***
Удара я так и не почувствовала, поэтому решила, что умерла до падения, и открыла глаза. – Омега пришёл в сознание! Всем внимание! Это не учения! Всем занять свои места! Кто же так орёт? Этот, что ли, парень с длинной косой? Или телка? На мусоров не похожи. Белые халаты? А! Это скорая суетится. Точняк, теперь ясно, почему ничего не чувствую. Вкололи, наверное, чего–нибудь. Спасибо им. Люди. Человеки. Стоп! А чего они в сорокаградусный мороз в одних халатах бегают? – Здравствуй, назови своё имя и возраст, пожалуйста, – обратился ко мне некто с косой. – Ася, двадцать два. А ты врач? – Я доктор… – Окей, доктор. Что вкололи и сколько я без сознания провалялась. Косатый удивлённо вытаращил глаза. Переглянулся с коллегами и вновь посмотрел на меня. – Где ты был до потери сознания? – спросил чудик, произнося слова по слогам, будто я ребёнок. – На мосту, – в той же манере ответила я и добавила: – И я была… Рука легла на грудь, но привычные мешки с молочными железами не нашлись там, где определялись с девятилетнего возраста. ЧТО??? – Где? Где всё? – в панике заорала я. – Все талисманы и кулон мы сохранили в специальном сейфе. Асион, ты ничего не помнишь? Лицо Косатого приняло какой–то скорбящий вид. Мне стало не по себе. Асион? Это шутка? – Слыш, доктор, я уже в порядке. До дома сама… – Твой дом здесь! Ты всё… Аррр! Асион, не шути так, я два века ждал твоего возвращения! И ты говоришь, что ты, – начал кричать на меня какой–то бугай за спиной Косатого. – Я Ася, и я хэзэ кто ты, чел. Чё–то мне не верится, что ты врач. – Я не врач! Я твой муж! – едва не визжал неизвестно кто, порываясь ко мне, но Коса мешал. – Я незамужняя девственница! Уж это–то я помню! Бугай хватал ртом воздух, остальные неврачи тоже места себе не находили. Ай, да пошли эти медики в морг, толку от них, как от мыла. И без него прожить можно. – Стой, Асион! Вернись, кому сказал! – Ты мне не указ! А потом случилось… Я даже не знаю что! Я толкнула его в грудь, а он улетел в стену. Ну, я и дала деру. Халатики все расступались. Я благодарная выскочила в дверь. По коридору до следующей. Вторая. Третья. Думала, усё, больница, я тут сдохну, и вот выход! – Ура! – вырвалось из груди. Лес вокруг. Ничего себе больничка. Либо совсем старая, либо для богачей, хотя… Нет, второе отпадает. Меня за богатую не приняли бы. Бегу–бегу, а ноги еле передвигаются уже. Кошмар, что они мне вкололи? Оппа! Река! Значит, не далеко увезли, твари. Сейчас передохну на бережку и домой. Хватит с меня походов по клубам. Только в универ и только во время занятий. Всё, сплю…***
Проснулась я от едва уловимого запаха жареного мяса. Ммм! Шашлышок! Запаха пива или табака не почувствовала, значит, это какая–нибудь семья на пляже пикник устроила. Покормят! Жалко, что ли, пары кусочков? – Стой, – раздалось за спиной, когда хавалки почти коснулись заветного, и щёлкнул курок. Стою. Блин. Этот какой–то мужик озабоченный. Только бы не стрельнул. Жрать хочу! – Дядя, а у нас в городе охотиться нельзя. – А то, что воровать везде нельзя, ты тоже знаешь? Мы в лесу, и разрешение на охоту у меня есть. – Ясненько! Дядя, одолжи пару кусочков, а я для тебя, что хочешь сделаю. – Вали–ка отсюда прямо сейчас. Через век вернёшься, получишь мясо. – Дядя, ты сдурел? Я до полтинника полжизни почти прожил. А до века вообще не доживу! Поворачиваюсь и вижу. Матушки! Под два метра, косой аршин в плечах, а глаза! Аки небо! Голубые–голубые! – Дядь, а тебя жена не боится на охоту отпускать одного? – ни к селу, ни к городу открыла я рот. – Если бы был, я бы не охотился, а своё хозяйство имел, попрошайка. Кто же тебя из дому в такую даль