Концерт для фортепиано с оркестром

- Нодаме! Почему эта девица вечно не может собраться вовремя? - Нодаме! Я последний раз повторяю, если ты не будешь готова сию секунду, я уеду без тебя! Раздался топот босых ног по паркету, и Мегуми, встрепанная, с испуганным взглядом и в наполовину застегнутой рубашке возникла в прихожей. - Уже пора? - Ты носишься целый час, а толку – ноль. Почему, скажи на милость, я уже готов, а ты еще даже не одета? - Эта рубашка... – Нодаме виновато потупила взгляд и принялась терзать пуговицу на воротнике. – Она... ну... - Господи, ну что еще случилось? Вместо ответа Нодаме молча повернулась спиной. На ткани виднелось коричневое пятно. Прекрасно. Похоже, эта балда забыла выключить утюг вовремя. Спрашивается, зачем она нацепила испорченную вещь? - Это что еще такое? Ее плечи слегка приподнялись, будто она ожидала, что я начну ругаться. Я вздохнул, мысленно сосчитал до десяти и сказал: - Снимай. - Но, Шиничи... - Снимай, я сказал! Я тысячу раз видел тебя без одежды, ничего в этом такого нет, в конце концов, сколько мы уже вместе? Пора перестать стесняться. - Мама говорила, что это неприлично – разгуливать перед мужчиной без одежды... - Твоя мама ничего не смыслит в мужчинах. Давай, хватит выкаблучиваться. Упрямица отодвинулась подальше, и мне пришлось ухватить ее за плечи, чтобы стянуть злополучную тряпку. Мегуми обхватила себя руками и покраснела. Проклятая стеснительность! Бог знает, сколько времени прошло, прежде чем она согласилась спать со мной под одним одеялом. Вся бравада и развязность, которую она демонстрировала, пока мы жили в разных домах, слетела с нее в один миг, стоило ей оказаться со мной в одной спальне ночью, после того, как я, по ее мнению, официально занял место ее бойфренда. Эта дурочка забилась в угол, вцепившись в одеяло, как в спасательный круг, и таращила на меня круглые глаза, - наверное, думала, что я наброшусь на нее, прямо как в кино. Я полночи потратил на то, чтобы она вылезла из своего укрытия и нормально поспала. За последний год Нодаме чудовищно похудела, и лопатки у нее острые и торчащие. Кажется, я даже могу увидеть, как сквозь кожу просвечивают позвонки. Это все Таня, которая однажды решила, что у нее толстые ноги, и села на диету, а эта дура решила составить ей компанию. Я окончательно стащил рубашку, не смог удержаться и легонько прикоснулся губами к шее Нодаме. Ее кожа немедленно покрылась мурашками, и Мегуми стыдливо захихикала, вжимаясь в стену. Вообще эта девчонка восхитительно пахнет, а кожа у нее очень нежная, что удивительно, учитывая, что в душ ее приходится загонять чуть ли не пинками. Самый же большой парадокс заключается в том, что я, Шиничи Чиаки, любимец женщин и объект вожделения всех девчонок Академии, не допущен дальше пижамы с идиотскими кроликами, и, что самое интересное, я готов с этим мириться. Наша дурацкая платоническая любовь тянется уже два года, и, хотя Нодаме рассказывает каждому встречному и поперечному, что я – ее муж, дальше поцелуев дело у нас не идет. Такое впечатление, что она вообще не в курсе этой стороны вопроса. Иногда мне интересно, ей мать вообще рассказывала, откуда берутся дети? Я скомкал рубашку и направился обратно в комнату, чтобы выбросить ее в мусорную корзину. Нодаме кинулась за мной, причитая: - Нет, не выкидывай ее, пожалуйста! Мне больше нечего надеть! - Черт возьми, Нодаме, мы уже опаздываем! Сделай одолжение, найди в своем чемодане любую майку, потому что через полчаса мы должны быть в филармонии! - Я взяла с собой только эту рубашку... Наверное, у меня был очень свирепый вид, когда я повернулся к ней, потому что она отпрянула, словно