Mind Heist

Забыться сном И сны, быть может, видеть в нем. (Уильям Шекспир)

Кошмары реальны, а вот ты, вероятно, – нет. Вероятно, реальность вовсе не существует. Что если реальность – всего лишь ложь, окруженная сиянием чешуек безликих чудовищ, теплые ручейки крови и потухший взгляд того, кто обещал вечность и даже располагал шансом ее начать. Действительность субъективна. То, что реально для одного, может оказаться вымыслом для другого. Драконы и феи далеких стран кажутся правдой в глубоком детстве. Проходит несколько лет, и розовые небеса, луга, усыпанные покачивающимися на ветру цветами, облака из конфет и цветные драконьи крылья становятся всего-навсего вымышленными атрибутами сказок и постановочных фильмов. Для тебя. Для тебя скрип ступенек – обычный звук. Тень на стене – просто тень, а монстры непременно исчезают с первым же лучом солнца. Для тебя реальность вполне типична – экран и черные буквы на белом листе. Возможно, в этот самый момент ты сидишь с телефоном в руках или перед своим компьютером, возможно, стоишь – без разницы. Почувствуй ветерок на своей шее, прислушайся к глухим звукам, доносящимся из окна, вдохни аромат, напоминающий о приближении осени. Кто подтвердит, что все это – не начало кошмара? Определенно не ты. – БДГ-фаза – Проснувшись, Лухан слышит крик. Настоящий вопль, долго звенящий по коридору и яростно ударяющийся о стеклянную поверхность зарядной капсулы. Металлические руки, удерживающие тело Лухана в воздухе, точь-в-точь по команде с тихим шипением разжимают пальцы, и он едва ли не падает. Упирается ладонью в стекло, пытаясь устоять на ногах. В мышцах чувствуется ужасная слабость. Лухан вздыхает. В тот же момент автоматическая дверь щелкает и слегка поднимается вверх. В комнату врывается поток воздуха, и дверной проем медленно расширяется, открывая выход. Крик напоминает вой чайника, забытого на плите из-за более важных дел вроде просроченного кредита или посылки, оставленной на крыльце. Лухан глубоко вдыхает холодный воздух и часто постукивает ногой по примитивно-белой напольной плитке, затертой по швам. Вокруг него – нежное дыхание капсул и электрические вспышки. От каждой капсулы вверх тянутся провода, подсоединенные к центральному реактору в потолке и внушительной системе управления из титана, похожей на чудовищный руль, который неспешно крутится в свете мигающих красно-зеленых огней. – Успокойте его! Отключите! Лухан дергается, едва грубый рев проносится по тихому коридору. Вслед за ним слышится стук каблуков, электрическое потрескивание, и крик внезапно смолкает. Лухан быстро выскальзывает через оставшуюся приоткрытой дверь и мельком замечает человека, чье лицо, освещенное теплым оранжевым сиянием зарядных капсул, кажется ему смутно знакомым. Он не может вспомнить, где именно видел этого человека и видел ли? У него темные глаза и такие же темные волосы. Человек поворачивается, смотрит Лухану прямо в лицо, и у того перехватывает дыхание. Воздух в его легких будто бы замерзает. Стук каблуков по плитке становится слишком громким, и Лухан понимает, что не может сдвинуться с места, хотя отчаянно приказывает себе бежать. Именно в тот момент он замечает, что вообще ничего не может, даже кричать – голос пропал, невидимые руки его похитили. Лухан хватает ртом воздух, а затем просыпается. – Сумеречная зона – Когда Лухан размышляет о четырех годах, проведенных в Институте Грез, он не пытается отрицать действительность и сложившийся порядок вещей. Он просто не может, поэтому по-своему, несколько вольно, запоминает происходящее. Его представление о настоящем складывается из неизбежных воспоминаний о прошлом и чужих снов, поэтому, по сути, он не обманывает себя. Для того чтобы солгать, нужно хотя бы частично знать правду. Лухан придумал теорию о том, что реальность и сон эквиваленты квадратам и прямоугольникам. Сны всегда реальны, а квадрат доказательно является прямоугольником. Однако реальность – не обязательно сон, как и прямоугольник не всегда имеет форму квадрата. Когда-то Лухан пытался вписать квадраты в круги, но потерпел крах и потерял себя среди черно-белых фигур. – Сумеречная зона II – В 2214 году основной предмет споров между Демоноидами и Репудиантами – процесс оптимизации психологической энергии. Ветровая и солнечная энергетика считаются неэффективными и устаревшими, ведь при их использовании техника заряжается двадцать два часа, а работает всего восемь. Соединенные Штаты Америки, Китай и Россия отказались от производства ядерной электроэнергии. Квантовая физика потеряла свою актуальность, ученые перестали интересоваться атомами. Ватты и киловатты остались пережитком двадцать первого века, теперь вместо них используются ес-единицы страха. На один дом ежедневно затрачивается до двенадцати тысяч ес-единиц, двадцать тысяч в случае крупной семьи и еще больше, если семья богата. Наступила эпоха государственного Института Грез, правительство создало крупнейший конгломерат, отвечающий за поставку энергии по всему миру. Проблемы нехватки питьевой воды и отсутствия электричества в так называемых ранее странах третьего мира в книгах теперь обходятся стороной, сглаживаются ложью и становятся лишь отголоском того, что некогда было предметом озабоченности тысяч активистов. Электричество и энергия – постоянные составляющие реальности, которую Лухан, по его мнению, знает. Только они помогают ему отличить кафельный пол во сне от него же в действительности. Все просто – всего одна доза опиоидов превращает грезы в явь, а чуть позже Лухан приходит в себя от разряда тока. Когда-то давным-давно Лухан слепо верил, что попасть в Институт Грез и стать его частью – настоящая честь, которой удостоены лишь самые яркие, наиболее талантливые молодые люди. Только лучших брали в организацию, по крайней мере, в девятый сектор. Работать на передовую энергетическую компанию и эффективнейшего поставщика на рынке сопутствующих сну товаров? Не каждый осмелится допустить такую возможность даже в самых смелых мечтах. Со временем Лухан понял, что это отнюдь не честь. Это даже не приключение и уж конечно не то, чем он хотел заниматься до конца жизни. Нет, это обыкновенный кошмар. – НБДГ-фаза 2 – Сехуну всего девятнадцать. Каждую ночь он срывает голос, когда кричит, просыпаясь от очередных ужасов, которые в Институте Грез так любят изображать на диаграммах при помощи ес-единиц страха. Приборы фиксируют больше тысячи выброшенных единиц в минуту, тогда как при обычном кошмаре вырабатывается не больше двух жалких сотен. С каждой ночью Сехуну увеличивают дозы валиума-рогипнола, способные сделать его сны в сто раз страшнее. Пару раз Лухан спрашивал, что ему снится. Сехун моментально становился белым, как полотно, и Лухан понял, что лучше не спрашивать. Днем, когда они выходят подышать воздухом в парк, Сехун засыпает, привалившись к Лухану, и его лицо кажется умиротворенным. Днем Сехун снова выглядит непривычно живым. Его волосы блестят на солнце, как водная гладь, ресницы подрагивают, как крылья бабочки. При естественном свете, вдали от доков ему не снятся кошмары, и быть рядом – единственное, что Лухан может сделать в благодарность за то, на что Сехун ради него решился. Он никогда не хотел приходить в Институт Грез и, в отличие от большинства, не повелся на большие деньги и финансовую стабильность, которую конгломерат гарантировал. Он всегда повторял, что с этим местом что-то не так, что оно ему совершенно не нравится. Ему тогда было восемь, а Лухану – двенадцать. Не зря говорят, что нужно прислушиваться к словам детей. Сегодняшнее утро выдалось тихим. Лухан спокойно сидит на скамейке неподалеку от Шипучего Залива и, привалившись к деревянному подлокотнику, читает книгу о правильном питании. "Яблоко на ужин (плюс зелень и углеводы) – и врач не нужен!" – весело советует автор книги. Время от времени дует свежий прохладный ветер, челка то и дело лезет в глаза, а затекшую ногу слегка покалывает. Сехун лежит, положив голову на бедро Лухана, а тот