отпустил? – спросил голубоглазый, а я возьми да ляпни: – Да мне всего два квартала на том берегу до дома. Красавчик смерил меня взглядом, потом посмотрела на речку, что виднелась за кустами, и как заржал. Нет, рассмеялся. Очень звонко и заразительно. – Ой, шальной ты, попрошайка. Ты больной? Прости. Видать больной. Родители из дома выпустили, чтобы ты тут помер? А я в ступоре стою и думаю, что больной тут он. Но вывел меня из комы запах подгарающего мяса. Слюнки потекли, я на мяско глазками уставился. Видать этому шкафчику стало меня жалко, раз он, обернув кусочек лепешкой, протянул мне. Я, всхлипывая, промычал спасибо и принялся есть, пока охотник не передумал. Так, СТОП! Почему я о себе в мужском роде заговорила? – Жалко мне тебя, малыш. Если бы меня тогда пара с войны дождалась, у нас бы сынишка твоим ровесником был или меньше. Кто знает, кому это проклятье даст шанс, а кому нет… – Что за проклятье? – спросил, ай, спросила я, принимая второй кусочек мяса. – Бедненький, – прошептал он, – хотя, чему я удивляюсь, все за последние два века такими рождаются. – Какими? – Глупыми. Вот тут я обиделся, даже отвернулся. Но обижался не долго. Дядя помахал перед носом у меня новым кусочком мяса. Я его принял и простил дядьку. – Не обижайся, малыш. Я давно ни с кем не общался дольше пяти минут. – Почему? – спросил я тихо. Почему–то даже думать о себе, как о девушке, стало вдруг не то, что неприятно, а как–то неправильно. Груди нет, чем я теперь не парень. Всегда к этому стремилась. Дышать легче. – Я же нелюдимый и древний. Я помню те времена, когда омег выдавали замуж по расчету. Тогда они рожали детей альфам и были счастливы. А сейчас каждый второй тот ещё распутник. – Да уж, я тебя понимаю, – поддержал я его, за что получил четвёртый кусок мяса. – Ты омега, куда тебе понять древнего альфу? – вскинув бровь, спросил мой спаситель. – Что значит… А!!! Змея! У тебя на плече! А!!! – завизжал я, вцепившись в ближайшее дерево. – Это же ужик, – рассмеялся охотник и поднес эту мерзость к моему лицу, от чего я ещё громче завизжал. – Ну, будет тебе! Я его уже убрал. Вон! Смотри, он уполз. Успокоился? – Да, – буркнул я и уткнулся зарёванным лицом ему в грудь. Большая и тёплая, даже горячая рука легла на мою голову и стала нежно гладить. – Больной ты, малыш. Как хоть звать тебя знаешь? – Ася. – Ась? – Ася, – громче повторил я. – Хм, красивое имя у тебя, Ась. Оно значит «долгожданный». Я не стал его исправлять. Мне понравилось значение имени, которое он дал. – А как тебя зовут? – Димеон, – ответил красавец, – это значит «воин», вот только Дядя, мне нравится больше. – Почему? – спросил я, все ещё прижимаясь к нему. – Дядя значит «мой единственный». Ты что не знал? Почему тогда так назвал? Я тебя сначала за распутного принял, только они по лесу нагишом ходят и дядями всех зовут. Я аж дышать перестал! Он меня послал только потому, что за шлюху принял? Слава богу! Тьфу! Не дай бог, он бы подумал, что я всерьёз того… – Держи, малыш. Маленький Ась. Дядя протянул мне пятый кусочек, но я отказался. В животе было тепло и плотно. Я сидел на бревне, пока Дядя ел свою порцию мяса, и смог хорошенько его разглядеть. Высокий, красивый блондин с изумительными голубыми глазами. Волосы едва скрывают мочку уха и больше похожи на шапочку. Ну, это так, в отличие от того бугай в больничке, тот был жгучим брюнетом, волосы по плечи одной длины. И глаза серые, как мокрый асфальт. Урод, короче, да и ростом моего Дяди ниже. Стопэ! Чё сразу мой–то, а? – Ась, тебе не холодно нагишом–то? – спросил меня Дядя, насытившись. – Ну, ясен пень, а что поделать? У меня ничего