опасалась удара и уставилась на меня круглыми глазами. - Твой чемодан больше моего в два раза, и нам пришлось платить за перевес, а сейчас ты говоришь мне, что у тебя больше нет рубашек?! Ради всего святого, что ты притащила с собой, если не одежду? - Нодаме не любит надолго оставаться без своих друзей, Нодаме взяла с собой Казуо и Прилин, и Риону... и остальных… И снова она говорит о себе в третьем лице, она всегда так делает, когда напугана, взволнована или злится. Вот что мне сделать? Убить ее прямо здесь? Ну какой нормальный человек потащит с собой через пол земного шара чемодан игрушек? Ей двадцать пять лет, а она порой ведет себя, как пятилетняя. Это вообще одна из непостижимых странностей Нодаме – иногда она предельно серьезна, с ней можно говорить на любые темы, ну, например, о литературе или о музыке, а время от времени в ее голове будто происходит короткое замыкание, и я оказываюсь в детском саду. И как я умудрился не проконтролировать, что именно она покидала в чемодан? Пора бы уже привыкнуть к тому, что я, все-таки, живу в Ненормальном лесу... - Хорошо. Ладно. Проехали. Наденешь мою рубашку. - Правда? Ты разрешаешь? Как ми-и-ило!.. Нодаме повисла у меня на шее. Поражаюсь этой ее способности молниеносно переключаться с негатива на позитив – я тоже хотел бы уметь так. С трудом расцепив ее руки, я залез в чемодан и достал оттуда белоснежную сорочку. Нодаме тут же вцепилась в нее со словами: - Надо погладить! - Ну уж нет, у нас нет на это времени, - не терпящим возражений тоном заявил я, - Надевай! Нодаме надулась, но беспрекословно засунула руки в рукава и позволила мне застегнуть пуговицы. - Шиничи такой заботливый, - она улыбнулась и оправила рубашку, пытаясь рассмотреть себя в зеркале, которое висело на стене за моей спиной, - И рубашка красивая. Мне нравится. Я отступил на шаг и оглядел Мегуми. Было странно видеть ее не в чем-то клетчатом и цветастом, но, справедливости ради, выглядела она отлично. Слегка завитые темные волосы приятно контрастировали с белоснежной тканью, черные брюки завершали ансамбль, и я поймал себя на мысли, что впервые в жизни я могу описать наряд Нодаме словом «стильно». Заметив мой взгляд, она слегка покраснела и тряхнула головой, как всегда делала в минуту смущения. Серьезно, если бы я не знал, что передо мной – Мегуми Нода, любительница жутких платьев и разноцветных пижам, я бы, пожалуй, влюбился заново. Тут, наверное, следует сделать остановку и рассказать о том, как вообще так вышло, что я полюбил эту ненормальную, непредсказуемую девицу с замашками мультяшного героя, потому что в самом начале нашего знакомства я мечтал о том, чтобы оказаться от Нодаме как можно дальше, желательно, в другой галактике. Она была средоточием хаоса, и моя упорядоченная, спокойная жизнь вдруг сделалась невозможной, потому что эта жуткая девица вбила себе в голову, что раз уж я взялся заниматься с ней фортепиано, то, несомненно, теперь мы связаны навеки. Так получилось, что, когда пришла пора решать, остаюсь ли я в Японии или стремлюсь к светлому будущему в Европе, я вдруг осознал, что не смогу уехать без Нодаме. За все то время, что она была рядом, я незаметно для себя привязался к ней. Мысль о том, что в Праге или, скажем, в Париже я не буду слышать «Семпа-а-ай!» по приходу домой, показалась мне настолько неправильной, что даже некоторые странности моей подруги не помешали мне забрать Нодаме с собой. Но тогда до самого настоящего чувства нам было еще далеко, и старый манипулятор Штреземанн знал это. Я-то думал, что этот непоседливый дед пекся только о собственой выгоде, а он разыгрывал тонкий и сложный гамбит, вовремя