Письмо брату

Любимый Гилберт! Ты это читаешь? Тогда меня, наверно, нет в живых... Здесь всё, что сердце прокричать желает, Но не решится ни за что при них. Ты для меня всегда был тем, кого я Любил на свете больше всех... Увы! Больше свободы, больше счастья и покоя, Ты – угасающая искра глаз моих. Я ненавижу жизнь, ведь я не стою Того, чтобы вообще существовать. Тебя пред всеми делал я изгоем, Тебя, кого всегда хотел обнять, Отбросив горечь, грусть и все сомненья, Всё, что терзает, не даёт мне жить, И то, что волей провиденья Несчастья тебе создан приносить! Я проклят был, мне алый глаз был дан Во зло, во зло – мне в жизни нет спасенья! И я умру, избавлю мир от ран, Тебя, любимый мой, от боли и мученья! И с самого рожденья, Гилберт, Я у тебя на шее мёртвый груз! Не знающий любви, нигде я не был принят, Я для тебя – обуза из обуз. Я ненавижу сердце, оно бьётся, Скрываясь в шуме тающего дня... Я ненавижу мир, ведь он смеётся, Забрав всё, что могло быть у меня! Не смей жалеть! Мне жалости не надо! Хочу, чтоб ты навек меня забыл! Я буду стёрт… Вот для тебя награда За время, что ради меня убил... Я умираю, Гилберт, я прощаюсь С той жизнью, что дала мне свет, И, уходя, тебе я оставляю Лишь ленту алую да чёрных роз букет. А смерть ко мне всё ближе, ближе И движется быстрей, быстрей... Ты выдержишь, но плачь как можно тише... С любовью, твой ВинсЕнт НайтрЕй. Поставлена в письме решающая точка, Из рук уставших падает перо... Взгляд угасающий скользит по свежим строчкам. Он смотрит за окно: не рассвело... Берёт клочок бумаги в свои руки, Подымет с пола павшее перо, И в увядающего сердца стуке Он пишет свой постскриптум для него. Те строчки, продиктованные болью, Что брату Гилу он велел отдать: «Я знаю, за сто лет свершится столько... Пожалуйста, не надо меня ждать». Страдания и слёзы время вытрет... Конверт лежит на письменном столе. Чернеет подпись и строка под нею: «Гилберт, Тебе моя любовь и мой привет». Прочтёт он, еле сдерживая слёзы, Посланье – от начала до конца. Но память и вина пред тем, кто дорог, Из сердца не исчезнут никогда.