нету, – отвечаю и понимаю, что шибко замёрз. – Иди ко мне, – позвал он и приподнял свою кофту. Я дар речи потерял. Я к этой груди прижимался? К этой огромной накачанной и абсолютно безволосой груди взрослого мужчины??? Да ладно! – Долго думать будешь? – спросил Димеон совсем незлобно, а как–то нежно, зовуще, что ли? Я сел к нему на колени. Едва плечом касался. Он переместил меня так, что мне пришлось обхватить его, как дерево недавно. Он опустил кофту и тут я затрусил. Задохнусь же! – Не дёргайся, сейчас голову вытащу. Чувствую затылком, что он пуговицы расстёгивает. Тут меня под попу ухватили и вверх подтолкнули. Я чуть не завизжал. И вот головушка на воле! – Дима, а ты со всеми такой добрый? – спросил я, забыв его полное имя. – Ась, вот скажи, ты придуриваешься? – спросил и смотрит на меня так хмуро–хмуро. – В смысле? – не понимаю я. – Ты зачем меня любимым зовешь, олух маленький? – Я не олух! Я просто твоё полное имя не запомнил. Ты моё, кстати, тоже укоротил! – Не понял? Что я укоротил? – спросил он меня, а глаза виновато–любопытные. Как так??? – Меня Ася зовут. А–С–Я. Три буквы. Теперь понял? – Нет, ты будешь Ась, – как–то грубовато и резко ответил Дядя, отводя глаза. – Слышь, единственный, что «Ася» значит? – спросил и руки в боки под кофтой уткнул. – Любовь всей моей жизни, – буркнул Дим и погрустнел. Ой–ой! Он же свою пару потерял, вот я олух! В натуре олух! – Прости, я не знал, честно! – попытался я извиниться, а на глаза слезы навернулись. – Димеон меня зовут. Да и «Ася» был у меня два века назад. Его руки бережно прижали меня к груди. Он закрыл глаза, я тоже. Минут через пять чувствую эти лапищи под кофтой на моих ножках. – Дим, ты заблудился? – не открывая глаза, спросил я охотника. – Мне сидя спать неудобно. Повернись ко мне спиной. Сунь ноги в штаны. На земле удобней. Ну, повернулся, ну, сунул. И только расслабился, как мне в межпопье уткнулось оно. – Димочка, а ты меня трахнуть не хочешь? – писклявым голоском спросил я, дрожа весь. – Ещё раз Димочкой назовешь и трахну, и помечу, и из своих штанов никогда не выпущу. Всё! Допрыгалась! Колобок лисе на язык сел. Ну, что за дура–то я такая? Реву теперь лежу. – Ась, малыш, я пошутил, – прошептал он, прижимая к груди. – Ты ещё маленький. Да и течки у тебя нет. Так что не волнуйся, я тебя не трону. Клянусь. – Мамой клянись! – хныча, шепчу я моему возможному насильнику. – Кем? – недоуменно спросил он. – Тем, кто тебя рожал! – сквозь зубы прорычал я. – Ладно, клянусь моим отцом–омегой, родившим меня четыре века назад, что не покушусь на твоё идеальное возбуждающее тело, пока ты сам меня об этом не попросишь. – Ни–ког–да! –мотая головой, ответил я. – Никогда не говори «никогда», Ась. Мой Ася тоже клялся, что никогда меня не забудет. Вот теперь мне плохо. Почему? Потому, что он сравнивает меня со своим бывшим. А возраст? Если два века назад его бросили, а сейчас ему четыре… Полжизни с разбитым сердцем… А сколько же его ждать Ася должен был? И почему он говорит веков вместо лет? Ой, то есть десятилетий. Отец–омега? Мужик родил его? Ай, ладно, завтра спрошу. Тут так тепло и хорошо…***