дергая за ниточки и связывая нас с Мегуми все крепче. И вот, когда узел стал настолько крепким, что можно было пустить все на самотек, этот невозможный старик легонько подтолкнул меня в объятия Нодаме. Да-да, именно так, а не наоборот. Я, как последний дурак, думал, что Мегуми послана мне небесами для того, чтобы помочь достичь вершины моей карьеры, а оказалось, что это я был для нее тем самым трамплином, с которого стартуют на вершину... И если бы она отвергла меня тогда, я бы просто умер. Слишком долго до меня доходило, что я уже не могу без нее, и когда Нодаме сбежала в свой Ненормальный лес от музыки, от Штреземанна и от меня, я чуть с ума не сошел. Если бы не Ясу, добрый и преданный Ясу, я бы так и не решился сделать этот шаг. А потом... потом я наконец-то признался себе в том, что люблю Нодаме. - Шиничи, - неуверенно проговорила Мегуми, продолжая разглядывать свое отражение в зеркале, - Теперь я могу брать твою одежду, да? - Еще чего! – буркнул я, снимая с полки черные туфли Нодаме и кидая их ей под ноги, - Иди и купи себе рубашку сама. - Шопинг! – радостно взвизгнула она и захлопала в ладоши. У меня зазвонил мобильный – девушка с ресепшна приветливо напомнила, что таксист ждет уже двадцать минут. - Надевай туфли и выметайся, живо! – я подтолкнул Нодаме к двери и взял с вешалки пиджак. Споткнувшись о порог (кто бы сомневался!), она вывалилась в коридор и заспешила к лифту, волоча за собой сумку с концертным платьем. Покачав головой, я захлопнул дверь номера и направился следом. Сегодня вечером я дирижирую Венским сифоническим, а Нодаме должна играть Чайковского, Концерт для фортепиано с оркестром № 1 си-бемоль минор. Эта сумасшедшая девица не спала три ночи, репетируя; она вынула из меня всю душу, потому что у нее не получалось третье аллегро. Когда, наконец, совершенство было достигнуто, она проспала почти сутки, и сегодня я еле ее добудился. Я очень завидую ее умению концентрироваться, сосредотачиваться на цели – в этом плане мне до нее очень далеко, я не способен так долго работать без перерыва. Эта ее черта всегда заставляла меня смотреть на нее с удивлением, в особенности, когда она была всего лишь «пустоголовой Нодаме», жившей по соседству. Всю дорогу до филармонии Мегуми, по давней привычке, перебирала пальцами по раскрытой партитуре, извлекая воображаемые звуки из листа бумаги. Таксист то и дело бросал удивленный взгляд в зеркало заднего вида, и, в конце концов, мне пришлось объяснить ему, что его пассажирка – не буйно помешанная, а просто пианистка, которая готовится к выступлению. Таксист усмехнулся и сообщил мне по-немецки, что его дочь играет на скрипке, и что он вообще не понимает, как музыканты могут читать эти черные закорючки на линованной бумаге. Наконец, мы подъехали к филармонии, и тут мне пришлось тащить Нодаме буквально за шкирку, потому что ноги несли ее куда угодно, но только не по направлению к служебному входу. Она так и не смогла отлепиться от партитуры, и потому мне пришлось стать для нее поводырем, впрочем, как и всегда. Я знал, что перед выходом на сцену она очень нервничает, а повторение вроде как успокаивает ей нервы. Перед входом в грим-уборную я все-таки отобрал партитуру у Мегуми – времени оставалось совсем немного. Она подняла на меня растерянный взгляд и пробормотала: - Шиничи, кажется, я не очень хорошо помню финал… - Вот еще! Все ты помнишь, - я затолкал ее внутрь гримерной и вручил ей сумку, - Иди, переодевайся. Я буду ждать тебя у выхода на сцену, как всегда. Вот, теперь можно выдохнуть – мы успели. Я вошел в соседнюю дверь, чтобы сменить джинсы и майку на строгий фрак и еще раз просмотреть особо