5:51

Ребёнок смеётся ярко, слишком громко и тепло, завораживающе как-то даже, но так истерично прямо в следующий миг. Когда сжатые ладони разжимаются под напором чужих длинных пальцев, когда со всей дури, царапая мягкую поверхность стёртой почти в кровь кожи твёрдыми ногтями, когда заставляют разжать ладонь и белёсые колёса упасть с оглушительной тишиной на ворсяной ковёр. Санхёк захлёбывается диким неестественным смехом, когда неадекватные глаза натыкаются на стоящего совсем рядом старшего, который просто, как и всегда, смотрит на младшего, внимательно так. Натыкаясь на туманную пелену в таком любимом ранее чистом карем цвете, стекающую ниточку слюны изо рта, когда Санхёк улыбается во весь рот, а под языком виднеются ядовитые таблетки, с таким постоянным упорством ломающие настоящего младшего. Тэкун не осуждает даже, нет, не сейчас, когда привык почти уже ко всему происходящему, когда сам готов вот так же сорваться вслед за своим маленьким и таким глупым ребёнком, когда картина обдолбанного в ничего младшего стала настолько привычна глазу. Тэкун уже до чёртиков устал постоянно ловить Санхёка с таблетками, и почему-то это постоянно умудряется делать он, а не кто либо другой из группы, и ему настолько удивительно всё это время, что никто не замечает убитого состояния младшего кроме него. Не замечают, что от наркотиков голос Хан Санхёка становится совершенно не таким, неестественным, ломким, ощутимо шершавым, не замечают, как красивые глаза с каждым разом выглядят всё более опустошённей и совершенно без привычных радостных эмоций и весёлых искорок. Теперь он смеётся дико только при очередной дозе, и всякий раз, когда в таком состоянии, поломанного и совсем неадекватного, его находит Тэкун. Тэкуну, кстати, тоже каждый раз смешно. Точно так же, до истерики, от просто всей нелепости данной ситуации и осознания того, что всё очень плохо, и это в скором времени кончится совершенно отвратно. Каждый чёртов раз, когда пальцы с длинными ногтями царапают усердно любимую кожу, в дурацкой надежде раз и навсегда выкинуть колёса из жизни его Хан Санхёка. В слепой надежде, глупой и беспочвенной, чтобы вернуть всё так, как было когда-то, когда искренние улыбки направо и налево, что аж сердце трепещет и ёкает без повода, лишь от простого осознания своего и чужого маленького счастья. Ни Санхёк, ни Тэкун уж тем более, уже не помнили, когда всё так усердно пошло к чертям. В какой момент их дешёвых и никому ненужных жизней пошло всё под откос. Они не помнят место и точные обстоятельства, но у обоих всё же отчётливо, раз и навсегда, отпечатались в мозгу белоснежные горьковатые пилюли, оглушительная тишина вокруг, боль и непонимание, когда Санхёк глупо и бездумно, под кайфом впервые, улыбается своему Тэкуну. А ещё глухой стук секундной стрелки часов, которая слишком громко указывает со своими сестричками на пять часов и пятьдесят одну минуту после полуночи. Тэкуна ломает. Враз, вот именно почему-то сегодня, в точно такой же как и сотня других таких дней, но ему становится очень нестерпимо паршиво, так, что он не выдерживает и окончательно ломается. Когда глаза устают и закрываются, когда он готов сделать всё, лишь бы не глядеть на такого родного, но такого чужого Санхёка. Тэкуна ломает ещё больше, в несколько тысяч раз сильнее, когда смех Хана прекращается неожиданно, тот всё так же обдолбан до нельзя, но приближается, шатаясь, к старшему и хочет того поцеловать. Тэкуну страшно и непривычно, и плевать, что он играет постоянно взрослого и сильного человека, ему очень страшно, особенно если учитывать собственное табу на поцелуи и прочие нежности с Санхёком под кайфом. Тэкун до сих пор думает, что в эти моменты это не его маленький и родной мальчик. Санхёк бормочет какую-то несвязную ересь, что-то про «ты мне так дорог», «спасибо, что есть у меня» и заключительное и совсем тихое «моя доза». Он всё ближе и ближе, тянется трясущимися руками чтобы обнять, прижать к себе и забыться в наркотической пелене. Но сломанный Тэкун не выдерживает, он никогда в жизни не позволял себе ранее таких действий, и сейчас не позволяет даже, когда слышится оглушительный шлепок ладони о мягкую поверхность чужой щеки, Тэкун просто закрывает глаза и на долгое мгновение абстрагируется от происходящего. Младшему не верится, он обиженно хватается за покрасневшую вмиг кожу, глядит неадекватно и с долей осуждения прямо в глаза Тэкуна, так непривычно, что мелькающие вскользь различные мысли в голове надолго не задерживаются и тут же вылетают. Тэкун открывает глаза, ему не жаль, нет, младший, если честно, давно заслужил всем этим такое обращение, просто Чон ещё даже слишком долго держался. Но ему становится неожиданно не по себе, когда его единственный такой родной человек шипит терзающие и заставляющие маленькое горячее сердце распадаться на куски. Тэкуну становится враз плевать на всё происходящее. И на всё то хорошее, что было раньше тоже. Слова младшего, два коротких слова из одиннадцати букв, царапают слишком сильно душу изнутри, оставляют глубокие шрамы и распускают абстрактную субстанцию на надорванные лоскуточки. Сердце позвякивает своими маленькими осколками, которые осыпались ненужной горстью мышечной ткани. Тэкуну неимоверно