Морские свинки

1. — Охуеть, – говорит Микки. То ли это все сраная гроза виновата, то ли он действительно слышит чужие, наскакивающие друг на друга мысли. В них слишком много осуждения и сожаления одновременно. Микки смотрит телик. И делает это Милкович как-то слишком часто для такого уличного отморозка как он. По ТВ часто гоняют всякую псевдонаучную чушь, Мик любит залипать на такой фигне. За стеклом старенького телевизора говорят, что любовь похожа на кокаиновую зависимость. Как и у любой другой зависимости – от травки ли, от алкоголя ли – вся ее суть заключается в достижении эйфории. Микки впитывает все эти нафиг никому не нужные знания, смутно догадываясь о значении половины сказанных диктором слов. Умники с голубого экрана показывают чудаковатые эксперименты с морскими свинками и высчитывают уровень окси-чего-то-там в крови при поцелуях. Люди и морские свинки – это, по сути, одно и то же. Мэнди в ее костюме супербелки оценила бы ход его мыслей. Микки пробовал кокс, травку и алкоголь и еще черти знает что, сваренное местными барыгами-укурками в подвалах ниггерских районов. Так вот, он точно может сказать, что любовь не похожа ни на один из когда-то употребляемых им наркотиков. Зависимость есть, а эйфории – нет. Лишь боль и ощущение вспоротого, вывернутого наружу брюха. Особенно, когда рыжая падла отдаляется от него. Милкович иногда ловит на себе тяжелый взгляд из-под ржавой чёлки и старается не думать, что бы он мог значить. А тем временем на голубом (как они) экране целуются почти незнакомые люди: легко, удивленно, страстно, переборов первое смущение. Хочет ли Микки так же? Он готов вырвать собственный язык за это, но его ответ, – «Определенно». К хорошему быстро привыкаешь, не так ли? Как же его все заебало, невозможно. И, конечно, рыжий виноват. Забился в свой метафизический угол и не вылезает оттуда, а Микки не может понять, что же ему нахрен теперь делать. Где он снова налажал? И секс стал таким же, как раньше, когда не было поцелуев и всех этих слащаво-гейских признаний. Не было всех этих ничего не значащих прикосновений: обхватить пальцами шею, оставить засос над ключицей, переплести пальцы так неуклюже, чтобы остались лишь «F» и «C», а остальные буквы спрятаны пальцами Галлагера. Теперь это как аббревиатура Бойцовского клуба для них двоих. Молчаливое сражение где-то за гранью добра и зла. Иногда Микки подмывает просто избить Йена. Как когда-то в школе. Хоть как-то увеличить их тактильный контакт, последнее время заключающийся исключительно в наличии члена Галлагера в заднице Микки. — Вы идиоты, – говорит Мэнди, убирая волосы в один из своих пучков в стиле «произошел взрыв на атомной станции» (сейчас говорят, что так модно). – Ты идиот. Микки отлипает от изучения морских свинок в телевизоре. Или в этот раз это уже люди? — У него депрессия, – вскидывает руки Мэнди. Микки поднимает на нее взгляд. Ну и что? Будто он сам не знает. Ему хочется: послать сестру куда подальше, показать ей средний палец, вспомнить ей Липа. Сил почему-то хватает только на сдавленное такое, тихое «Я в курсе, тупица». Мэнди вздыхает. — Охуеть, вы придурки. – Она садится рядом на диван, отбирает у брата пульт и вырубает сраный ящик. – У него все эти хуевые мысли в голове, знаешь. Вся та хрень, что обычно посещает тебя, когда ты вдруг начинаешь осознавать, что ты говно. Микки просто кивает и пытается забрать чертов пульт обратно. Ему все еще интересно, что там дальше будет с морскими свинками, осетрами, капибарами. Мэнди сердится и прячет пульт между ног под юбкой. Ее брат, конечно, засранец, но в трусы к ней не полезет. — Я к тому, что после всего того, что произошло, – Мэнди давит в себе неожиданное желание погладить брата по тупой голове, – возможно, он думает, что тебя недостоин. Микки начинает ржать до слез, складываясь на диване вдвое. За что получает по голове старой газетой, которая валяется на столике еще с тех времен, кажется, когда Мэнди не носила лифчик. — Отъебись, – говорит он, вдыхая облачко вылетевшей из газеты пыли. — Я серьезно, это не потому, что ты такой прекрасный, Микки, – она фыркает и встает с дивана. – Просто это состояние такое, когда крайне не любишь себя. Не можешь смириться с тем, кто ты есть, – она внезапно замирает и смотрит стеклянными глазами перед собой. – Я думаю, хоть ты и прикидываешься порой бесчувственным говном (хотя ты тут уже никого не обманешь, даже себя), тебе это знакомо. 