сложные моменты в партитуре. Не то что бы мне это было очень нужно, просто я привык делать все правильно. Чайковский – не самый простой композитор, и к его произведениям нужно подходить тщательно, иначе не получится донести до зрителя всю красоту музыкального полотна. Послышался шорох, и в коридоре показалась Нодаме. Пора бы мне привыкнуть, но каждый раз, как я вижу ее в концертном наряде, не могу сдержать восхищенного возгласа. Она никогда не берет меня с собой, когда собирается по магазинам, и не примеряет платья дома – говорит, это плохая примета. Наверное, путает с известной приметой про свадебные платья, но с бардаком в ее голове это неудивительно. Зато каждый день мне достается сомнительное удовольствие лицезреть ее в дикой расцветки одежде, больше напоминающей балахоны, и только на сцене я вижу совсем другую Нодаме. Сейчас на ней простое черное платье с открытыми плечами, но, бог ты мой, до чего же она прекрасна! - Мне кажется, я выгляжу глупо, - поймав мой восхищенный взгляд, делает заключение Мегуми и пытается подтянуть лиф платья как можно выше, впрочем, безуспешно. - Дурочка, - шепчу я, и, стремительно подойдя к ней, нежно целую ее мягкие губы. - Шиничи… - бормочет Нодаме и вдруг, встав на цыпочки, обвивает мою шею руками. Ее огромные карие глаза пристально смотрят на меня, и мне кажется, что еще немного, и я начну тонуть. – Шиничи… Мне страшно. - Почему? – тихонько спрашиваю я. - Чайковский такой сложный… очень сложный… - она отводит взгляд и принимается теребить пуговицы на моем жилете. - Что случилось, Нодаме? Она надувает губы, как будто ведет безмолвную борьбу сама с собой где-то внутри, и, наконец, выдает: - Ведь если ты любишь кого-нибудь сильно-сильно, ты расходуешь очень много любви, да? А если она возьмет и закончится? – голос Нодаме дрожит. Здравствуй, Ненормальный лес. Давно не виделись. - Почему она должна закончиться? Нодаме снова задумывается. Откуда-то появляется концертмейстер и ненавязчиво напоминает, что пора на сцену. Из зала уже слышатся редкие хлопки, но Мегуми упрямо хмурит брови. Она никуда не пойдет, пока не разберется с этим. - Все заканчивется... весна заканчивается, жизнь заканчивается. Господи, откуда такие мысли, и почему именно сейчас? Вот же любительница все усложнять. Я бережно беру ее руки в свои и говорю: - Ты не права, Нодаме. Вот, например, Чайковский – он умер в 1893 году, а ты сегодня играешь его музыку, и значит, ничего не исчезает. - Но любовь... - Она будет, пока есть ты. Пока есть я. Как музыка. Пока есть музыкант, музыка будет всегда. Глаза Нодаме теплеют, и она улыбается. Это объяснение ей понятно. Зал продолжает нетерпеливо хлопать, и снова появляется концертмейстер, постукивая по циферблату часов. - Пора идти. Мегуми тихонько высвободила руки из моих ладоней. - Пока есть ты, любовь Нодаме не закончится. Если Шиничи будет рядом, все будет хорошо, - сказала она будто сама себе и, приподняв длинную юбку, решительно прошла на сцену. Зал Венской филармонии взорвался аплодисментами, приветствуя Мегуми Ноду, талантливую юную пианистку из далекой Японии. Я смотрел ей вслед и думал о том, что Мегуми – самая удивительная девушка из тех, что мне приходилось встречать в своей жизни. Сейчас она сядет за рояль, и ее тонкие пальцы будут порхать по клавишам, унося зрителей в волшебный мир, даря им самые прекрасные эмоции, заставляя их чувствовать музыку, переживать каждый звук, каждый пассаж. Она будет играть для заполненного людьми зала, а мне будет казаться, что играет она только для меня, как тогда, когда я впервые услышал «Патетическую» сонату Бетховена в ее исполнении. Моя любимая. Моя Нодаме.