рассеянно гладит его волосы и прислушивается к шуму воды. – Газета, – говорит Цзытао, протягивая Лухану скрученный в трубочку экземпляр. У него совсем серый, уставший вид. Похоже, он даже не успел принять душ и незамедлительно принялся за работу. Со своего места Лухан видит черные неразборчивые спиральки слов и с благодарностью принимает газету. – Есть важные новости? – Я еще не читал. Газета только что вышла, – через плечо Цзытао перекинута огромная сумка. – Расскажешь за ужином, о чем пишут? Бэкхён хотел провести день у бассейна. Лухан кивает и провожает Цзытао взглядом. Тот медленно уходит вперед по песчаной дорожке, раздает всем попутчикам свежую прессу. Лухан откладывает в сторону свою книгу и, открыв газету, вдыхает запах типографской краски. "Глобальные температуры продолжают падать", – кричит заголовок. – "Углеродный след человечества наконец-то исчез?" Подобные шапки Лухан видит из раза в раз, каждый месяц, из выпуска в выпуск. Он пролистывает газету привычно и невнимательно, расплывчатым взглядом просматривает однообразные строки и вдруг замечает в самом низу шестой страницы, ниже рядов бесчисленной рекламы наркотиков, маленькое объявление, с позором втиснутое в тонкую рамку. "Из седьмого сектора пропал сновидец", – постыдно шепчет заголовок. Слева от мелкого текста – зернистая фотография: крупным планом запечатлен парень едва ли старше Сехуна. У него темные, бездушные глаза, которые из-за ужасного качества печати кажутся абсолютно черными. – Ким Чонин, девятнадцать лет, – Лухан тихо читает вслух. – Исчез семнадцатого ноября. – Как сновидец моего возраста попал в новости? Лухан отодвигает газету в сторону и видит, что Сехун проснулся и смотрит на него ясным взглядом, осмысленным и даже заинтересованным, не то что в последние дни. Под его глазами все еще есть синяки, они портят нежную кожу, но при ярком солнечном свете почти не видны – всего лишь светло-фиолетовые бархатные подушки, на которых засыпают тени от опущенных ресниц. – Похоже, он бесследно исчез из седьмого сектора, – говорит Лухан, приблизив газету к лицу, – только вот долго ли он продержится? Институт Грез его ищет. Сехун не отвечает, и Лухан снова переводит на него взгляд. Глаза Сехуна закрыты, и теперь невозможно понять, спит он на самом деле или же нет. – НБДГ-фаза 4 – Существует три стадии страха. Первая – отвращение, самый слабый вид неприятных снов. Лухану снятся отрубленные головы, которые скатываются по ступенькам к его ногам, снятые скальпы и люди, четвертованные ножами или разорванные лошадьми. Сехун говорит, что на этой стадии из его глаз вылезают мучные черви, он кашляет кровью и его тошнит. На этой стадии исчезает свет, и что-то теплое и слизистое брызгами оседает на лицо Лухана. Вторая стадия – трепет. Ее игнорировать уже сложнее, потому что сны – странные, аномальные. Люди видят гигантских сороконожек и ходячих зомби, оборотней с налитыми кровью глазами, выпускающих когти и воющих на луну, вампиров с окровавленными клыками. После таких снов Сехун с пустым взглядом рассказывает за завтраком, что видел лысого клоуна с заточенными зубами, который улыбнулся, а затем в одно мгновение восторженно распорол ему живот. На этой стадии свет исчезает, и что-то хватает Лухана когтистыми пальцами. Последняя стадия – ужас, худший из всех вариантов. Сны, которые чаще всего видит Сехун, жуткие и необъяснимые, вызывающие больше всего ес-единиц страха. Людям снится, что их близких заменили идеальными, безупречными репродукциями, снятся куклы с человеческими глазами и улыбки беззубых старух. Сехун просыпается с криками, когда сталкивается со статуями, которые двигаются, стоит ему отвести взгляд, и длинными дрожащими тенями в конце коридоров. На этой стадии свет исчезает, и Лухан чувствует на своей шее чье-то дыхание, но, обернувшись, понимает, что он совершенно один. – БДГ II – Лухан редко бывает в крыле высокого напряжения. Это отнюдь не приятное место – голые стены и стеклянные окна, куча пустого пространства, которое так и просится, чтобы его заполнили. В каждой из комнат стоит операционный стол, рядом – тележка, аппараты и черный экран. Из-за фиксирующих ремней, прикрепленных к мебели, комнаты слишком отчетливо напоминают камеры пыток. Лухан был в этом крыле всего один раз и предпочел бы сюда не возвращаться, но вот он здесь. Стоит в одном из оконных проемов, вытесняя собой пустоту. На нем тонкая льняная одежда, и Лухан не совсем понимает, что происходит. Точнее наоборот, слишком хорошо понимает, оттого и убеждает себя в обратном. На самом деле все просто. Он не видит голову пациента, но сейчас на обычно черном экране телевизора ¬– человеческий мозг. Количество крови повсюду вызывает тошнотворное отвращение и неприязнь. Лухан дергается, когда один из хирургов отворачивается от пациента, удерживая в ладонях нетронутый мозг, обернутый тонкой пластиковой пленкой. Он осторожно опускает его на металлическую тележку с колесиками, и остальные врачи воспринимают это как призыв отложить окровавленные инструменты в контейнер, похожий на ведерко для льда. Хирург, извлекавший мозг, вдруг поднимает глаза и смотрит прямиком на Лухана, а тот задерживает дыхание. Воздух застывает у него в легких, однако хирург отворачивается, как будто никого не увидел. На операционном столе, с торчащей изо рта трубкой, лежит Сехун. На мониторе отражается его странный сердечный ритм, а одна часть головы залита кровью. – Лоботомия проведена успешно, – говорит главный хирург, проходя мимо Лухана. – В жизни не встречал такого сновидца. – Жаль, что столь мощную психологическую силу не начали использовать раньше, – подхватывает другой врач, стягивая резиновые перчатки. – Очень жаль, иначе в прошлом месяце мне досталось бы больше воды. Люди в белых халатах смеются, и звуки их смеха эхом отражаются от стен коридора. У Лухана ломит виски. – Альфа-ритм – Металлические руки разжимаются, дверь дока медленно открывается, а у Лухана подкашиваются колени и, едва вернувшись в сознание, он сразу же падает лицом вниз. Он пытается восстановить дыхание и лежит, прижавшись щекой к холодной кафельной плитке, слушает зловещее потрескивание центрального реактора над головой. Многочисленные механизмы медленно вращаются, перерабатывают единицы страха, и размеренный шум успокаивает Лухана. Лоботомия в Институте Грез – исключительный случай, но ее не назвать чем-то неслыханным. Когда умирает сновидец, его подводит не тело, а мозг. Смеси наркотиков, которыми пичкают всех сновидцев, могут быть абсолютно любыми, но все без исключения называются "валиум-рогипнол" – только потому, что врачам нравится давать сомнительным препаратам названия. Наркотики разрушают префронтальную кору мозга и нервные связи, и со временем мыслящий человек становится неразумным овощем. Иногда его мозг сохраняют в целях эксперимента, иногда самого человека искусственно вводят в состояние комы, потому что, пока он жив, его психосиловой потенциал можно насильственно выжать по максимуму. Подобное происходит настолько редко, что Лухан слышал всего несколько старых легенд о беднягах-сновидцах, у которых оказалось слишком много не поддающихся контролю психологических сил. Таких вроде негласно окрестили Гениями, но гениальность ¬– спорная штука, к тому же всегда граничит с безумием. Лухана не покидает чувство, что Сехун из его сна оставался в живых до самого момента перед лоботомией. Гении встречаются редко, но все же встречаются. Лухан поднимается с пола и идет в ванную комнату, где вкус зубной пасты поможет ему очнуться. Дверь дока с шумом закрывается у него за спиной. Страх нереален. За все годы, проведенные в Институте Грез, Лухан уяснил это точно. Страх нереален, но неизбежность тоже нельзя считать выдумкой. Лухан выдавливает из тюбика слишком много зубной пасты и дрожащими пальцами запихивает щетку в рот. Сехун много спит. Это реальность, которую нельзя игнорировать. Если он не видит сны в доке, то лежит на траве и крепко спит, привалившись к Лухану. Дикие