Lacrimosa dies illa

Тоска заполнила душу до самых краев и, как прокисшее вино, пенится и бьет через край. Так хочется укрыться от алчных, сверкающих горячечным огнем глаз. Так хочется почувствовать легкий летний ветерок после удушливой тошноты огромного зала. Напудренные лица привидений. Шуршание платьев, обильно обсыпанных мишурой и нафталином. И музыка… Эта ужасная музыка. Моя музыка… Раньше она не была такой. Она вызывала радость в душах. Под эту музыку хотелось дышать, жить, любить. Эта музыка ласкала слух, как плеск волн. Эта музыка будоражила воображение, как шум ночного леса. Эта музыка освежала, как вечерняя прохлада. Эта музыка возбуждала, как глоток молодого вина. В этой музыке был ОН… Впервые я увидел его на концерте… Полная зала народа. Нервно трепещут веера в дамских ручках. Громко кашляют мужчины, поправляя тяжелые напудренные парики. Тихо позвякивают дорогие украшения. Перед зрителями клавесин и стул. Молодое дарование заставляет публику ждать. Нехорошо. Я собирался немного послушать этого выскочку, чтобы утолить свое любопытство - не больше. Поэтому не стал занимать положенное мне место в первом ряду. Я встал у стены и равнодушным взглядом обвел присутствующих. Какая скучная и безликая масса. Им не важна музыка. Они не знают, что такое гармония. Они просто пришли посмотреть на юное дарование. На чудо… На мираж… Смех… Заливистый, как колокольчик. Дверь распахнулась, и в залу вбежал ОН. Расшитый золотом красный камзол распахнут, взъерошенные волосы, в руке белый парик. Он пробежал мимо меня, обдав запахом солнца и облаков. Слегка пританцовывая между рядами стульев, он подошел к клавесину, открыл крышку, откинул полы камзола и, даже не успев ровно сесть на стул, начал играть. Что это было за чудо? Его музыка… Нет, он не играл. Его пальца ласкали клавиши, лишь касаясь их, и клавесин пел под ними, изливая на слушателей звуки своей души. Его души… Легкие, беззаботные, свежие, нежные, искренние, чистые. Его лицо при этом светилось лучезарной улыбкой. Это была для него не работа. Это был праздник, детская игра, веселая пирушка. Этого не может быть. Так нельзя. Музыка - это труд. Творчество - это страдания и боль. Я в напряжении слушал его и думал, что вот сейчас он споткнется, ошибется, и из-под его тонких пальцев вырвется на волю и ударит, как хлыст, фальшь. Но нет… Ни одного лишнего звука. Ни одной фальшивой ноты. Все предельно гармонично… Изящно… Совершенно… После концерта я хотел подойти к нему и поблагодарить за доставленное удовольствие, но он даже не удосужил меня взглядом. Он просто упивался успехом в окружении щебечущих дам и аплодирующих мужчин, заливаясь звонким смехом. Он отвечал на множество вопросов чуть охрипшим голосом. Ему было не до меня. Не до придворного капельмейстера. С тех пор его смех и его музыка преследовала меня везде. В саду во время прогулок. В шумных залах дворца на церемониях. В пустой опере. Даже во снах. Изящный полет рук по клавишам, улыбка, спрятавшаяся в уголках губ, музыка, порхающая, как мотылек, и смех… Чудо, какой смех. Все это время я пробовал сочинять. Я вкладывал в музыку легкость его движений, танцующую походку и колокольчик его смеха. Мы столкнулись у входа в оперу. Его камзол был все так же небрежно расстегнут, нелепый белый парик сбился в сторону. Он летел по ступеням, чуть не сбив меня с ног. - О! Прошу прошения! Я так не ловок. Я вас знаю. Сальери? Я слышал вашу «Школу ревности». Что за чудо! Она восхитительна. - Благодарю. Я вас тоже знаю. Моцарт? - Разрешите представиться: Иога́нн Хризосто́м Во́льфганг Теофи́л Мо́царт. К вашим услугам, - изящный поклон и игривая улыбка. - Анто́нио Салье́ри. - Так просто? Без регалий? - К чему нам регалии? Мы