– Ась, проснись, не то сонного в реку кину, – разбудил меня горячий шёпот. – Плавать не умею, – буркнул я и потянулся. – Учись. Мать его! Тьфу! Отца! Холодно! – Дима, ты… И слова все в глотке застряли. Перед моими глазёнками большая дубинка, что вчера, да и всю ночь в меня упиралась. Орал благим матом и бежал к берегу. Ну, не матом, а «чур меня!» и не бежал, а ковылял, спотыкаясь о камни и падая в воду. Это на какого лешего бог этот шкаф таким богатством одарил? Как скалка! Ей богу! Жуть! Он же меня порвёт… Ой, ай!!! О чём я только думаю!!! Дурак, дурак, дурак! Ой, мама! Он сейчас прямо за мной стоит. ***!!! – С лёгким погружением, Ась. Ты чего так сиганул? Рыбёшек испугался? – и заржал, как конь. – Я вашего змея испугался, дядечка, вы на кой чёрт мою детскую психику на грани срыва держите? Вам мало того, что я всякой ползучей нечисти в лесу боюсь? – Ну, нечисть я факелами ночью отпугнул… Ась, ты чего так глазки выпучил? – Какую нечисть? Какие факелы? Я у тебя в штанах был, пока ты по лесу бегал??? – Ась, я их магией отогнал, – сказал он на полном серьёзе. – Ща в обморок хлопнусь. И хлопнулся. Правда, кое–чьи заботливые руки вовремя меня подхватили.***
Просыпаться от запаха пищи, что может быть прекраснее? И плевать, что это уха! С костями съем! Димочка так вкусно готовит, неужели все охотники такие? Или только те, кому четыре века с лишним? Не могу больше без чувств валяться. Есть хочу! – Очнулся, Ась. Ну, напугал же ты меня! – говорит, а в руках миска с водой. Зачем вода? Есть давай уху! Нет, вы посмотрите на этого чистюлю! Рыло с руками мне омыл. – Вот теперь кушать, – сказал Дима и на руках понес к котелку. Я аж прослезился! Меня усадили на колени и дали ложку. Предупредили, что горячо, но я всё равно язык обжёг. Так есть хотелось. Язык на улицу высунул, дуть пытаюсь. А тут Дима в рот холодной воды из фляги набрал и мой многострадальный орган вкуса туда же засосал. Я, честно, обалдел. Языку так хорошо в холоде стало. А тут меня на коленки усадили, обняли. Я растаял… – Ась, ты как–то слишком сладко пахнешь, – сказал Димеон, о, имя вспомнил! – Чем пахну? – спросил заплетающимся языком. – Моей парой пахнешь, Ася… А дальше было ЧТО–ТО!!! Его руки и язык были везде! Ласкали, щипали, лизали. Я мычал, стонал, умолял перестать. Но когда он останавливался, и я видел его потемневшие от страсти глаза, мольбы продолжить сами срывались с моих губ, опухших от жадных поцелуев. – Димочка, Димочка! – звал я его, смутно понимаю, что говорю что–то очень личное, что–то… – Сейчас. Маленький мой, Асенька. Когда и как он проник в меня, я не понял, но меня вдруг заполнило такое тёплое и горячее нечто, что я выгнулся и простонал имя моего любовника. Он медленно двигался, даря невероятное наслаждение. А я стонал, хватал его за плечи, бедра. Он был такой красивый с испариной на лбу, закусив губу, проникал в меня так нежно и сладко, что я, казалось, сойду с ума. – Асенька, стань моим навсегда, маленький. Я вечность тебе подарю, любимый мой, родной! – Да, да, Димочка, только твой… Шею пронзила адская боль! Я заорал и в этот момент кончил, пачкая наши животы спермой. Спермой? Да, спермой, а положил руку поверх его, той, что сжимала мою плоть. Я мужик! Да… – Асенька, любимый, мой навсегда! – шептал он мне на ухо. Боль в плече потихоньку проходила, а вот внутри что–то стремительно росло. Я запаниковал, но Дима перевернулся на спину и уложил меня к себе на живот. Он гладил меня, целовал лицо, пока узел рос. А потом… Потом в меня излилось очень много Димы. Мы пролежали в сцепке не меньше часа. Все это время он говорил мне о том, какой я красивый, что я самый–самый, что он любит меня до чертиков и никогда не отпустит. Выскользнув из меня он тяжело вздохнул. На вопрос, что случилось, он не ответил. – Димочка! Что с тобой? – взмолился, обнимая его со спины. – Ася, я тебя убил…***