цветы обрамляют его голову, создавая картину спокойствия, которую Лухану хотелось бы сделать более постоянной. За ночь Сехун вырабатывает больше пяти тысяч ес-единиц страха, в то время как большинство сновидцев – тысячу. Если так и дальше продолжится, Институт Грез вполне может счесть лоботомию необходимой мерой и заманчивой перспективой. Поперхнувшись зубной пастой, Лухан закашливается. Его все еще мутит после увиденного кошмара, и он сплевывает в раковину. Очень похоже, что хирурги уже задумали отключить Сехуна. Его непреходящая сонливость вне доков говорит о том, что ВР-наркотики начали оказывать губительное влияние на его мозг. Впрочем, не удивительно. Врачи дают Сехуну сильнейшие дозы и наполняют док ядовитым газом, чтобы превратить его сны в ожившие фильмы ужасов и взвинтить количество выбрасываемых единиц страха. Прополоскав рот, Лухан облокачивается о раковину из искусственного мрамора и смотрит в зеркало на собственное отражение. Его лицо кажется пепельно-серым, глаза покраснели. Лухан слышит тихий щелчок и поворачивает голову. Цзытао кивает и, путаясь в ногах, входит в ванную за своей зубной щеткой. Лухан устало прислоняется к стене и, взяв полотенце, ловит себя на странной идее. – Альфа-ритм II – Он знает, что это плохая идея. Знает, что Сехун посмотрит на него, как на безумца, и в его глазах отразится свет. – Эй, Сехун? – М-м? Сехун, как обычно, лежит рядом с Луханом в густой траве и, подложив руки под голову, по-деревенски держит во рту длинный стебель зеленого ячменя. Лухан испытывает причудливое желание сплести для него цветочный венок, пока он спит, но вместо этого заставляет себя озвучить вслух свои мысли. – Что если мы исчезнем? Сехун открывает глаза. – Откуда исчезнем? Из этого мира? – Нет, из Института Грез. Что если мы все бросим? Сехун окидывает Лухана пристальным взглядом. Солнечный свет делает его глаза светлее, чем они есть на самом деле. – Бросим Институт Грез? – безучастно переспрашивает Сехун и выпускает изо рта зеленый стебель. – Не смеши, это ведь невозможно. – Сновидец Ким Чонин смог сбежать. – Ну, да, – Сехун переворачивается на спину и закрывает глаза, – всегда попадаются сумасшедшие. – Я серьезно, мы можем сбежать. Сехун бросает на Лухана острый тяжелый взгляд. – Четыре года назад ты сам захотел здесь работать. Усердно учился, чтобы соответствовать этой прекрасной компании, обеспечивающей сотрудникам отличную зарплату и финансовую стабильность, Лухан. А теперь ты внезапно хочешь все бросить и сбежать? – А в чем проблема? – В чем проблема? Ты вообще себя слышишь? Уйти из Института Грез невозможно. Мы не можем просто написать заявление на увольнение, сказав: "Извините, кажется, это не мое". Как думаешь, что случится, если люди узнают, как на самом деле добывается электроэнергия? Вся империя рухнет, Лухан. Мы здесь не сотрудники, мы – заключенные, пациенты, запертые в хорошо защищенной психушке. – Сехун, – тихо говорит Лухан, – ты много спишь. – И что? – с вызовом, выпятив подбородок. – Ты знаешь "что", – Лухан прищуривается. – Если это продолжится, тебя могут в любой день отключить. – И ты не хочешь допустить этого? Сехун скрещивает руки на животе и снова прикрывает глаза. Он выглядит безразличным, и это приводит Лухана в ярость. В этот момент он ненавидит себя, ненавидит Институт Грез, и эта ненависть бурлит в его горле. – Ты умрешь! – кричит он и, схватив Сехуна за плечи, дергает его на себя, встряхивает так сильно, что голова Сехуна непроизвольно откидывается назад. – Ты умрешь. Конечно, я собираюсь бороться! Когда мы начали жить вместе, я обещал себе, что никому не позволю причинить тебе боль! – Тебе не кажется, что это обещание уже нарушено? – Сехун спрашивает совершенно спокойно, Лухан разжимает ослабевшие пальцы, и он снова падает спиной на мягкую траву, медленно лениво моргает. – Почему ты думаешь, что побег поможет тебе сгладить ошибки? Опущенные веки Сехуна дрожат, и Лухан рассеянно укладывает его голову к себе на колени, гладит волосы. Он понимает, что бегство не поможет ему все исправить. – Бета-ритм – План настолько прост, что его можно считать глупым. Глупость состоит в том, что Лухан опускает лифт на этаж, где находится крыло высокого напряжения. Он нервничает, потому что знает – если Сехун что-нибудь заподозрит, то не согласится на такой план. Сехун прав – бросить Институт Грез невозможно, уйти – все равно что совершить преступление и сбежать из колонии строгого режима. Внизу тихо, если не считать мягкого гула в стенах – это психосила преобразуется в полезную энергию для домов и торчащих по всему городу огромных металлических стержней. Сюда редко спускаются люди. Кроме подвалов и страха искать здесь нечего. Лухан проходит мимо комнаты для лоботомии, которую видел во сне, заставляя себя не заглядывать в окна, и мчится напрямик к складским помещениям. Хирургические халаты пыльные, что, впрочем, не поразительно. Замотанные в целлофан, они лежат в стерильных коробках белыми болезненными башенками на стеллажах вдоль стен. Лухан оглядывается по сторонам, с опаской дотрагивается до халатов, а затем вытаскивает два верхних и замечает на соседней полке нераспечатанные скальпели и нетронутые медицинские инструменты в лотках. Он хватает первые попавшиеся предметы и запихивает в карман рубашки. Лезвия, соприкасаясь, звенят, а металл неприятно холодит тело. Никто не считает странным то, что Лухан слишком крепко обнимает себя за плечи, пытаясь загородить грудь. В зарядном крыле, неофициально окрещенном Инсанитариумом, люди вообще друг на друга не смотрят. Сехуна нигде нет. Сейчас полдень, в это время суток он обычно выходит на улицу, но в конечном итоге Лухан находит его в бассейне. Сехун плавает вместе с Бэкхёном, а Цзытао отстраненно смотрит на перекрытие крыши. – Эй, – взволнованно зовет Лухан, – у меня для тебя кое-что есть. Сехун поворачивает голову, а затем откидывается на спину и плывет, раздвигая воду широкими ленивыми движениями. – Что? – Идем, я все тебе покажу. Сехун не проявляет заинтересованности, но и не протестует. Легко подплывает к краю бассейна, упирается руками в бортик и, подтянувшись, вылезает из воды, обрызгивает брюки Лухана и даже не извиняется. – Ну и? – Идем со мной, – Лухан машет рукой, изо всех сил стараясь сохранять спокойствие, особенно перед Бэкхёном, который, кажется, всегда все замечает. – Поговорим в другом месте. Сехун заливает брызгами весь пол в раздевалке, но Лухан пока не делится с ним своим глупым планом. Он заталкивает Сехуна в душевую кабину, и тот вопросительно приподнимает бровь. – Что происходит? – спрашивает он бесцветным тоном, будто готов к подвоху. – Я для тебя кое-что подготовил. Для нас. Лухан выпускает врачебную униформу из-под рубашки, выуживает из кармана медицинские инструменты. Сехун долго смотрит на скальпели в его руке. – Нет. – Сехун, ты умрешь здесь, – настойчиво говорит Лухан, готовый спорить. – И с чего вдруг ты решил изменить это? – в голосе Сехуна слишком отчетливо слышится раздражение. – Ты эгоист. – А ты трус. – Просто позволь мне, – говорит Лухан, чувствуя, как крепнет отчаяние в его голосе, как сдают нервы. – Позволь мне защитить тебя наяву, раз я не могу сделать это во сне. Сехун долго смотрит Лухану в глаза, а затем опускает взгляд. – Что ж, – он вздыхает и проводит рукой по мокрым волосам, – будем надеяться, что ты выбрал форму подходящего нам размера. – Бета-ритм II – На Сехуне форма смотрится лучше – он выше, и его халат не свисает до самых лодыжек. Чуть позже они меняются одеждой в темной уборной: чувствуют неловкость от прикосновений и недовольно шипят, задевая друг друга локтями по ребрам. Чаще всего хирурги прогуливаются именно ночью, как раз перед тем, как сновидцы ложатся спать в свои доки. Некоторые процедуры требуют полного состояния покоя и отключки мозга, поэтому у Лухана и Сехуна совсем мало времени на побег. – Так какой у нас план? – спрашивает Сехун. Ответ Лухана такой же простой и глупый, как и его стратегия. – Мы