2. Йен сидит на диване перед телевизором. На экране целуются какие-то почти незнакомые люди. Придурковатые ученые следят за морскими свинками. Мимо проносится Карл, а за ним бежит Фиона, размахивая полотенцем как саблей. Из кухни тянет жуткой вонью горелого пластика. Деббс орет, что Карл сжег ее косметику или что-то в этом роде. Лиам ползет мимо ног Йена, а Лип на втором этаже кричит, что не может найти своего младшего брата. Йен поднимает Лиама и сажает его рядом с собой на диван. Теперь они вдвоем наблюдают за морскими свинками на голубом экране. Все как всегда. Такие как они никогда не смогут стать нормальными. По-настоящему достойными чего-либо. Мысли текут медленно. — А ты что тут забыл, Милкович? – Лип находит-таки Лиама и забирает его себе на руки. Йен заторможено поворачивает голову и понимает, что Микки давно сидит рядом с ним на диване, чуть подальше, чем сидел Лиам. И также уныло пялится на экран. — Смотрю телевизор. – Бездумно отвечает Микки. – Светлана устроила девичник у нас дома. Не хочу наблюдать бурную лесбийскую оргию в исполнении русских проституток. Отдал Кевину и Ви Евгения, решил немного посидеть в тишине. Карл с Фионой проносятся за их спинами с ещё более дикими воплями. — В относительной тишине, – задумчиво добавляет Микки и снова уставляется в телевизор. Лип пожимает плечами и уходит с Лиамом по своим очень липовским, а значит важным, делам. Йен закрывает глаза, а через секунду, как ему кажется, открывает их стоя в ванной на втором этаже, прижатым к двери. Из звуков в этом мире остаются лишь отдаленные крики Фионы и рваное дыхание Микки рядом. Сам мир сужается до потрескавшихся губ Милковича – красных, как будто больных, и Йен готов поспорить, что они раскаленные как пески пустыни в полдень. Микки держит руку на горле Йена, будто хочет его придушить. Нет, в самом деле, иногда он хочет, но не сегодня. Язык во рту распухает как ужаленный пчелами-убийцами от того, что он хочет сказать. — Ты кое-что задолжал мне, придурок, за последний месяц, – в своей привычной уличной манере наезжает на Йена Микки. Правда он обычно бьет, а не целует в конце своей недопафосной речи. «Лучше бы бил», – думает Йен. Потому что чертов Микки, как дементор из Гарри Поттера, высасывает из него душу вместе с поцелуем. Губы у Микки и правда раскаленные, руки настойчивые, глаза горят. В ванной тонкие стены, а Карл снует где-то рядом. Микки давит Йену на плечи со всей дури, и тот, задумавшись о чем-то своем, расслабленно падает на колени, сбивая-сдирая их о жесткий деним собственных джинсов. Микки толкается бедрами вперед, намекая. Обычно из них двоих настолько нагл только рыжий, но сегодня Милковича реально все очень достало. У него было слишком много времени подумать, а таким как он думать вообще вредно. Волосы Йена в руках как медная проволока. Медь – отличный проводник для электричества, так говорили по телеку. Возбуждение и электричество – это ведь почти одно и то же. Или Микки снова пересмотрел псевдонаучного говна по ящику, но от этих ржавых волос его однозначно бьет током. Микки не дает Йену опомниться, сразу толкается членом ему в рот до самой глотки. Галлагер кашляет, но послушно начинает сосать. Рыжий чертовски хорош в том, что касается доставления удовольствия. Он гребаный проводник для наслаждения, если бы не его ебучий маниакально-депрессивный характер. Микки резко дергает за волосы Йена, когда понимает, что сейчас спустит, и тот послушно отстраняется. Он вообще на удивление послушный для себя обыкновенного. Заносчивого, наглого, саркастичного, охуенного. Милкович наклоняется и целует его в соленые губы. У Микки со словами не очень (у него почти со всем не очень, на самом деле), но он верит, что в этот раз не потребуется никаких лишних заявлений, за которые его могут отпиздить все, кому не лень. Возможно, в этот раз срабатывает. Йен резко поднимается с колен, берет Микки в захват и заталкивает в ванную, отдернув штору, чтобы там же, заломив руки за спину, прижать к стене. — Чего ты хочешь? – Йен прижимается губами к его шее и почти рычит. В коридоре кричит Деббс, что кто-то занял ванную. Микки посылает ее нахуй на первый этаж, – там точно не занято. Фиона просит не раздолбать толчок, хотя с хрена ли? — Так и будешь молоть языком, Галлагер, или