– Что? Я не мог поверить его словам. Это он меня с моста скинул? Господи, да что же это такое? – Асенька, малыш, прости! – Объясни мне всё немедленно, как ты меня убил??? – Я посадил в тебе своё семя. Я упал. Прямо на землю. Голой задницей. ЧТО?! – Дим, ты нормальный, не? – Ася, я говорю на полном серьёзе! У тебя течка, мы были в сцепке. Ты уже должен быть беременным. – Но я же мужик! – я даже указал руками на обмякший, но вполне мужской орган. – Малыш, все омеги мужчины, и альфы тоже. Вот только омеги рожают, то есть рожали детей, а альфы только оплодотворяют. Понял? – Нет, – честно ответил я и обхватил себя руками за плечи. Дима снял кофту и отнёс меня к реке, искупал, вернул к костру и одел в свою кофту. Помешав уху, которая немного выкипела, но всё равно была очень аппетитной, подал мне миску и ложку. Язык я уже обжечь не мог, но желание это сделать не давало покоя. Вид удрученного любовника меня совсем не радовал. Плечо начало саднить, и я потер его рукой. Мама моя! На плече красовалась багровая отметина с кулак размером. Димка заметил мой шок и поцеловал. – Через пару дней только след от зубов останется. Прости, малыш. Прости меня за всё… – За любовь, заботу и удовольствие? Дим, ну, ты совсем рехнулся! А глаза у него такие виноватые, что я сам заревел. Он меня обнял и тоже заплакал. – Димочка, пусть я беременный, но я же от тебя беременный. Что тут плохого? – То, что тебя либо родоразрешат путём кесерева сечения, либо ты умрёшь беременным. За моей спиной стоял Косатый. Я так вцепился в Диму, что он задыхаться начал. – Мой! Не отдам! – Больно нужен! – парировал Косатый. – Спасибо, что нашел его, Димеон. – Что вы собираетесь с ним делать? – спросил Дима, а я впал в ступор. Опять. – Исследовать. Что ещё нам остаётся? Мы ведь уже два века ищем мессию, что спасет нас. Вот тут я не выдержал. – Я и так уже мёртв, что вам ещё от меня нужно? К тому психу не вернусь! Никогда! – Тебя я сам к нему не пущу, Асион. Ты у меня лабораторной крысой будешь, попрошайка. Опять попрошайка! Стоп, а это не синоним ли распутника? Мои опасения подтвердил Дима, обнажив моё плечо. На лице Косатого не дрогнул ни один мускул. – Катион, он теперь мой, – заявил Дима, я чуть штаны не намочил от счастья или чего другого. – Вижу. Вот только он попаданец. Которого предсказывали. – Кать, я позабочусь о нём, и если Ася действительно тот… – Ася? – удивился Косатый. – Он уже стал для тебя таким близким? – Не тебе по этому поводу волноваться, – холодно ответил Дима, а меня прошибло потом. Вот эта фифа - бывший моего Димы?! Вот это тощее недоразумение мужского пола?! – Катенька, ты где? Катя! Отзовись! Я узнал этот голос, это «муж». Стопэ, Катенька? Меня терзают смутные сомнения… – Вижу, ты время зря не терял, Катион. Я посмотрел на моего возлюбленного, и сердце в груди сжалось. Он всё ещё его любит… – Катя! – раздалось совсем рядом. – Я же говорил, не убегай. Димеон? Бугай–брюнет смотрел на Диму и как–то весь уменьшился в размерах. Дима встал и отвёл бугая в сторонку. А мне пришлось остаться наедине с его бывшим. – Дима теперь мой! – выдал я, едва альфы скрылись. – Я это уже понял. Он плакал. Натурально плакал. Не притворялся. Не всхлипывал, не давился слезами. Просто сидел и плакал. Мне стало его жалко. – Эй, что значит попаданец? – попытался я разрядить обстановку. – Это значит из другого мира. Прости, встреча попаданца не так должна была происходить. Костион был избран лучшим альфой по всем показателям. Он должен был оплодотворить попаданца. После рождения ребёнка проклятье должно было быть снято. – Что за проклятье? – Два века назад один омега ждал ребёнка от одного влиятельного альфы, но альфа был любвеобильным, и одного мужа ему было мало. Когда омега, тёмный маг, узнал о похождениях мужа, то устроил ему разборки. Альфа замахнулся и омега ударился животом об стол. Выкидыш. Обезумев, брат проклял всех в нашем мире. Омеги