Пятьдесят на пятьдесят

      Тонкие скрещенные пальцы на коленях. Пустой взгляд, скользящий по шелковым простыням, в тусклом свете торшера сменяющим оттенки от насыщенно-вишневого, почти черного, до ярко-алого, словно кровь. Белая атласная лента на аккуратных губах блондина, не столько стягивающая, сколько являющаяся возбуждающим атрибутом игры. Она составляет поразительно контрастную картину с его карими от природы, но в тусклых отсветах пастельно-бежевого ловящими нежные ореховые искры глазами. Мягкие тонкие штаны, которые не составит особого труда снять. Белоснежные, под стать волосам. Прямая, напряженная от ожидания спина. Натянувшаяся на ней ткань не скрывает, но подчеркивает мягкими полутонами бугорки мышц, приходящих в движение от каждого вдоха, каждого поворота плеч. И узкие запястья, которые причудливо обвивает черный галстук, не позволяя разомкнуться.       Неуловимая, едва осязаемая, но обозначающая четкую принадлежность аура вокруг него. Тягучее желание принадлежать и подчиняться, настойчиво давящее на низ живота. Ток возбуждения, пульсирующий по венам и перемешивающийся с горячими потоками крови сжигает изнутри, заставляя нетерпеливо и от этого прерывисто втягивать воздух в надежде почуять приближение хозяина. Прикрытые от изнурительной усталости ожидания веки слегка трепещут, оставляя на щеках размытые очертания длинных ресниц. И наконец, награда за столь покорное терпение - размеренные, спокойные шаги за прикрытой дверью и острый запах доминирования. Самопроизвольно глаза распахиваются, а во рту собирается слюна. От одного только ощущения любимого и одновременно ненавистного альфы рядом светловолосый парень чувствует, как сердце предсказуемо пропускает удары, заходясь в предвкушении долгожданной близости, а приятная на ощупь ткань брюк вдруг становится совершенно лишней, прилегающей слишком плотно к разгоряченной нежной коже.       Гость входит и плотно закрывает за собой дверь. Полумрак спальни скрывает его высокий силуэт, но по мере его приближения к источнику света в глазах сидящего на расправленной постели парня загорается животная похоть. Он прекрасен, его альфа. Деловой костюм, выглаженный и доведенный до совершенства, так и кричит о властной мужественности его обладателя. Единственная вольность, допущенная в его внешнем виде - отсутствие галстука, который повязан на соединенных запястьях омеги. - Мой любимый Химчан... - невероятно глубоким баритоном тянет красавец, небрежным движением изящных, аристократичных до невозможности пальцев откидывая длинную темную челку с таких же темных глаз. Связанный блондин не спеша буквально стекает с кровати, настолько плавные его движения, и вплотную приближается. Тот же с наслаждением, словно дегустируя особенно редкий и ценный сорт вина, втягивает носом воздух где-то у щеки омеги. Взгляд сковывает туманная поволока удовольствия - он пахнет почти как то самое вино многолетней выдержки, немного резковато, цепляюще-терпко и невыразимо притягательно. Рука тянется к белоснежным прядям, запутываясь в них, утопая, сохраняя в памяти шелковистую мягкость его волос, а после неожиданно дергает еще ближе, до соприкосновения губ сквозь тонкий шелк ленты. - Ты прекрасен и невероятно соблазнителен, знаешь?       