пойдем. А затем побежим. Все, что теперь связывает их с настоящими личностями – имена, вышитые на одежде, прикрытой халатами, и все же Лухан думает, что они выбрали странный способ убить свое прошлое. Когда Сехун надевает хирургическую маску и стерильные голубые перчатки, он перестает чем-либо отличаться от специалистов по лоботомии, и Лухан внезапно испытывает острый укол страха. – Ладно, теперь успокойся, ¬– говорит он. – Я спокоен. Это ты дышишь так тяжело, что я вижу, как шевелится твоя маска. Лухан делает глубокий вдох и, собравшись с силами, разворачивается на каблуках и покидает уборную, пытаясь добавить своей походке высокомерия, которое так часто наблюдал за хирургами. Он слышит, что Сехун идет следом, петляя по узким коридорам Инсанитариума, а случайные сновидцы расступаются, освобождая им путь. Сердце Лухана бьется так громко, что ему кажется, будто его слышно в радиусе шести футов. В кармане Сехуна позвякивают скальпели, и этот холодный звук – единственное, что помогает не потерять сознание. Они знают план помещений не хуже других сновидцев и определенно лучше хирургов, поэтому довольно быстро оказываются у выхода. Все просто. Темная автоматическая дверь с золоченой отделкой и табличкой "сломать в экстренном случае". Вестибюль корпорации абсолютно типичный. Неприметный, но достаточно интересный, чтобы привлечь внимание. Иногда Лухан забывает, что раньше Дом Грез девятого сектора был психиатрической клиникой. Секретарь сидит за своим столом в красном красивом платье и лишь слегка удивленно поднимает голову. – Решили выскочить перекусить, не переодеваясь? Глаза секретаря блестят, и Лухану не нравится этот блеск. Кажется, что она все знает. – Да, – говорит Сехун. – Тихая ночь. Мы подумали, было бы здорово отлучиться, пока есть возможность. Лухан хочет попросить Сехуна заткнуться. – Конечно, – отвечает секретарь, растянув губы в широкой белозубой улыбке, которая, кажется, отражает испуганный взгляд Лухана. – Конечно. – Бета-ритм III – В последний раз Лухан бегал настолько быстро, наверное, еще в академии, да и то те пробежки сложно воспринимать всерьез. В академии обучали людей, стремящихся попасть в Дом Грез 9, и почти не уделяли внимания физическим нагрузкам, зато уделяли умственным. Отдалившись от Дома Грез на порядочное расстояние, Сехун и Лухан срывают с себя халаты и маски, небрежно сминают и продолжают мчаться, прижимая тугие узелки из формы к груди. Сехун бежит чуть быстрее, опережая Лухана на пару шагов, и его волосы развеваются по ветру черными прядями. Находиться в городе странно. Лухан не видел центр уже несколько лет. Нет, разумеется, он не все это время провел взаперти, он видел внешний мир – в парке и из окон Нататориума, но все это были культивированные, искусственно выращенные насаждения, зелень, которую, скорее всего, подкармливали и поливали, используя энергию, вырабатываемую сновидцами. Оказавшись в городе, Лухан с трудом верит в то, что бесчисленные мерцающие огни повсюду – результат преобразования единиц страха, итог работы Дома Грез, из которого они только что сбежали. Лухан не замечает, что обогнал Сехуна, пока не слышит из-за спины его слабый оклик. Он останавливается, чувствуя, как сердце долбится в горле, и понимает, что Сехуна подводит тело – в это время он обычно вдыхает ВР-газ в своем доке, и привыкший организм требует дозу. Сехун стоит, привалившись к стене небольшого здания, и прохожие с интересом на него поглядывают. Здание похоже на ресторан – в воздухе витает яркий аромат приготовленной пиццы. У Лухана сжимается в животе – настолько аппетитными кажутся запахи, но прежде всего он должен помочь Сехуну. – Давай, – говорит он и, обняв Сехуна за талию, закидывает его руку к себе на плечо. – Идем, нам нельзя оставаться у всех на виду. Сехун спотыкается, но изо всех сил старается устоять на ногах. В его крови пока хватает адреналина, поэтому мышцы слушаются. Лухан затаскивает его в темную аллею, в узкий проход между каменными домами. Глухой удар, металлический скрежет. Лухан выпускает Сехуна, и тот падает на асфальт. – Мы выбрались? – спрашивает он, задыхаясь. – У нас получилось? Лухан обессилено становится на колени, щурится, пытаясь привыкнуть к навалившейся темноте, и вытянув руку, касается лица Сехуна, осторожно отводит волосы с его холодного взмокшего лба. – У нас получилось. – БДГ III – У парня из седьмого сектора мягкий как масло голос. Он касается шеи Сехуна, который лежит, подложив скрученный халат под голову, и Лухан просыпается, ощутив совсем рядом чужое тепло. – Вы двое сбежали из Дома Грез? Лухан вглядывается в его лицо, но контуры расплываются, как будто парень ненастоящий, и чем дольше Лухан присматривается, тем отчетливее слышит знакомый голос извне, понимая, что образ странного сновидца тает, и на его месте оказывается Сехун. Он не спит. Стоит, склонившись над Луханом, а над его головой – ясное голубое небо. Лухан поворачивается и видит в узком серебристом проходе между домами дорогу с оживленным движением. Вытянутые обтекаемые автомобили с большими колесами на безумной скорости пролетают мимо. Лухан не видел ничего подобного целую сотню лет. – Нужно уходить, – взволнованно говорит Сехун. – В городе не безопасно. Институт Грез наверняка уже начал поиски. Он абсолютно прав, но Лухан ослеплен городом, едва ли не стертым из его памяти. Пока на дороге нет машин, он видит потрясающие витрины магазинов, забитых настолько дорогими вещами, что носить их могут позволить себе лишь манекены. Лухан слышит металлический скрежет и поворачивается к Сехуну, который рассматривает лезвие скальпеля на свет. – Может, они нам еще пригодятся, – без энтузиазма говорит он. – В любом случае, нельзя их выбрасывать, ни к чему оставлять такие следы. Лухан подбирает собственный узелок с вещами. Отголоски сна (Или видения? Это было слишком реально для выдумки, хотя кто же знает) все еще резонируют у него в голове. Лухан бездумно перебирает инструменты, разложенные на халате, а потом Сехун спрашивает: – Куда мы теперь пойдем? – В горы? – предлагает Лухан. – Туда точно никто не сунется. Сектор девять – регион, в котором они живут, окружен горным хребтом Спайн и лесом, простирающимся высоко-высоко, до самых заснеженных пиков. По другую сторону гор раскинулись пятый, шестой и седьмой секторы, остальные же отделены океаном. В далеком прошлом их регион назывался Южной Кореей, однако десятки лет назад тектоническая плита тихого океана столкнулась с евразийской, что вызвало кольцо огня, поглотившее часть бывшей Японии и породившее вдоль побережья Китая и Южной Кореи высокую горную цепь, сравнимую с Гималаями. Иногда, очень редко, Лухану снится в кошмарах, как все это происходило. Страх на адреналине, порожденный скорее не разумом, а эпинефрином. – В горы... – медленно повторяет Сехун. Где-то там – Спайн, размеренно дышит, скрытый серыми облаками. – Думаю, можно. Это достаточно мрачное для нас место. Лухан усмехается. – Просто прекрасно. – Бета-ритм IV – Без ВР-газа сновидцам не снятся сны, поэтому видение, в котором Ким Чонин гладил спящего Сехуна по голове, заставляет Лухана нервничать. Они прячутся как изгои, кем, в общем-то, и являются, идут по грязным закоулкам, где бродячие собаки ожесточенно грызутся за еду. После того, как Институт Грез оказался у власти, многие люди потеряли право называться людьми. Бедняки и бездомные сбрелись в сектора, которые принимали всех страждущих. Сектор под номером десять, к примеру, из их числа – здесь живут гениальнейшие умы, но вместе с тем это еще и самый нищий сектор. В один из дождливых дней Сехуну пришла идея окунуть хирургический халат в черную илистую лужу, чтобы сделать его менее ярким. Лухан видит полосы пепла и грязи на его щеках и понимает, что сам выглядит не многим лучше. Бродяги. В полночь они переходят заброшенные железнодорожные пути, хотя понятие железных дорог давно размылось. Ночью Лухан ловит Сехуна на том, что он поласкает рот жидким мылом, и хочет остановить