не могут родить сами, а те младенцы, что извлекаются, не способны выжить. Древние, альфы и омеги, рожденные до проклятья, обрели вечную жизнь, а те, кем были беременны омеги в то время, уже умерли или готовятся к смерти в отцовских утробах. Всё зависит от того, в какой момент двухсотлетняя беременность выведет оставшихся омег из себя. Подросшие омеги, вообще беременеть не собираются. Они делают операции или пьют отравленные зелья, которые убивают в них плод. Пророки узнали, что проклятье можно снять, если от альфы из нашего мира понесёт омега–попаданец, что будет иным проявление омег. Пророки назвали этот вид женщиной. Супер–омега, который сам рожает и вскармливает своё дитя. – В прошлой жизни я была женщиной, но здесь–то я мужик, омега то есть. – Ты любишь Димеона? – спросил Косатый. – Больше жизни! – Тогда роди ему сына. Сними проклятье с нашего мира. Умоляю тебя. – Я постараюсь… Димеон и Костион вернулись. Второй обнял меня и сказал, что в его доме есть все условия для того, чтобы спокойно и безопасно выносить беременность. Я отказалась, но Дима взял мои руки в свои ладони и начал втолковывать, что на мне лежит огромная ответственность. – Да плевала я на эту ответственность! Я без тебя никуда! Ты же сам клялся, что не отойдешь ни на шаг. Лжец!!! Я плакала и лупила его по груди кулачками. Куда там, он же тоже шкафчик. А потом мне стало вдруг плохо, голова закружилась, и я потеряла сознание.***
Очнулась я на мягкой постели и снова заревела в голос. – Тише, малыш, Асенька, не плачь. Ребёнок снова тебя усыпит, если будешь расстраиваться. – Что? Как усыпил? Он же ещё не родился! – Глупышка, наш мир полон магии. И малыш со мной уже разговаривает, семечко обрело разум, как только начался процесс деления клеток. Он сказал, что папа будет много плакать и не сможет правильно питаться, если меня не будет рядом. Катион тоже был согласен с малышом, правда, он удивился, что наш кроха так рано заговорил. Его только сейчас начал разговаривать. – Что? – я смотрел на любимого Димку, как на психа, а он только улыбался и целовал меня. – Что слышал, Асенька. Катя ждет ребёнка от Кости. Ты в курсе, что пока ко мне не попал, три дня где–то пропадал? Нет? А то, что течка у тебя была неделю? Я только в последний день сцепился с тобой и… Я смотрела на него глазами–блюдечками. Я не могла определить, то ли я она, то ли я он? «Ты моя мама, а пол сама выбирай, в этом мире все мужчины, но папа, когда узнал, что ты супер–омега, сказал, что будет тебя называть так, как ты сама захочешь. Ведь твой пол не важен, он любит твою душу, тело и разум. А они у нас пока одни на двоих. Потерпишь?» – раздался голос внутри моей головы. «А ты снимешь проклятье?» – спросила я, радуясь, что малыш и со мной разговаривает. «Конечно, только пообещай мне кое–что, ладно?» – спросил малыш каким–то виноватым голоском. «Что?» – эх, все дети одинаковые. «Я на Анионе женюсь, а ты не будешь против», - уверенно прозвучал голос моего сына. ВОТ ТЕ РАЗ!!! Ещё не родился, а уже жениться собрался! «Мамочка, Анион это сын Кости и Кати, он омега, и я его уже люблю, а он меня, понимаешь?» – говорит малыш, а чувство, будто он меня уговаривает. «Если вы действительно друг друга любите, то я не против», – что поделать? «Спасибо! Папа говорил, что ты очень добрая и понимающая, а я боялся, что ты только к нему такая», – пробубнил малыш, а по телу разлилось тепло. «А как тебя зовут?» – спросила я своё дитя. «Не знаю, папа пока не выбрал, а ты как хочешь?» – ответил малыш. «Может Сёма?» – предложила я. «Семион? Слышащий молитвы? А что? Мне нравится, пойду у папы спрошу. Мама, он доволен».