Хриплый шепот отзывается мурашками по телу Химчана, и он несдержанно стонет, взглядом умоляя позволить ему снять повязку. Альфа раздумывает несколько секунд и, улыбнувшись, кивает. На грани реальности и своей глубокой, безумно чувственной вселенной эти двое читают друг друга, лишь заглянув в глаза. Связь истинной пары звенит, как струна, светящаяся и горячая, становящаяся предельно короткой в моменты близости. Омега подцепляет гладкую полоску и не торопясь стягивает, видя, как его хозяин жадно следит за ней глазами. Кончик языка касается пересушенных губ, и от этого у темноволосого парня сносит все возможные блоки в голове. Он впивается в них, как путник посреди пустыни впивается в горлышко кувшина, наполненного прохладной водой. Ласкает языком, обхватывает зубами и, не сдержавшись, сильно прикусывает, когда Химчан подается навстречу. Они поят друг друга страстью, перемешанной с кровью. Связанные руки пытаются расстегнуть пуговицы рубашки, но эти действия не приводят ни к чему, кроме хлесткой пощечины тут же отстранившегося альфы. - Ёнгук, прошу тебя... - хриплая просьба остается проигнорированной. Разозленный такой вольностью темноволосый парень отдаляется, отходит вглубь комнаты и достает что-то из шкафа. - Ты забываешься, сучка, - темная фигура медленно возвращается, сжимая в руке то, от чего Химчану хочется повернуть время вспять и даже не пытаться коснуться без разрешения. - Напомнить тебе главное правило? - Нет... хозяин, - во взгляде склонившего голову блондина борются два взаимоисключающих чувства: бесконечная, поглощающая любовь и обжигающая, пышущая ядом ненависть. Ненависть к тому, что именно его альфа такой. Это как дать гранату в руки слабоумному - никогда не знаешь, в какой момент рванет. Ёнгук такой же. Кажется, что он - доминант до мозга и костей, если дело касается секса. Он бьет, он хлестает плетью, он пытает, сразу же зализывая раны - но в следующее мгновение его словно переклинивает, и он уже предельно нежен и аккуратен, заботлив, как в первый раз. Но все еще главный. А Химчану так сильно хочется, чтобы однажды стало пятьдесят на пятьдесят...       Несколько дополнительных лент, скученных в тугой узел. Как раз для таких ситуаций, когда приходится воспитывать. И Ёнгук выбирает для этого самый изощренный способ. Чертов любимый подонок знает, что нет худшего наказания, чем невозможность касаться его обнаженного тела. Чан молча становится на колени перед неумолимым альфой, но шестое чувство говорит, что поздно. - Лечь на кровать, сейчас же, - властный приказ. Омега повинуется, укладываясь на красный шелк одним гибким движением. Ёнгук сглатывает в который раз, наблюдая это шикарное, соблазнительное выступление, а его руки на автомате стягивают пиджак с плеч. Лишний элемент одежды с глухим звуком падает на пол. Возбуждение Химчана в этом положении настолько очевидно, что ему приходится отвести глаза и несколько раз глубоко вздохнуть. Сдерживаться становится все сложнее и сложнее, особенно когда каждое действие блондинистой шлюшки, его личной шлюшки, сопровождается сокрушительным по силе притяжения ароматом желания, проникающим под кожу и лишающим способности здраво мыслить. Но Ёнгук не может, не должен позволить слабости взять верх. По крайней мере, не сейчас.       Когда парень в брюках и светлой рубашке стягивает брюки со своей пары, его пальцы дрожат от напряжения, стискивая ни в чем не повинную ткань изо всех сил. Химчан видит. И незаметно улыбается перед тем, как облегченно выдохнуть. Пылающий жар внизу живота уже не такой пылающий. Ему нестерпимо хочется более пристального внимания со стороны хозяина к наиболее напряженной и пульсирующей части своего тела, но он знает, что конкретно в этот момент ему ничего не светит. Удовлетворенно наблюдает, как его альфа расстегивает пуговицу за пуговицей, но в конечном итоге все равно остается в рубашке. Зато теперь ему открылись кубики его идеального пресса. И Химчан как-то незаметно залипает на них, не замечая, что спустя минуту его руки уже над головой, а ноги раздвинуты и привязаны к низким столбикам по краям кровати. - А теперь - главное блюдо, - хриплый, пробирающий до дрожи смешок прямо в ухо, влажное