его, но потом вспоминает, как ему самому отвратительный вкус зубной пасты всегда помогал собраться с мыслями, вытряхнуть из них одурманивающий туман, с которым он просыпался. – Ты боишься? – спрашивает Сехун. Лухан чувствует себя чистым почти до скрипа. Один повар прислушался к их настойчивой просьбе и, сжалившись, обоих облил водой во дворе позади кухни. Теперь Сехун лежит, привычно подсунув под голову пыльный, перепачканный илом халат, и Лухан замечает, что синяки у него под глазами уже не так выделяются на общем фоне. – Боюсь? Ты про Институт Грез? – А есть что-то страшнее? – Знаешь, я не думаю, что вообще стоит чего-то бояться, – говорит Лухан, чувствуя холод цемента лопатками. – Все это – сплошной сон, правда? В конце концов, мы проснемся? Волосы Сехуна жидкой смолой расчерчивают импровизированную подушку. – Вряд ли мы спим, Лухан. Лухан и сам надеется на то, что происходящее вполне реально. Ким Чонин с размытыми чертами лица и мягким голосом не возвращается. Единственное, что заставляет их двигаться дальше – маячащий впереди Спайн. С каждым днем горы все ближе и ближе, а спустя полторы недели со дня грандиозного побега становится очевидным, что даже если страх нереален, опасность – как никогда. Это случается, когда Лухан перелезает через сваленные в груду бракованные энергетические прутья. Сехун карабкается следом, его поношенная обувь скользит на гладком металле, и прутья со звоном и грохотом скатываются вниз, задевая друг друга. Лухан смотрит на крыши зданий, которые они, прячась, оставили позади и вдруг замечает несколько автомобилей, явно отличающихся от всех других. Они более вытянутые, над задней дверью – спойлер из стеклопластика, на крыше – конус с яркой надписью ИГ. Сердце Лухана обрывается, как будто он во сне: скинул свое одеяло и внезапно увидел белое лицо с пустыми глазницами и зияющей пастью, а следом – костлявую руку, тянущуюся к его горлу. Лухан резко разворачивается на пятках и толкает Сехуна на прутья, заставляет его лечь лицом вниз. Сехун падает и вскрикивает от боли, ударившись головой, но Лухан тут же шипит, чтобы он вел себя тише. Люди из Института Грез, по всей видимости, патрулируют местность. Лухан выглядывает из-за плеча Сехуна, внимательно присматривается к щелям между домами, следит за автомобилями. – Бежим по моей команде. Это за нами, они уже знают, что мы где-то здесь. – Ничего удивительного, – отвечает Сехун, потирая ушибленную скулу. – Не трудно заметить, что количество единиц страха, вырабатываемых в Доме Грез, каждую ночь становится меньше на пару тысяч. Лухан не совсем уверен, раздражает его или, наоборот, восхищает способность Сехуна проявлять сарказм в такой ситуации. Впрочем, они оба имеют достаточно смутное, искаженное и при этом разное представление о том, к чему приводят такие вот ситуации, поэтому сложно винить Сехуна за попытку противостоять давлению колкостью. В конце концов, в любую другую ночь онирические призраки, вероятно, раздирали бы его в клочья. – Ладно, – Лухан резко выдыхает и, найдя в качестве опоры особенно толстый прут, садится на корточки. – Сейчас… бежим! Сехун снова с легкостью оказывается впереди: бежит, перепрыгивая металлические прутья, точно барьеры, одной рукой прижимает к груди халат. Серый город размывается, обретает приглушенные оттенки серебра и красного кирпича. В какой-то момент Лухан чувствует, что все получится, а затем Сехун исчезает, спрыгнув на грунт почти на пятнадцать фунтов ниже уровня крыши. Лухан тормозит, пятится назад, тяжело сглатывая. Он ненавидит высоту. Воздух горит в горле. Сехун оборачивается, он далеко, будто на дне плавательного бассейна, кричит: "Быстрее!" Лухан зажмуривается, мысленно повторяя себе мантру "Страх нереален". Прыжок получается длинным. Ветер свистит в ушах. Земля приближается слишком быстро, но Лухан вовремя выпрямляет ноги и приземляется, точно кошка. В ногах чувствуется жуткая боль удара. Лухан собирается с силами, и Сехун снова бросается наутек, совершая безумный рывок к лесу. Лес прямо здесь. Деревья высокие и пугающие, сливаются в бесконечность. Лухан вслепую пробегает мимо первых толстых стволов, листва образует сплошную защитно-зеленую тьму. Лухан быстро осматривается по сторонам и понимает, что они очутились на краю региона, где стоят самые захудалые домики-хижины. Улицы здесь еще грязнее чем раньше, вместо цемента – гравий, а живут те, кто никогда не стремился в десятый сектор ради того, что Институт Грез называл лучшей жизнью. – Хён! Формальное обращение возвращает внимание Лухана к Сехуну, который уже стоит в огромной зияющей пасти прилегающего к Спайну леса. – Бегу! Лухан думает, что, возможно, все это – реальная часть кошмара. – Альфа-ритм III – Лес – совершенно незнакомое место. Под ногами – вьюнки, на растениях по сторонам – шипы. Ветки цепляются за одежду, царапают кожу, но Лухан и Сехун быстро идут вперед, и только когда опускаются сумерки, Сехун останавливается и, обернувшись, спрашивает: – Может, хватит? Остановимся, сделаем на сегодня привал? Одна неувязка – даже если они остановятся, остаться им негде. Они ни разу не видели ни одного водоема, поэтому Лухану кажется, что поблизости нет подходящих мест. И все же плохая идея – заставлять Сехуна идти вперед, когда он почти засыпает под действием фантомного ВР-газа. У него и так уже тусклый, затуманенный взгляд. – Хорошо, – говорит Лухан. – Если найдем дерево с широкими корнями, сможем отдохнуть под ним. Здесь повсюду секвойи с такими толстыми стволами, что в них можно было бы вырезать целый дом. Сехун устраивается в углублении между двумя разветвляющимися корнями, и Лухан падает рядом с ним, вынужденный признать, что сухие сосновые иглы гораздо лучше, чем влажный цемент. – Что мы теперь будем делать? – спрашивает Сехун, опустив голову на его плечо. – Может быть, двинем в десятый сектор? – задумчиво предлагает Лухан. – Это гостеприимный сектор. Возможно, там мы сможем начать новую жизнь. Как ты смотришь на то, чтобы днем работать в какой-нибудь небольшой конторе и иметь свой дом, возвращаться туда по вечерам? Лухан думает о Чонине, гадает, где он и куда мог сбежать. – Может, мы встретим сновидца из седьмого сектора и пойдем дальше все вместе? Будем работать, днем складывать цифры, а вечером возвращаться в собственный дом. Сехун не отвечает. Он уже спит, и Лухан засыпает следом. Ему снова снится парень из седьмого сектора. Ким Чонин выходит из леса и приближается, точно ворон. Лухан на самом деле не видит его, зато хорошо слышит. Шелест листьев и треск хвойных иголок превращаются в концентрированный страх в животе. Бежать уже поздно, звук слишком близко. Лухан готовит себя к смерти во сне и ощущению падения перед пробуждением, но нет. У Чонина мягкий, пусть и призрачный голос. – Вы двое сбежали из Дома Грез? Он стоит над Сехуном, опускает руку на его голову, гладит лоб, словно пытается защитить. – Кто ты такой? – спрашивает Лухан, пытаясь замаскировать страх агрессией. – И что ты делаешь в моем кошмаре? Раздается тихий щелчок, пламя зажигалки вспыхивает в темноте. Ким Чонин кажется настоящим, предельно материальным, и когда открывает рот, его голос совсем не звучит подводным, наоборот, у него резкий и твердый тон. – Это не кошмар. Лухан приподнимается. Голова Сехуна безвольно падает на сухие иголки, но он не замечает этого и даже не просыпается. Чонин не сводит с него внимательных глаз. – Так кто ты такой? – Ким Чонин. Я сбежал из Дома Грез седьмого сектора. Вы двое наделали слишком много шума для людей, которые пытаются скрыться от корпорации, способной превратить страх и опасность в лекарства и химикаты. У Чонина темные глаза и темные волосы, и в целом он выглядит лучше, чем Лухан и Сехун. На его рубашке вместо логотипа ИГ – обугленное пятно. – Он не просыпается, – Чонин кивком показывает на Сехуна. – Это нормально? – Он может спать при любых условиях. Чонин окидывает его непонятным взглядом, а затем жестом просит поднять Сехуна и говорит: – Идем со мной. Ты