Desire

      Для любви и ненависти не нужны причины.       Она ненавидит его. Ненавидит на самом дне своей, как оказалось, темной души. Она успела много раз пожалеть о том, что поддалась тогда странному, необузданному, глупому порыву и согласилась помочь, а в итоге отказалась от платы и просто ушла, чтобы потом, этой же ночью, оказаться в крепких, пылких и жадных объятиях. Чертовщина, не иначе. Порыв. Недопустимый порыв. Недопустимый не, потому что нельзя, недопустимый потому что неправильно. Потому что для нее неправильно. Ей нельзя поддаваться порывам. Добром подобное никогда не заканчивалось. Потому что где-то на дне своей души она ненавидит его. Ненавидит так сильно, что не может уже представить своей жизни без этих крепких, пылких и донельзя жадных объятий. Зависимость? Возможно. Никто не говорил, что будет так просто совладать с собой, а уж тем более с ним. Невозможный мужчина. Всякий раз, когда он смотрит, внутри начинает что-то яростно клокотать, биться неистово, да так, что сердце заходится ударами бешеными, гулкими, в ушах шумит и кажется, будто ребра не выдержат и вот-вот треснут, позволяя сердцу вырваться. Она действительно ненавидит его. До дрожи в кончиках пальцев. Ненавидит потому что он смог ее приручить, смог заставить хотя бы на мгновения, но забыть о том, как пахнет порох, забыть о громких выстрелах, забыть и холодной рукояти мушкета и сизом дыме. Забыть саму себя. Она никогда его не простит. Никогда. Зверь внутри продолжит клокотать, но никогда не набросится, потому что приручен, потому что сама Сайка никогда не позволит ему освободиться. Потому что ярость мимолетна, потому что она стихает, стоит только женщине с огненными волосами в очередной раз оказаться в крепких, пылких и бессовестно жадных объятиях. Она забывается, она теряется, ее это бесит, ей это донельзя нравится, она в тайне этим наслаждается, но продолжает ненавидеть так же безрассудно. Замкнутый круг. Изо дня в день. Если бы из нее в один прекрасный день улетучилась страсть, она вряд ли захочет жить. Сайка понимает это. Понимает, что нашла нечто, что может заменить ей схватку с безжалостным соперником. Другое поле боя, другие правила и тут она может позволить себе проиграть. И не раз, и не два. Постоянно. Она постоянно проигрывает. В такие моменты она ненавидит в два раза сильнее, но не его, себя. Сайка всегда ненавидела себя. Не его. Его она не могла ненавидеть, как выяснялось позже. Любила слишком, хотя и говорила об этом редко. Слова обладают большой силой, не стоит ею разбрасываться направо и налево. Она всего лишь раз произнесла пакостную фразу из трех слов и после сразу же наложила на нее табу. Никогда не произносить вновь, никогда не дарить ее другому человеку. Раз и навсегда. Как клеймо.

***

      Он любит ее. Немного не так как стоило бы. Любит безумно. Так, как никто никогда не смел, любить до этого непокорную женщину. Кейдзи любил Сайку щемящей любовью, любовь собственнической, немного сумасшедшей, яркой. Потому что она позволяла ему так себя любить. Каждую ночь, каждое утро и день. Неприступная, она напоминала Маэде богиню с гравюр. Изящная, холодная, слишком далекая. Что-то в ней было такое, от чего... Неудержимо хотелось вывалить у ее ног всю свою жизнь, точно горсть медных монет. Пусть переберет все сама и возьмет, что понравится. Только ей он позволит сделать нечто подобное. Ей одной. А потом наступала ночь…       Делать Ее своей.       Коротким взглядом обрисовать желание и разом пресечь попытки ее намерений избежать. Медленно подойти, тонкость запястий в руки и за спину, вплотную придвинуться, подбородок как можно ближе и, по возможности, не дышать. Блуждать глазами голодными по дьявольски привлекательным выточкам, наслаждаться испугом и замершим в ожиданье ласки вычерченным лицом, вдыхать ее, настойчивым языком раскрывая губы, съедать остатки сомнений нетерпящим отлагательств, властным горячим ртом. Назад запрокинуть голову, отведать тонкую шею, заманчивые ключицы, нетерпеливо стянуть на пол. Она чуть заметно сопротивляется, слабо ругается, часто дышит, хочет, но закрывается, вцепляясь белыми кистями в мятую простыню. Улыбкой отметить ее старания, погладить лопатки, оставить ремни с кобурой, стащить ненужные тряпки и тугой корсет. Найти ладонью высоко вздымающуюся грудь и лечь на нее скорее, не в силах сдержаться – лечь! Врасти в нее бедрами, двигаться сбивчивым тактом, сумбурным ритмом. Кисти в веревки и швырнуть на постель вновь; пальцами правой - в волосы, левой – внутрь, туда, где давно уже влажно; ждут – им здесь самое место. Она изовьется петлей, глубоко задышит: змеится, шипит, ненавидит, невероятно щедра на густые проклятья. Выждать недолго, самую малость, продолжать. Впивается в плечи, хватает воздух, вытягивается струной, скулит и вздымается, выливается, исступленно комкая ткань под ладонями.       Сделать Ее своей.       А после трогать кончиком языка, касаться, будить в ней остатки от души львицы, воюющей с жаждой страсти самозабвенно, рьяно. Смеяться, лениво отбросив груду демонстративных пощечин, прижать к себе, бедра по разным углам, опрокинуть на постель снова.       И вновь делать Ее своей.       Она любила его. Он любил ее. Она ненавидела себя за слабость. Он продолжал любить ее. Любить безрассудно. Любовь отдает себя, а не отнимает. Вот и он отдавал себя ей. А она отдавала себя ему. Но изредка. Темными ночами, когда никто не мог стать свидетелям этого преступления. Слабости. Да. Это они. И никто не мог в этом отказать ни себе, ни друг другу. Все слишком далеко зашло и вернуться не получится. Никто и не пытался. Никогда.