Мой любимый художник

По старому, поржавевшему желобу скатилось несколько капель дождя и, пролетев чуть меньше пары метров, упали на опавшие листья березы. Тут же ты встрепенулся: беглый взгляд – на меня, на улицу, опять на меня и слегка извиняющийся на дверь, отделяющую импровизированную спальню от твоего творческого пространства. Беги. Я же вижу, как ты нетерпеливо кусаешь губы, желая как можно скорее взять в руки кисти. Беги, только сначала поцелуй… Все понимая не то, что без слов – без намеков, ты прижимаешь меня к себе с тем трепетом, с которым обычно берешь в руки выпуск запрещенного Самиздата и целуешь, будто перелистываешь его страницы. Господи, как же хорошо… как же хорошо знать, что ты рядом. Сердце тревожно замирает, когда ты выпускаешь меня из своих объятий и одухотворенный чем-то новым, наверняка гениальным, мчишься к мольберту. Для тебя, мой любимый художник, он всегда будет важнее, чем я. Тем временем, в нетерпеливом ожидании, мне остается лишь считать монотонно стучащие капли, сквозь грохот которых я слышу, как ты тяжело вздыхаешь, мучаясь и купаясь в творческой неге. Находясь в порыве вдохновения, ты не замечаешь практически ничего, и даже с кистью обращаешься куда нежнее, чем со своей любимой девушкой. Я завидую, желаю отправиться с тобой в путь к познанию чего-то нового, находящегося над всем обыденным, но мне нельзя, поэтому, боясь лишний раз вздохнуть, жду и позволяю себе лишь поправить неаккуратно лежащий локон … Ведь, в какой-то мере я тоже часть недоступного искусства. Ты подбираешься чуть слышно, единожды скрипнув старой половицей, виновато улыбаешься – не получилось сюрприза. Прощаю… прощаю заранее и за все. - Дождь, - оперевшись на подоконник констатируешь ты. - Дождь, - подтверждаю я и запрыгиваю на этот злосчастный подоконник, неожиданно для тебя оказываясь совсем-совсем рядом. - Грустно, мне это не нравится, - как ты можешь меня не замечать! Обидеться… в ту же секунду обидеться и простить, я не могу на тебя сердиться. – Смотри. Палитра и кисть, лежащие чуть поодаль, оказываются в твоих руках. Красная линия… желтая… вскоре на дребезжащем стекле появляется радуга. - Не бывает радуги без солнца, - я не могу молчать, следующей своей репликой я собираюсь потребовать нарисовать солнце! Но ты не даешь… Ты прикрываешь мои губы пальцем и тихонько шепчешь на ухо: - Солнце – это ты! В ту же секунду чувствую, как не хватает воздуха. Твои руки, губы… они везде. Поставь меня на место, дай вздохнуть. Хотя нет, не надо, если умирать, то только так, задыхаясь от счастья. Остывшие простыни принимают нас в свои объятия, сколько ночей, под грозным взглядом неприступной луны, мы сминали их. Я помню каждую эту ночь и если мне суждено забыть хотя бы одну из них, то Боже, дай мне умереть в это же мгновение. Сухие губы касаются розовой полоски на моем бедре, оставшейся от кружевных трусиков... Сдавленный стон долетает до тебя, и ты поднимаешь голову. Прости, что я не совершенная и не могу сдерживать себя. Что же ты так все время улыбаешься, сдержанно, но будто зная все наперед. Любуешься. Дай же и мне насладиться твоим лицом, увидеть его совсем-совсем близко, так, чтобы чувствовать дыхание и желать, желать, желать прикоснуться к твоим губам. Целуешь. Так сильно, несдержанно, даря всю свою неизведанную душу мне, что я теряюсь. Я не могу принять столь щедрый дар, но ты настаиваешь. Мы. Сейчас нет меня, нет тебя, есть единый организм, который живет, питается и дышит лишь любовью, семимильными шагами приближая открывающий все момент смерти. - Прости, - не знаю, что еще сказать, и может быть, надо зарыдать, но не могу, это будет обман, что слишком жестоко и для тебя и для меня. В облагороженной квартире, где слышится детский смех и царит тихое семейное счастье, меня ждут. Ты тоже жди, я обязательно вернусь, мой любимый художник.