выглядишь как скелет. Наверное, так и есть. Наверное, Сехун выглядит также, потому что последнее, что они ели – тарелка несоленой и подгоревшей пасты в итальянской закусочной. Идти за Чонином – не самое разумное решение, но у них нет выбора. Они могут остаться здесь и продвигаться вперед в одиночестве, понимая, что теперь кое-кто знает, где они, а могут объединить силы с Чонином. Лухан наклоняется, кладет узелок из вещей на живот Сехуна, а затем поднимает его на руки. Чонин изгибает бровь, но молчит, разворачивается, чтобы показать путь. – Вы двое – настоящие смельчаки, раз сбежали из Дома Грез девятого сектора, – говорит Чонин. – Я слышал, это все равно что тюрьма строгого режима под видом корпоративного гиганта. Лухан осторожно поворачивается, чтобы ноги Сехуна не задевали колючие кусты. Его голова перекатывается из стороны в сторону, и Лухан задается вопросом, действительно ли он спит или… Лухан не позволяет себе продолжить. – Эм… да. А разве в седьмом секторе не то же самое? Чонин усмехается горько и громко, его усмешку слышно даже при том, что он идет чуть впереди. – Господи, если бы. – На что похож седьмой сектор? – На богадельню. Люди сидят в клетках и, когда не спят, просовывают руки сквозь прутья решеток. Мы называем это Домом Безумцев. Я не раз видел, как новичков притаскивали туда за ноги, а они размазывали по кафелю кровь, цепляясь за стыки ногтями. Лухан закашливается, и Чонин ошибочно воспринимает это как признак отвращения и позыва к рвоте. – Прости. Ты сам спросил. – В девятом секторе, – говорит Лухан, делая глубокие вдохи и успокаивая пустой – к счастью – желудок, – люди четыре года обучаются в академии, перед тем как пройти отбор в ИГ. – Ничего себе. Роскошь. Вы оба прошли через эту академию? Лухану не нравится снисходительный тон Чонина, но он ничего не говорит по этому поводу. – Нет. Сехун – нет. И этот ответ удивляет Чонина. – Он попал в девятый Дом Грез без подготовки? – Хирурги провели над ним тест, – Лухан перешагивает трухлявое бревно и кивает, когда Чонин протягивает ему гроздь ежевики. – Оказалось, что он способен вырабатывать тысячи единиц страха в минуту. Это было просто безумие. Сехун жил со мной четыре… или пять лет? В общем, мы жили вместе задолго до того, как я окончил академию, а после выпуска я сказал, что ему некуда идти кроме как не со мной. – А почему он не учился в этой долбаной академии с тобой за компанию? – Мои родители не знали, что он жил в нашем доме, – поясняет Лухан. – Никто не знал этого, точнее никому не стоило об этом знать. Они все работали на Институт Грез. – То есть они запихнули собственного сына в ИГ? Ого, жестко. – Они говорили, что это честь, – горько вспоминает Лухан. – Без разницы. У меня был Сехун, мы всегда поддерживали друг друга. Он не знал, кто его родители, но… – Но? – Скорее всего, они тоже были хирургами. Сехун всю жизнь ненавидел Институт Грез, говорил, что не доверяет этой системе, – Лухан усмехается. – Мне стоило к нему прислушаться. – А теперь поздновато, да? – Чонин наконец-то останавливается и, щелкнув зажигалкой, поджигает сухую ветку, бросает ее в костер из угольков. – Дом, милый дом. Можешь положить Сехуна рядом с собой. Здесь маловато места, но, по крайней мере, земля ровная. Сехун за это время ни разу не открывает глаза. Лухан думает, что если он спокойно проснется утром, то все настоящее, если нет – кошмар. Чонин поворачивается к нему лицом. – Ты не... Но Лухан уже крепко спит. – БДГ IV – – Лухан, – тихо зовет Сехун, опустив ноги в ручеек за пределами Дома Грез. – Чего ты больше всего боишься? – Бета-ритм V – Лухан просыпается от того, что над головой кричит ворон. Огонь снова горит, поленья слегка дымятся, а через кроны самых высоких деревьев прорезается тонкий свет. Лухан один. Он садится, осматривается по сторонам. Сехуна нет, но трава на том месте, где он спал ночью, сильно примята. Раздается шорох, листья папоротника отклоняются в сторону, и на маленькую поляну выходит Чонин. – О, ты проснулся, – говорит он. – Сехун отмокает в воде. Тебе стоит к нему присоединиться. Чонин смотрит на свои руки, а затем протягивает Лухану ветку каких-то ягод, неаппетитных и несъедобных с виду. Лухан колеблется, и Чонин, увидев выражение его лица, бросает ветку ему на колени. – Они сытные, – он падает на сосновые иголки, выбив из них облачко пыли. – В этом лесу не так уж много еды. Лухан отрывает одну из ядовито-красных ягод размером со сливу и запихивает себе в рот. – Похоже, ты здесь уже давно. – Около месяца, кажется, – Чонин подтягивает колени к груди и тоже отщипывает от ветки ягоду. – Не знаю. В седьмом секторе не слишком беспокоятся о сновидцах, так что я не уверен, что меня вообще ищут. И я не стану жаловаться, если так и есть. Чонин опирается подбородком о колено. Его губы окрашены ягодным соком, и в этот момент он выглядит удивительно молодо. – Ну и? Почему вы сбежали? Лухан пожимает плечами. Ему не хочется делиться своими мыслями. – Я сбежал, когда понял, что, – Чонин сглатывает, выплевывает косточку и выбрасывает через плечо, – хуже всего не назначение единиц страха, не добываемая энергия и даже не пытки, которым нас подвергают. Хотя пытки, конечно, ужасны. Хуже всего то, что кошмары становятся реальными. То, что чем дольше мы видим сны, тем тяжелее отличить их от реальности. – Я не понимаю, – Лухан обводит языком небо, сладкий вкус ягод убивает в нем чувство сна. Чонин улыбается. – В таком случае может, расскажешь, почему сбежали вы? – Мне приснился кошмар, – признается Лухан. – Дурацкая причина. – Я бы так не сказал, – Чонин берет еще одну ягоду. Красный сок стекает по его подбородку. – Я повторюсь, но сны становятся реальностью. Понятно, что тебе захотелось сбежать от того, что тебя испугало. Лухана нервирует тон Чонина. И все же он слишком долго заталкивал неприятные воспоминания в дальние углы своей памяти, поэтому теперь они выплескиваются в признание. – Мне приснилось, что Сехуну сделали лоботомию. Чонин медленно кивает. – Полную или префронтальную? – Полную. Чонин присвистывает. – Паршиво, – он наклоняется вперед и, все еще сжимая ягоды в кулаке, подпирает рукой подбородок. – Хочешь знать, что я слышал о Сехуне? – Ты о нем слышал? – недоверчиво переспрашивает Лухан. – Конечно. Самый сильный сновидец всех регионов, пять тысяч положительных единиц страха в ночь, король ужаса. Он просто легенда восьмого сектора. – Ты был в восьмом секторе? – Ага. Пришлось через него подбираться к Спайну. Честно говоря, я бы не удивился, если бы Сехуну действительно сделали полную лоботомию. – Прекрати, – резко обрывает Лухан. – Мы сбежали, так что этого не случится. – Ну, кто знает, – Чонин пожимает плечами. – Я же говорю, кошмарореальность. Непонятно, где на самом деле начинается реальность и заканчивается кошмар. Ты так боишься реальности, что надеешься на то, что все происходящее – дурной сон, потому сны нереальны, правда? Может, и нет, но что если реальность – это тоже кошмар? Ты вообще когда-нибудь просыпался? У Лухана крутит живот от ягод, а Чонин выглядит в высшей степени равнодушным. – Сехун жив, будучи разумным существом, но кто знает. С таким же успехом он может быть мертвым. – Заткнись, – резко обрывает его Лухан, но грубость и напор портит хрипота в его голосе. – Заткнись нахер и не смей так говорить. Чонин неумолим. – Когда ты спишь, как ты определяешь, что видишь именно сон? ВР-газ не допускает осознанных сновидений. Ты никогда не знаешь, спишь или уже проснулся, не знаешь, что именно слышишь – просто скрип или чьи-то шаги в конце коридора. Ты не знаешь, что именно чувствуешь – просто сквозняк, холод по позвоночнику или чьи-то пальцы? Так как ты докажешь, что твой сон о Сехуне действительно был сном, а не реальностью? Земля уходит из-под ног Лухана, когда он вскакивает с травы. У него кружится голова, он задыхается и, кажется, вот-вот потеряет сознание, но все равно бежит, сопротивляясь удушью. Он вслепую продирается через крапиву, не обращая внимания на ее