творцы. В музыке не нужны регалии. - Вот как? - снова хитрая улыбка, и его рука резким движением срывает с головы белый нелепый парик. - К черту регалии! К черту ликующую толпу. К черту весь этот двор с его интригами. Только музыка! Только она вечна! "Он безумен", - мелькнуло у меня в голове. Но я смотрю на его сияющее и по-детски восторженное лицо и понимаю, что нет. Он просто молод, он просто счастлив, он просто талантлив, и он… прекрасен. - А может, и правда, пошлем все к черту и пойдем пить вино и говорить о музыке? - он успокаивается так же неожиданно, как секунду назад взорвался. - Надеюсь, у вас на сегодня нет неотложных дел? - Я закончил с делами пятнадцать минут назад. Так что я весь в вашем распоряжении. - Вот и отлично! Поехали! Загоревшись его азартом, я даже забыл спросить, куда нас везет экипаж. Все дорогу он не умолкал. Он рассказывал мне свою жизнь, а я молча слушал его и понимал, что вся его жизнь - это музыка. - Сальери! Антонио - можно вас так называть? - Друг мой, располагайтесь, - мы стоим в большой комнате, где из мебели только небольшой диван в греческом стиле, стол и стулья с изогнутыми ножками и клавесин. - Я распоряжусь, чтобы нам принесли вина. Много вина! И прошу вас, оставьте все заботы там, за порогом этой комнаты. Он скидывает с плеч тяжелый камзол. Вслед за ним падает легкий шарф. Он расстегивает несколько верхних пуговиц белоснежной рубашки, падает на стул и жестом предлагает меня последовать его примеру. Я несколько смущен таким поведением, но повинуюсь и тоже скидываю камзол. Прислуга принесла графин изумрудного вина, два бокала, немного фруктов, сыр и бесшумно удалилась. - Сальери, друг мой! Почему ты так мало пишешь? Как можно уметь творить музыку и не делать этого? - он уже слегка захмелел и смотрит на меня через алую призму бокала. - Музыка рождается в муках творчества. Ее рождение нельзя торопить. - Муки? Ты ошибаешься! Музыка выливается из тебя. Она бьет ключом. Она фонтанирует, и ты захлебываешься ей, не в силах удержать в себе! Друг мой! Нельзя сдерживать это порыв! - Вы молоды, Вольфганг. Все, что вы говорите, присуще молодости. - Бред! Не верю! Для творчества нет возраста и нет границ! Сыграй мне что-нибудь из последнего. То, что еще никто не слышал. Прошу! Сыграй! Он подлетает к клавесину и открывает крышку. Я встаю и послушно иду к инструменту. Я играю и искоса наблюдаю за его реакцией. Вот он нахмурил брови. Вот рука вспорхнула и бьется птицей в такт мелодии. Вот он откинул голову и, прикусив губу, закрыл глаза. Я вижу, как на его тонкой шее бьется синяя вена, отмеряя учащенное биение его сердца. Вот он срывается со стула и коршуном подлетает ко мне. И я слышу его горячий шепот: - Да! Да! Хорошо! Еще! Мои пальцы дрожат, но я доигрываю мелодию до финала. Пауза. И снова горячий шепот: - Это превосходно! Я просто на верху блаженства! - Вольфганг, ты просто пьян. Моя музыка ничто по сравнению с твоей. - Дуэль! Да! Это будет настоящая дуэль! Теперь мой выстрел! - он небрежно садится на стул. Взмах рук и… Музыка унесла меня на своих волнах. Она то легко раскачивает лодку моего сознания, то накрывает и тянет на дно, отчего перехватывает дыхание. Я не в силах это слушать, но и не слушать я не могу. Сладкая пытка заставляет меня прикрыть глаза и покачиваться в такт этим волнам. Музыка трелью повисает где-то на краю горизонта и… замирает. - Сальери! Эй, Сальери! Твой черед! - Нет. Я побежден. Я складываю оружие и встаю на колени перед победителем, - в порыве я и правда падаю перед ним на колени и склоняю голову. - Друг мой, не стоит, - его руки нежно обнимают мои плечи, но я отказываюсь подниматься. - Тогда я тоже встану на колени и… Я поднимаю голову и вижу его