Мы любим грешников и ненавидим грех

Стирать кровь с верхней губы Андерс не стал — слизнул, сдерживая тошноту и безотчетный порыв залечить разбитый нос, но на лице изобразил наглое самодовольство. Он стоял, прислонившись к увитой виноградом стене особняка, и листья неприятно холодили и щекотали кожу на шее. — И сколько тебе теперь придется молиться? — от собственной глумливости становилось противно. Себастьян тяжело дышал и до сих пор крепко сжимал кулаки. Когда бил — бил не задумываясь, отработано, левой рукой, закованной в вычурный доспех. Тусклый свет догорающего коптящего факела еще больше состарил искаженное гневом лицо. В эти мгновения Андерс видел будущее: то, в котором у Старкхэйвена залитый кровью и слезами престол и несущий кару Создателя правитель, непогрешимый в праведности гнева своего. — Зачем тебе это? — Себастьян говорил сквозь сжатые зубы, непонятно, к чему утруждался вопросом. Все и так понятно, либо Андерс был слишком хорошего о нем мнения. Слишком много было выпито в «Висельнике» Андерсом и не выпито Себастьяном, слишком много рассветов они встретили в разгар спора, слишком много споров превратилось со временем в спокойные дружеские беседы. Одному не удавалось переубедить другого, опровергнуть все, защитить от посягательств собственную правду, не менее извращенную, чем чужая. Те самые вопросы веры, а когда ими задаются двое самых убежденных в своей правоте — жди беды. Андерс боялся проиграть. Сомнения, взросшие на ощущении потери контроля над своими телом и разумом, жадно впитывали доводы оппонента. Вера Себастьяна казалась до смешного наивной, но никакие слова не могли пошатнуть ее. — Я докажу тебе, — Андерс сделал шаг вперед, и плавное это движение было абсолютно блядским, не оставляющим путей к отступлению. На этот раз он провисел на Себастьяне чуть меньше, хоть и цеплялся за дурацкие полированные пластины брони как обезумевший от травли кот. Предчувствие новой боли остановило время, и Андерс всю бесконечность момента думал, что глаза, цветом напоминавшие льдистый лириум, отразили и впитали крохотную частичку его злого отчаянного желания. Молись, молись, молись, ты ведь уже начал про себя давиться спасительной скороговоркой, захлебываться пыльными древними словами. А Андерс решил, что стерпит сломанный нос и еще много чего стерпит, чтобы снова увидеть поволоку под опускающимися помимо воли веками. — Даже тебе не замолить всего.