жалящие удары, спотыкается о сухие ветки. Глупо надеяться, что он найдет реку без подсказки Чонина, но он находит, следуя за звуком проточной воды. Сехун сидит на огромном камне, абсолютно мокрый, греется на солнце, точно змея. – Лухан? – говорит он, открывая глаза. – Что ты здесь делаешь? Ты в порядке? – Я… что? Да, наверное. Не пропадай так больше, – задыхаясь, просит Лухан и, сделав шаг, затягивает Сехуна в стальные объятия. Он понимает, что Чонин привел сюда Сехуна без злого умысла, но. Кто знает. – Все в порядке, хён? Может быть. А может, и нет. – Сумеречная зона III – Лухан боится высоты, потому что однажды Сехун столкнул его с каменистого выступа. Тогда был мрачный день, шел сильный дождь, и камни крошились под ногами Лухана. Он шел, прижимаясь к скале, и старался не смотреть на раскинувшееся внизу ущелье. Сехун делал все то же самое, и они медленно и безмолвно продвигались вдоль камня. Ветер пронизывал их насквозь. Сехун вдруг сказал что-то, как обычно, совсем невнятно, и Лухан обернулся, чтобы лучше его расслышать, но вдруг ощутил руки на своих лопатках, а следом – сильный толчок. Каменный выступ исчез из вида. – Сумеречная зона IV – Страх нереален, но Чонин настоящий. Ночью он обнимает Лухана поперек груди, а Лухан обнимает Сехуна, и все это потому, что Лухан боится Института Грез, а Чонин... что ж, он ни разу не говорил, чего больше всего боится. Сехун спит как убитый, неподвижный в объятиях Лухана, но Лухан мучается беспокойным сном, каждый час будит Чонина тем, что кричит или дергается, и тому приходится заново разжигать только что погасший костер, чтобы Лухан видел – у деревьев нет глаз, вокруг нет мертвецов в лодках. Чонин прижимает Лухана к себе, пока его дрожь не успокаивается. – Я не должен видеть сны, – шепчет Лухан, зажимая рот дрожащими пальцами. – Без ВР-газа не снятся кошмары. Чонин ничего не утверждает, но и не отрицает. Он просто держит Лухана, как сломанную куклу и говорит, что тот разбудит Сехуна, если не перестанет плакать. Только вот Сехуна, разумеется, ничто не разбудит. В Чонине есть что-то совершенно особенное, нечто, что притягивает Лухана, точно магнитом. Возможно то, что его разум всегда чист от ВР-газа, который, кажется, постоянно затуманивает взгляд Сехуна. Иногда Чонин исчезает в лесу, но стоит Лухану подумать о том, куда же он делся, Чонин сразу же возвращается. Он – это тень. Он – полная противоположность Сехуна, но в то же время – его точная копия. Как и Сехун, он молод, безумен и безрассуден, ему также не хватает такта, и он пытается скрыть все это колкостью. Но в отличие от Сехуна, он, кажется, никогда не спит, и еще у него яркие глаза с почти лихорадочным блеском. Ну а Сехун, что ж, он проводит в мире грез куда больше времени, чем в реальности. Лухану должно быть страшно, потому что постоянная сонливость означает одно – нарколепсию, последнюю стадию перед смертью мозга. Лухан тревожится, но страху так и не удается вцепиться в него мертвой хваткой, плохое предчувствие холодит живот, но исчезает с небрежным свистом. – Иногда я чувствую… Лухан никогда не заканчивает эту фразу, а Чонин не просит его продолжить. Этот день они тратят на то, что пишут слова, потерявшие всякий смысл, на земле под ногами. Волнение, страх, трепет, отвращение, ужас, сон, реальность, кошмар, вымысел. Божья коровка проваливается в ямку из высеченных палкой букв, и Чонин тут же засыпает ее землей, одним махом стирает слова, как океан утаскивает волнами песочные замки. Сехун наблюдает за этим, лежа на боку на сосновых иголках, а Лухан подается вперед, в обратную сторону стряхивает землю, чтобы увидеть – божья коровка мертва. – НБДГ-фаза 4.II – – Лухан, ты знал, что разговариваешь во сне? Голос звучит в голове Лухана. Он не похож на голос Сехуна, так что, наверное, это Чонин. – Ты ходишь, разговариваешь и плачешь во сне. Не то, что Сехун. Он тихий. Сехун всегда тихий. – Сумеречная зона V – Вопрос в том, от чего они пытаются убежать. Сехун говорит, что от Института Грез. Чонин не говорит ничего, просто вертит над костром палку с насаженной на нее рыбой. Оранжевые языки пламени отражаются блеском в его глазах, и Лухан пристально смотрит на него, дожидаясь ответа. Но возможно, ответа нет, возможно, они ни от чего не сбегают. Во всяком случае, пока они сидят здесь, в лесу, наблюдают за тем, как дни сменяются ночами, а ночи – днями. Прячутся от факта угрозы и самого страха. Только вот они все знают, что страх нереален. Лухан роняет свой ужин в костер, и масло в рыбе заставляет огонь с рычанием всколыхнуться прямо ему в лицо. Лухан резко встает и уходит в лес, чувствуя, как за ним наблюдают тысячи глаз лесных тварей. Кто-то шумно идет за ним следом, должно быть, Чонин, это у него такая тяжелая поступь. Он хватает Лухана за запястье, а затем прижимает спиной к стволу дерева. – Что мы делаем? – спрашивает Лухан. – От чего мы сбегаем? Чонин находит его лицо и наклоняется ниже. Он настолько близко, что Лухан чувствует аромат сочных ягод в его дыхании. – Ты бежишь от себя, от того, что особенно сильно тебя пугает, – Чонин так и не ослабляет хватку. – Чего ты больше всего боишься, Лухан? Лухан обвиняет во всем ВР-газ. Это он виноват в том, что на протяжении долгих лет границы между сном и реальностью раз за разом стирались и перерисовывались. Только он виноват в мертвом взгляде Сехуна, безжизненном, как использованная наждачка. Похоже, что сбегать от самого себя – единственное, что отлично получается у Лухана. У Чонина теплые губы. Это удивляет Лухана, потому что он сам выглядит холодным и неприкасаемым. Холодным, неприкасаемым, непостижимым, но постоянным. Лухан испытывает необъяснимое убеждение в том, что он не исчезнет, в то время как Сехун может оставить Лухана в любую минуту. Чонин прижимает его к дереву, и Лухан чувствует, как жесткая кора царапает его шею, чувствует реальность и тяжесть тела Чонина. Возвращаясь обратно, они не держатся за руки, хотя кое-что все равно изменилось – напряжение в мышцах Чонина, которого раньше не было. Лухан решает не забивать себе голову, и они выходят к Сехуну. Он все еще сидит у костра напротив угольно-черной рыбы. – Что случилось? – спрашивает Чонин, удивленно кивнув на обгоревший рыбный скелет. – Ничего, – отвечает Сехун, медленно поворачивая рыбу, как будто продолжает ее зажаривать. – Я просто хотел посмотреть, как она сгорает. – НБДГ-фаза 1 – – Эй, Лухан-хён, хочешь знать, чего я больше всего боюсь? В водоеме нет рыбы, но вода приятно ласкает стопы Лухана. – Чего? Сехун наклоняется вперед и прикрывает рот ладонью, как будто они с Луханом – дети, секретничающие о том, в кого влюблены. Дыхание Сехуна щекочет ухо Лухана. Он говорит настолько сбивчиво, что его речь звучит как запутанный код. – НБДГ-фаза 3 – – Ты меня любишь? – Да. – Ты меня любишь? – Не очень-то получается жить снами. – Бета-ритм VI – Если Чонин – это тень, то Сехун – дым. Один – неосязаемое видение, другой – исчезающий образ. Лухан пытается догнать тень Чонина, олицетворение постоянства и реальности, пьянящий вкус безрассудства на языке. Только он забывает о том, что дым исчезает, проскальзывая сквозь пальцы, независимо от того, виден он или нет. Лухан чувствует себя так, будто находится глубоко под водой и вдруг понимает, что Сехун исчез. Трава в том месте, где он все время спит, по-прежнему остается примятой, но одного взгляда на нее хватает, чтобы понять – здесь давно никого не было. Лухан говорит об этом Чонину, и тот равнодушно смотрит на него в ответ. – Сехуна здесь нет. – Я вижу. Он пошел вниз по реке? – Не-а. Лухан замирает. – Тогда где он? Чонин лежит на спине, подложив руки под голову и закинув одну ногу на колено другой. – Не здесь. Его больше нет. Лухану не нравится, как звучит эта фраза. Он наклоняется так низко, что его тень падает на лицо Чонина. – То есть как? – Вот так. Его больше нет, он ушел. Его нет поблизости, ты не найдешь его, даже если захочешь, – поясняет Чонин, загибая пальцы. – Тебе мало этих