больно, настолько, насколько никогда ранее не было из-за дурацких выходок Санхёка. Он сломался сегодня, душевно, мысленно, физически даже, и его тихонечко доламывает совсем, когда он вконец не выдерживает всего этого. У Тэкуна в ушах отдаёт голосом Санхёка «ты предатель», тогда как он не остаётся в долгу и тихо шепчет, грустно так совсем, простое и на все случаи жизни «прости». Санхёк смеётся, ржёт истерично, так совершенно привычно и нет одновременно, когда чужая ладонь путается совсем неаккуратно в его взъерошенных волосах, тянет со всей дури за спутанные клоки. Причиняет уже привычную из-за отходняка после наркотиков боль. Тэкун просит про себя прощение, неустанно повторяет это слово, как мантру, когда нарочно делает ещё больнее, отталкивает даже подальше от себя, ему неприятно до ужаса, вот сейчас, после этих острых чужих слов. Из оттопыренного кармана штанов Санхёка валится открытый маленький пузырёк, таблетки рассыпаются привлекательной для младшего пригоршней спокойствия и красивых фантазий хоть на короткое мгновение. Тэкун не может уже смотреть на виноватых во всём происходящем, он лишь отталкивает ногой куда подальше наркотики, так, чтобы не выпустить младшего. И пускай тому больно, Тэкуну тоже больно не слабее, и было так каждый раз, каждый чёртов раз, когда младший упивается своими мечтами где-то далеко от него, а Тэкун сходит с ума из-за всей этой тоски и печали, и смеётся иногда из-за всего происходящего. Будто он сам под дурью и может видеть далёкие чужие сны. Смех не прекращается даже тогда, когда Тэкун тянет Хана через весь коридор, по направлению к ванной, хорошо ещё, что в общежитии никого по глупому стечению обстоятельств нет, а то было бы очень много неуместных вопросов. Особенно тогда, когда младший давится собственным смехом, тогда, когда Тэкун со всей накопившейся злобой швыряет младшего и прижимает ближе к бортику ванной, нажимает ему неслабо на оголённую шею, наклоняет чужую голову прямо под кран и открывает переключатель на ледяную воду. Тот орёт нечеловечески, материт вслух родного когда-то Тэкуна, плюётся ядовитыми как и недавно проглоченные таблетки словами. А Тэкун заглушает всё происходящее лишь нарастающим с каждым разом по громкости «прости». Тэкун прижимается мокрым и вспотевшим лбом к голой белёсой коже лопатки, когда удерживает чуть позже младшего в своих объятиях, когда с мокрых волос катятся холодные капли, а Санхёка бьёт сильнейшая дрожь. Тэкун сумасшедший, вот прямо ни с того ни с сего, только сегодня, он решает либо сломать всё враз, либо вытащить и себя самого и самого ценного человека с тёмного и одинокого глубокого дна. У Тэкуна длинные и красивые пальцы, но прямо сейчас они совсем некрасиво тонут во влажной теплоте чужого рта, когда другая рука удерживает короткие и жестковатые пряди просто так, чтобы вызванная рвота не запачкала тёмные волоски. Санхёк хныкает громко, а затем заливается совершенно горькими слезами, когда Тэкун отпускает его на мгновение, когда сегодняшняя доза наркоты выблевана с порцией обеда, когда привычные тёплые руки разворачивают и заставляют уткнуться носом в изгиб шеи, обнять даже, чуть-чуть совсем, почувствовать на мгновение отголоски спокойного прошлого. Тэкун лишь сидит тихо, вслушивается только в чужие рыдания. Пальцы стягивает засыхающая рвотная масса, ему всё так же больно даже от всего происходящего, но он лишь тихо шепчет слова прошлого прямо в чужое ухо. Напоминает о когда-то былом, спокойном и тёплом прошлом, когда они были искренны друг с другом, теплы и близки. Когда никакие наркотики не заставляли никого забываться, когда они оба с завидным постоянством тонули друг в друге, а не когда кое-какой Санхёк забывался в ядовитой, опасной и такой слабой дури. Тэкун поглаживает спину младшего, цепляется пальцами за выступающие позвонки, а Санхёк всё так же рыдает, как и положено глупому и неопытному ребёнку, который слишком сильно оступился в жизни. Санхёк глотает солёные слёзы, не может почти даже разлепить опухших глаз, а Тэкун опять путается в чужих волосах, наклоняет назад голову покорного младшего, шепчет «я тебя всё равно люблю, любого» и целует в отвратительные заблёванные губы, с неприятным вкусом и запахом. Но всё же не отодвигается куда подальше, лишь прижимает крепче к себе своего мелкого дурака, который принёс своими глупыми поступками слишком много боли им обоим. - Постарайся, пожалуйста, ради меня. – Тихо бормочет в чужие губы Тэкун. – Ради нас. Забудь всё это как страшный сон, давай с головой окунёмся в тёплое прошлое. Санхёк не вырывается, не хлюпает носом и не хныкает даже, лишь осознанно смотрит, ведь весь дурман наконец-то выветрился из его головы. Он лишь наклоняет немного голову, тогда как руки Тэкуна всё так же обнимают, кутают и баюкают в давно забытой искренней теплоте нежности и любви. Тэкун не смеётся, не плачет, ему не горько и не счастливо. Лишь как-то пусто разом, от осознания того, что всё же мало что поменяется после сегодняшней ночи. Всё так и останется на своих местах, с ядовитыми наркотиками и глупыми привязанностями. Ему становится лишь ещё хуже, когда секундная стрелка со своими старшими сестричками показывают такие неприятные им обоим пять часов и пятьдесят одну минуту после полуночи.