уже трахнешь меня? – Милкович склоняет голову вбок еще сильнее, чтобы отчетливее чувствовать горячее дыхание Йена. От него мурашки по телу, путаются мысли в голове, бегая от морских свинок к вопросам сопротивления в медной проволоке, а в паху происходит настоящий пожар. — Скажи, – Йен облизывает его ухо, и оно, кажется, дымится. Карл ломится к ним, но Йен его посылает. За гулом крови в ушах, разобрать, что кричит Карлу Лип, невозможно. — Господи, ты рыжая падла, я хочу, чтобы ты трахнул меня. — И все? – Йен усмехается, но Микки с облегчением слышит вжиканье его ширинки. Микки отстраненно думает, что возможно это все слишком странно даже для них. Они стоят одетые в ванной, из лейки душа иногда капают крупные капли, он прижат щекой к кафельной кладке, руки у него заломлены за спиной, а чужой язык вылизывает его шею. Просто потому, что теперь, черт подери, им все можно. У него еще никогда так не стояло. Ему еще не было так легко говорить о них. — Нет, не все, но если ты не перестанешь рефлексировать, твою мать, я буду и этому рад. Йен смеется. Йен стягивает с Микки штаны с бельем до конца одной рукой, а второй рукой держит запястья Милковича в захвате. Йен его не готовит, а засаживает сразу так, наскоро смазав член какой-то пахучей дрянью, найденной на бортике ванной. Микки не хочет даже знать, что это и чье оно. Йен засаживает до боли, до ржавых вспышек перед глазами, до поджимающихся пальцев на ногах и ноющей поясницы. Все как он любит. Йен целует его нежно, в разрез с саднящими ощущениями в заднице. Он гладит живот Микки, залезая пальцами под майку, и не трогает его член. — Кончишь так. Покажешь, как ты меня любишь, – Йен резко выходит и со шлепком загоняет член обратно до основания. Микки глотает воздух микро-урывками, будто он ядовит. У него готова целая тирада из всех матных и околоматных слов, которые он знает, но Йен заламывает его руки еще сильнее, заставляя неудобно прогнуться, и засаживает прямо до мозгов, проезжаясь по простате. Микки кусает губы, чтобы не закричать или застонать, и забывает все эти слова моментально. Мимо двери снова проносится Карл с дикими воплями сошедшей с ума гиены. — Отпусти руки, и я покажу, как сильно я тебя люблю, – Микки выворачивает голову и смотрит в глаза Йену. У того рожа бесстыжая, а тон Микки насквозь пропитан сарказмом, но что-то такое в глазах Милковича заставляет Йена громко выдохнуть и отпустить его руки. Микки опирается на гладкую кафельную стену, решая, что он не будет себя трогать. Если рыжая скотина так хочет, пусть так и будет. Он подается назад, резко поводит бедрами и прикусывает свои блядские губы. Йен не может на это смотреть, потому что это запредельно. Позвонки у Микки торчат, когда он склоняет голову и, приоткрыв рот, поддается навстречу каждому безумному толчку. Йен вылизывает каждую выпирающую косточку, будто больше никогда не сможет этого сделать. Ему приходится схватить Микки за белые бедра (черт, у него и правда красивые ноги) до отчетливых синяков. Микки не жалуется, он просто отдается по полной. Хрен ему кто теперь запретит. Он устал что-то кому-то доказывать, что-то отвоевывать, когда вроде все и так признано его. Он сжимается на каждом резком движении, за что получает укусы от Йена на плечах. Где-то на краю сознания в доме все еще слышны крики, но мир Микки и Йена сосредоточился в одном месте. В длинных пальцах Йена на члене Микки, нарушившего самим же им данное условие сегодняшнего траха, на тихих стонах в прикушенные губы, в косых поцелуях, вывернув голову под неестественным углом. На умопомрачительной многострадальной заднице Микки, на его искусанных губах, зажмуренных глазах и неебического счастья от нежных прикосновений. 3. Они вываливаются из ванны под улюлюкание Карла. Они снова смотрят телик. Они снова не говорят, и Йен замирает. Именно до того момента, когда при Фионе и Липе Микки прощаясь наскоро целует его в губы, показывает средний палец Карлу и сваливает к Кеву за Евгением. На следующей неделе Микки целует Йена на улице, рядом с кафе, в котором они купили по стаканчику кофе. Они сраные педики, но, похоже, это никого не заботит. Йен целует Микки у входа на станцию метро. И около магазина, в котором тот обычно покупает сигареты. Милкович завязывает смотреть так много телевизора, окончательно осознав, что это крайне вредно для мозгов.