подробностей? – Где Сехун? – снова спрашивает Лухан, чувствуя зарождающееся в животе незнакомое чувство. Истинный страх? Так вот как он ощущается. Чонин не сводит с Лухана тяжелого взгляда, и он подносит руки к лицу, обхватывает влажными ладонями щеки. – Он не ушел, – Лухан шепчет больше самому себе, чем Чонину. – Нет, он не ушел, не ушел. Конечно нет, это было бы худшим кошмаром, он не мог уйти. Он ведь все время спит, ему тяжело просыпаться и двигаться, как же он мог исчезнуть? – Серьезно? – у Чонина снова мягкий призрачный голос. Воздух вокруг него колеблется, а у Лухана кружится голова. – О чем ты? – Это и есть твой худший кошмар? – Тебе не понять, – кричит Лухан. – Мы вместе с самого детства! Я обещал, что никому не позволю причинить ему боль, но нарушил свое обещание. А теперь он ушел, и ты не говоришь мне куда. Скорее всего, ты лжешь, потому что при такой нарколепсии Сехун не мог никуда уйти. Меньшее, что я могу для него сделать – помочь сбежать от судьбы, которой он никогда не желал и не заслуживал. Чонин так громко вздыхает, что Лухан замолкает и внимательно на него смотрит. – Я знаю, где он, – говорит Чонин. – Где? – голос Лухана срывается. – В Институте Грез, в Доме Грез девятого сектора. Лухан чувствует, как кровь отливает от головы. Восприятие действительности перебивает глухое жужжание. – Но зачем он... Чонин отрывает виноградину от крупной ветки и подбрасывает ее вверх, точно мячик, как будто все происходящее его не касается. Сехун хочет вырвать ягоду из его рук, но она вдруг ударяется о дерево. – Ты совсем ничего не знаешь о его кошмарах, – говорит Чонин, взглянув на Лухана, – правильно? Лухан усмехается. – Вне Дока Сехуну не снятся кошмары, для них ему нужен ВР-газ. – Он самый сильный сновидец, причем не в одном секторе, а во всех тринадцати. Никто другой не способен генерировать тысячу единиц страха в минуту. Рекорд в моем Доме Грез – около семи сотен. Так что он спит, – Чонин отпускает следующую виноградину, ловит ртом, раздавливает зубами, создавая паузу и тошнотворный звук рвущейся плоти. – Его кошмары реальны. – Мы должны вернуться, он не в своем уме, – бормочет Лухан и, поднявшись с земли, принимается ходить кругами. – Мы должны пойти за ним, он не понимает что делает. В хмуром взгляде Чонина проскальзывает что-то похожее на глубокую грусть. Он вздыхает и поднимается вслед за Луханом. – Значит, давай вернемся. Давай снова его найдем. – БДГ V – Лухан не помнит обратную дорогу до Дома Грез. Это – его худший кошмар, а чувство опасности не вызывает ни отвращение, ни трепет, ни ужас, оно вызывает лишь пустоту и отрицание, что долбятся в грудной клетке. Это – настоящая часть кошмара. – О, ты вернулся, – говорит секретарь в красном платье, когда Лухан и Чонин беззастенчиво входят в фойе, потому что все это – дурной сон, правда ведь? Опасность заключается не в том, что они возвращаются к людям, которые ищут их, один Господь знает сколько, а в том, что они сами найдут в конечном итоге. У девушки широкая улыбка, но холодный взгляд, а когда она говорит, у нее не шевелятся губы. Лухан и Чонин, как с позором осужденные, проходят мимо, и Лухан смотрит на нее через плечо уже в самом конце коридора. Секретарь поворачивается, чтобы встретиться с ним взглядом, и только сейчас Лухан видит, что ее губы сшиты, а уголки растягивают толстые нитки. Оказавшись в Доме Грез, Лухан задыхается, его душат слезы. Он до сих пор не знает, что ждет его в крыле высокого напряжения. Воспоминание о кошмаре с лоботомией атакует его с новой силой, а Чонин останавливается в оконном проеме, который постоянно напрашивается, чтобы его заполнили. – Он спит, – Чонин едва отступает, чтобы пропустить Лухана вперед, и снова смотрит в окно, точно зачарованный красивым животным. Шаги Лухана эхом отражаются от стен пустого холла. Он слышит писк мониторов, а затем видит картинку, хотя на самом деле думает, что ему не обязательно что-либо видеть, чтобы понять. Сехун спит, и его лицо являет собой маску спокойствия. Лухан и Чонин неподвижно за ним наблюдают, сердце Сехуна бьется, ритм высвечивается на мониторах и повторяется писком аппаратуры, наполняет тишину между ними. Дверь оказывается закрытой, но это совсем ничего не значит. Лухан не сдастся. Он ударяет в деревянное полотно плечом и с мольбой смотрит на Чонина. – Помоги мне! – кричит Лухан. Чонин стоит каменной статуей. – Чонин, черт побери, двигайся! – Ты не можешь его спасти, – говорит Чонин. – Его мозг уже умер. – Заткнись, Ким Чонин. Заткнись, ты не смеешь… – Нет, ты так ничего и не понял, правда? После всего случившегося ты ничего не понял. – Да что я должен понять? – Лухан взрывается криком и ударяет кулаком в дверь. Впервые в жизни он хочет, чтобы Чонин исчез – исчез из этой комнаты, исчез из его жизни, Лухану больше не нужно его постоянное присутствие. Он как предвестник несчастья, олицетворение неизмеримого безразличия, и Лухану хочется, чтобы он хоть раз испытал его чувства. – Его кошмары были реальностью, – монотонно говорит Чонин, и от того, что он использует прошедшее время, у Лухана стынет кровь в жилах. – Больше всего на свете он боялся, что ты его бросишь, и когда этот кошмар стал явью, его перестали пугать все ужасы, которые ему мог предложить Институт Грез. – Я никогда его не бросал, – горько отвечает Лухан. – Он почти всю свою жизнь был рядом со мной, я никогда… – Ты не должен оставаться один, – говорит Чонин. – Не обязательно быть одиноким. Ощущение, что Лухан наблюдает за происходящим со стороны, словно его тело – вовсе не его тело. Он видит, как поднимаются его кулаки, как пальцы вцепляются в рубашку Чонина, как он толкает его к стене, а Чонин смеется холодным смехом, при том, что веселье не отражается у него в глазах. – Ты обязан его вернуть! – Лухан кричит Чонину в лицо, грубо и требовательно. Он даже не знал, что на такое способен. – Верни его мне, ты ведь все знаешь! – Я не могу, – отвечает Чонин. – Потому что твой мозг тоже мертв. Руки Лухана теряют силу. Он, согнувшись, падает на пол, обхватывает себя поперек ребер. – Больше всего на свете ты боялся, что Сехун погибнет из-за тебя, – Чонин пропускает пальцы сквозь собственные смоляные волосы. – И это тоже стало реальностью. Хочешь знать, почему? Чонин поднимает голову, и Лухан видит у него знакомый мертвый наждачный взгляд. – Я один из тех, кого забрали в крыло высокого напряжения в седьмом Доме Безумцев и превратили в сгущенный бестелесный страх. Теперь понимаешь? Ваши доки заполняют отнюдь не ВР-газом. Их заполняют жидкими кошмарами мертвых сновидцев. Чонин не похож на пугающий силуэт в конце темного холла. Он не гигантская сороконожка и, конечно, не отрубленная голова, скатывающаяся по ступенькам к ногам Лухана, но Лухан все равно разворачивается и бежит, бежит по бесконечному коридору, который с каждым шагом становится темнее и уже, а потом Лухан загоняет себя в тупик. Страх ненастоящий, Лухан давно это понял. Может быть, так и есть, но он все равно реален. – БДГ VI – Кошмары нереальны, а вот ты, вероятно, – да. Вероятно, вообще все реально. Что если история о трех юношах, потерявшихся в густом ужасном тумане – простой сон? Знаешь, твой мозг отлично умеет обманываться. Он любит рациональность и логику, зато ненавидит странности и неопределенность. Возможно, именно поэтому когда ты слышишь звук капающей воды ночью, ты думаешь, что это просто-напросто холодильник. Твой мозг твердит тебе разные правила. Не заглядывай под кровать, потому что некто, выглядящий точь-в-точь как ты, испуганным взглядом посмотрит на тебя в ответ и скажет: "Кто-то заглядывает под мою кровать". Не стучи по стеклу, потому что услышишь тот же самый стук из своего зеркала. Не дурачь младшего брата, потому что он рассмеется и спросит: "А что за человек-змея у тебя в шкафу?" Хотя нет, несмотря ни на что сделай это, потому что кошмары нереальны, а вот ты, вероятно, – да. – Нарколепсия – – Успокойте его. Отключите. Лухан не понимает, что он говорит. Его лицо мокрое от слез.