Их... двое?

Временами ему уже начинало казаться, что он постепенно превращается в бездушную машину, каждый день которой до омерзения был похож на предыдущий: проснуться, принять душ, позавтракать через силу, сухо попрощаться с родителями, и уйти на учебу. Потом отсидеть положенные учебные часы, не обращая внимания не презрительные насмешки за спиной, и пониже натянув капюшон серой пайты, поплестись обратно домой, петляя по закоулкам и каким-то дворам, лишь бы максимально отсрочить неизбежное возвращение. Едва зайдя в дом спешить в свою комнату, привычно отказываясь от ужина, и завалиться на мягкую, теплую постель, наконец-то выдохнув с облегчением. Прошло уже несколько месяцев. Первые несколько недель, пока он пытался заставить себя не думать, забыть, было намного проще – обида, что топила его после их ухода, долгое время не позволяла ему углубиться в то отчаяние, что постепенно охватывает его сейчас, спустя месяцы. Он помнит, как старался вернуть свою утраченную благодаря им тихую жизнь в прежнее русло, как внутренне сгибался, принимая теперь тройную дозу насмешек и презрения, приправленную ядом ехидства, когда каждый окружавший его считал своим долгом напомнить ему, что его бросили. Выбросили. Стискивая зубы до острой боли, Тэмин впивается ногтями в наволочку подушки, натягивая до тех пор, пока плотная ткань не начинает расходиться по швам. Хочется просто забыть. Все, что ему хочется – расстаться с этими болезненными воспоминаниями, забыть их лица, их улыбки, прикосновения, тепло… Забыть те вечера в маленькой гостиной, и аромат выпечки Кибома в выходной, а больше всего – их лживые ласковые улыбки и слова. Забыть все, что связывало его с ними… Давай же, Тэмин. Они ведь обманули тебя, растоптали все, что ты дал им, посмеялись и ушли. Ну же, Тэмин, отпусти это. Тэмин… Парень с яростью швыряет влажную от злых слез подушку в противоположную стену, с громадным трудом сдерживая себя от крика – он знает, что это бесполезно, пусть он хоть тысячи раз скажет, как ненавидит этих двоих, оторвать от себя эти воспоминания он не в силах. Подушка сиротливо валяется на полу, дополняя унылый «пейзаж» его комнаты, когда он проваливается в беспокойный сон, будто сморенный невероятной усталостью. А утром все снова повторяется: душ, безвкусный завтрак, поскудные одногруппники, затяжная дорога домой, и долгожданный омут сна в мягкой постели. А в один из таких вечеров его просто накрывает истерика, как какую-то девчонку-школьницу, ненавидящую весь белый свет, когда она испытывает «прелесть» первой любви. Когда он рвет все, что попадается ему под руки, срывая ногти, и сбивая костяшки об углы мебели, в голове мелькают картинки того дня, когда он впервые зашел в квартиру после их ухода, осознавая все. Паника. Растерянность. Злость. Отчаяние. Сейчас, когда он больше не мог выносить давление всех сдерживаемых до этого эмоций, ему казалось, что его кромсает на части: хотелось разорвать глотку в криках, надеясь, что станет легче, и забиться в самый темный в мире уголок, чтобы не видеть и не знать совершенно никого в этот момент. Он не слышит угроз родителей за запертой дверью комнаты, недовольных шумом, не чувствует боли в руках и прокушенной губе, только ждет, лежа у кровати в позе эмбриона, когда остановится эта противная дрожь в измученном теле. Сознание медленно покидает его, а когда он следующий раз с трудом открывает глаза со слипшимися от слез ресницами, то видит ту же картину: разбросанные и сломанные вещи, редкие кровяные разводы тот тут, то там, стоит увидеть которые, и тут же боль пульсацией отдается в израненных руках. Он с трудом поднимается на дрожащих ногах: это его предел. То, что произошло вчера уже выходит за рамки нормального. Он не может так больше. Он устал. Он исчерпал себя. Вчерашняя истерика тому доказательство: ему давно пора оборвать все это безумие, которое, он уверен, переживает только он один. Эти двое, признающие всегда лишь друг друга, наверняка уже и думать забыли о том, что был в одном из маленьких городишек парнишка Ли Тэмин, скрасивший, возможно, их вынужденное там пребывание. Теперь ему хочется смеяться. Над собственной наивностью, глупостью, и беспечностью. Он не допускает мысли, что кто-то из них в свое время сожалел об уходе хотя бы минуту, потому что… Потому что они бы обязательно взяли его с собой, будь он им хоть капельку дорог. И нет причин вести себя теперь как последний слабовольный нытик, прятаться по углам и гробить все за воспоминания, которые все равно со временем померкнут. Ведь так? Да? Черта с два, думает он, когда в один из дней отвечает на звонок с неизвестного номера, после чего бессильно опускается на край постели. В трубке тишина длится долгие десять секунд, прежде чем мягкий, родной голос не произносит, едва заметно дрожа: - Умоляю, Тэмин, только не вешай трубку…