещицы. Это очень дорогой подарок. - Да брось, сестрёнка. Для детей ничего не надо жалеть. Ну, пускай хрупкая. Научится беречь. Мама что-то возразила, но что именно – я не услышала. С куклой я играла долго, даже тогда, когда другие игрушки были убраны за ненадобностью, а может, и вовсе кому-то отданы. И, может быть, я давно бы оставила сидеть эту фарфоровую красавицу куда-нибудь на полку как часть интерьера, но кукла снилась мне. Почти каждую ночь она рассказывала мне истории, которые видела или слышала в магазине, а потом начинала жаловаться: - Вот знаешь, вы, люди, тёплые, и можете ходить, куда вам угодно. А куклы ждут, пока вы вернётесь, будете играть с ними, согревать нас своим теплом. Нам очень нужно тепло. Мы тоже хотим жить. Я жалела её, старалась больше играть с ней, гладить её фарфоровые руки, стараясь дать хоть чуточку своего тепла. _________________________________ С тех пор прошло двенадцать лет. У дяди Саши и его жены был ещё один ребёнок, но и он тоже умер. От горя, а может, и по случайности, дядя утопился или утонул. Не знаю, было ли это известно точно, да и не хочу знать. Дядю я любила. Мама часто шутила, что такая взаимная привязанность друг к другу была из-за имён. Меня тоже зовут Сашей. Это единственное, что было общего у меня с дядей, внешне же я была совершенно не похожа ни на кого из маминой родни. Светловолосую и голубоглазую меня с радостью осматривали родственники отца, говоря «Вот вылитая…». Далее называлось имя какой-то тётушки папы, которую я никогда не видела и не знала. А я скорее стремилась уйти от всякой суматохи, скрыться в своей комнате, где можно было в обнимку с Мариной сидеть, не шевелясь, словно мы обе были куклы. Со временем я стала её воспринимать скорее как подругу, а не как игрушку. Её фарфоровое спокойствие передалось и мне: никаких эмоций на лице, никаких мыслей в глазах, никаких лишних движений и слов. Однажды мама сказала мне задумчиво: - Знаешь, мне не нравится то, что ты столько времени проводишь с игрушкой. И ладно бы, медведь плюшевый какой, так ведь кукла, да ещё и с такой ухмылкой! Ухмылкой? Но ведь у Марины всегда было грустное лицо! Я успокоила маму, сказав, что кукла мне дорога памятью о дяде Саше. Оставшись в одиночестве, я долго не могла повернуть куклу лицом к себе. Что-то меня останавливало. Но вот я всё же решилась. Мама была права. Красивое лицо было искажено выражением какой-то злой усмешки. Мне стало страшно. Я ведь точно помню, что она была грустной! От страха я не могла пошевелиться, словно и моим телом управляли не мышцы, а шарниры, вроде тех, что были у Марины. Кукла в моих руках казалась мне человеком, более человеком, чем я сама. И тут она рассмеялась. Дальше мои воспоминания обрывались, словно я лишилась сознания. Теперь я точно знаю, что кукла всё больше порабощает меня. С каждым днём мне всё труднее двигаться плавными человеческими движениями, мысли затуманиваются. Я всё время мёрзну и ничто меня не может согреть. Кожу Куклы же уже нельзя назвать фарфоровой. Она мягкая, можно надавить. И я готова поклясться, что по ночам слышу осторожные шаги маленьких ног, после которых меня начинает что-то душить. Я не могу назвать себя человеком. Скорее, я уже кукла. Кукла Саша. Мне трудно говорить, трудно думать. Но я тоже хочу тепла. Я хочу жить.