прикосновение прохладного языка Ёнгука к мочке, крышесносное чувство, когда его губы оттягивают сережку... Омега с силой зажмуривается и стискивает пальцы, с которыми тут же переплетаются пальцы его альфы. - Ну что ты, расслабься. Сегодня я не буду торопиться. Хочешь мне что-нибудь сказать? - теплое дыхание и развратный тембр. - Хозяин... Я при... принадлежу только... Тебе... Одному... - голос срывается в такт движущейся вверх-вниз руке довольного Ёнгука. Уголок искушающих, чувственных губ приподнимается. Его голова опускается к светлой коже шеи Химчана, которая сейчас максимально доверчиво обнажена. Темноволосый парень глубоко втягивает носом запах любимого человека, уткнувшись в ямочку между ключицами. Почему-то в этом месте его аромат нежнее и мягче всего. Он действует, как дурман, принуждая вылизывать тонкую чувствительную кожу в надежде оставить отголосок этого волшебства на кончике языка. - Умница, - приглушенное урчание откуда-то снизу, а в следующую секунду - взрыв оглушающего блаженства, и в ушах Химчана звенит от того, ЧТО его Ёнгук вытворяет своим развратным языком на его члене. Слегка касаясь, немного щекотно, но совершенно нестерпимо мало. И хочется повести бедрами, толкнуться вперед, но тогда укуса не избежать - альфа слишком своеволен и обожает играть по своим правилам. Чану так невыносимо чувствовать, как влажный кончик умелого языка вырисовывает чертовы узоры на чувствительной головке, изредка опускаясь к основанию, очерчивая каждую венку и сладко дразня. Это и есть настоящая пытка, фирменная. И не шевельнуться, не дернуться. Только поджимать пальцы на ногах и кусать губы, хватая ими воздух, которого катастрофически не хватает.       Внезапно Ёнгук отстраняется и садится между ног омеги, задумчиво блуждая глазами по его телу. Взгляд останавливается на сокращающихся мышцах пресса, и тогда он совершенно по-мальчишески улыбается, выставляя напоказ все свои белоснежные зубы. Химчан непонятливо раскрывает глаза. - А знаешь, пожалуй, сегодня я слишком добрый, - провозглашает он гордо, как будто сделал огромное пожертвование. Блондин в замешательстве. Но настоящий шок следует после, когда Ёнгук неожиданно ослабляет ленты, позволяя Химчану выпутаться и замереть в ожидании, подняв идеальной формы брови. - Мне вдруг захотелось тоже побыть немного твоим, а то предыдущие два года я... - впрочем, Химчан не дает ему закончить, дергая на себя и сдирая-таки бесившую его рубашку. И целует, как не целовал еще никогда. Насыщаясь, отдавая и принимая, сжимая до дрожи подтянутое любимое тело, с каждым рваным выдохом освобождаясь от жгучей ненависти внутри себя.       Потом - темное на светлом. Беловолосая макушка, которую сжимают изящные ладони, выгнутая гибкая спина с тонкой длинной впадиной позвоночника, две небольшие ямочки на оголенной пояснице и широко расставленные ноги. Запрокинутая в экстазе голова брюнета с растрепавшимися прядями и каплями пота на висках, напряженные упругие ягодицы и две ладони на молочной светлой коже чужих бедер. Резкие движения, сдавленные стоны в подушку и перемешавшийся запах взаимного наслаждения. Дикий, животный танец тел, и момент, когда объединяются инь и янь, рождая гармонию, когда два голоса сливаются в один, обозначая пик эйфории.       Спустя пару месяцев Химчан стоит под душем, смывая с себя утреннюю сонливость, с внутренним трепетом вспоминая, как несколько дней назад его любимый альфа заметил, что его аромат слегка изменился. Подставив свое улыбающееся лицо под теплые струи воды, он думает, что очень скоро их жизнь наполнится новыми чувствами и впечатлениями. И Ёнгуку придется смириться, что теперь между ними все будет только пятьдесят на пятьдесят, и никак иначе.