лицо. Совсем близко. Так близко, что чувствую запах вина на его губах. Его руки пробегают по моей спине, как по клавишам, задевая какие-то неведомые струны внутри меня, и вот, уже не в силах сдержаться я резко прижимаю его к себе. Клавесин наигрывают нам мелодию. Тихую, плавную и нежную. Я целую его тонкую шею, прихватывая губами дрожащую вену. Он тянется к моим рукам и губам всем телом. Я слушаю музыку его голоса, немного охрипшего от возбуждения, немного пьяного от вина и ласк. Звуки клавиш становятся громче. Аккорды, рваные и ритмичные, как наше дыхание. Они бьются под нашими разгоряченными телами, то ли задавая нам темп, то ли, наоборот, вторя нашей страсти. И вот последний аккорд, и музыка растворяется в нас, отключая сознание. - Наверное, мне пора идти? - спрашиваю я, застегивая трясущимися руками пуговицы рубашки. - Побудь, еще немного, - он все еще раздет. Его тонкое тело поблескивает капельками пота, его губы опухли от поцелуев, его глаза пьяны мной. - Волфганг… я… - Ха-ха-ха!!! Все хорошо, Сальери! Иди! Этот смех… Он звенел у меня в ушах до самого дома. Я до сих пор не могу забыть его. И музыку его тела. Мы больше не виделись. Вернее, не так… Мы больше не были вместе, но я стал просто одержим им. Я посещал все мероприятия, если там был он. Я ревновал его ко всем, кто оказывался в поле его зрения. Я вслушивался в каждый звук его музыки, пытаясь услышать там хоть немного тех чувств, которые разъедали мою душу. Но нет… Все было тщетно. В его музыке не было боли и страдания. Только счастье, только радость, только жизнь… Я стал ненавидеть его. Его музыка не давала мне покоя. Его смех острыми иглами впивался в сердце. Он был открыт всем. Он любил всех. Он играл для всех. А я хотел, чтобы он был только моим. И вот очередное сборище напудренных уродов. С их языков капает слюна. В их черных глазах только похоть. Их голоса глухи, как голоса призраков. Их смех визглив. Они ждут ЕГО. Он снова вбегает в зал в распахнутом камзоле, широко разводит руки в сторону и кланяется присутствующим. Улыбка, правая рука начинает порхать в воздухе в такт неслышной мелодии. Снова легкий поклон и смех. Я схожу с ума, глядя на весь этот спектакль. Сотни глаз пожирают его тело. Сотни губ всасывают его тепло. Они хотят его. Его душу. Его музыку. Я выбираю момент, когда рядом с ним наконец образовывается пустота. - Сальери! Друг! Как ты? - он не дает мне ответить. - Я тут написал дивную вещь. Уверяю, тебе понравится. Я назвал ее «Lacrimosa dies illa», «День слез». Слушай! Я буду играть! Он тянет меня за рукав камзола к клавесину, садится на стул и… Боль… вязкая, липкая, текущая из-под его пальцев. Слезы, по чему-то далекому и потерянному. Тоска, превращающая душу в пепел. Тихая и светлая печаль… И снова боль, как раскаты грома… Вот чего я так ждал от него! Вот то, что я надеялся услышать! Последняя нота умирает глубоко во мне, и я чувствую, что по моим щекам бегут слезы. - Не плачь, друг мой Сальери! Я пью за тебя! За твой талант! И хочу поблагодарить тебя за ту дуэль, где победителей не было, - с этими словами он выхватывает из моих рук бокал кроваво-красного вина и подносит к губам. - Нет! - успеваю выкрикнуть я, но поздно. Он залпом осушает бокал, и капли смертельного напитка тихо стекают с его губ на белоснежную рубашку. Его лицо бледнеет, и он, покачнувшись, хватается рукой за гладкую крышку клавесина. - Я что-то устал, мой друг. Пожалуй, я пойду. Я смотрю на его удаляющуюся фигуру и понимаю, что совершил страшную ошибку. Он не мог быть только моим. Его никто не мог бы удержать подле себя. Он - гений, а я оборвал его музыку на высокой и чистой ноте. Теперь она будет звучать вечно для всех, но не для меня. Прощай, МОЙ Моцарт.