Till the death do us part?

      Это рыбка номер 641 за всю мою жизнь. Родители купили мне первую рыбку, чтобы научить меня любить и заботиться о каком-то другом живом и дышащем создании Господа. Шестьсот сорок рыбок спустя я знаю: все, что ты любишь, умрет. Чак Паланик, "Уцелевший" - Привет, - тихо говоришь ты.       Он молча улыбается за стеклом стерильного бокса. Не слышит. Дышишь на стекло, чтобы оно запотело. Hi. - Привет, - по губам читаешь.       Черт возьми, ты скучаешь страшно. Тебе холодно по ночам в вашей большой кровати, ты так и не постирал его оставленные вещи - иногда, когда совсем невмоготу, напиваешься и нюхаешь-нюхаешь-нюхаешь. Обычно так и засыпаешь - уткнувшись носом в какую-нибудь рубашку или в форменную серую толстовку. Какого черта все это происходит именно с вами, почему не кто-нибудь другой? Похоже, у тебя на лице написано все, что ты чувствуешь, потому что ты видишь, как он хмурится грустно. Дышит на стекло со своей стороны. "Что такое?"       Выдыхаешь. Пишешь. "Скучаю". "Зайди сюда. Мне обещали, ..." - конец фразы смазывается, потому что конденсат со стекла испаряется, как дым в осеннем воздухе. Быстро, мимолетно. Слишком быстро для тебя. Мотаешь головой, отходя от стекла, разделяющего вас. Пятишься, шаг за шагом назад. Боль в его глазах выжигает тебе душу, но ты не можешь зайти к нему, ты же знаешь, что нельзя. Еще несколько шагов, ты разворачиваешься и убегаешь сломя голову. Горло жгут рвущиеся наружу слезы, изо всех сил сдерживаешь их, бежишь к выходу, не видя ничего перед собой. Больно. Очень больно. Невыносимо.       Сбегаешь от того, что есть. От того, что у Акке рак. Что он стоит, прижавшись к стеклу, а ты по другую сторону. Просто с другой стороны, и нихуя не можешь ни видеть, ни дать ему. Он умирает. Вы оба это знаете, и черт знает на что надеетесь. Еще сеанс лучевой терапии, еще капельница с отравляющей химией, еще одна операция. Год - оптимистичный прогноз врача. Пара месяцев - если на самом деле все совсем плохо.       Ты идешь к автомату, берешь безвкусный больничный кофе с тройной порцией сахара - чтобы его вообще хоть как-то можно было пить. Идешь ко входу в больницу. Выкуриваешь несколько сигарет подряд, затягиваясь глубоко, до жжения внутри. Противная смесь в пластиковом стаканчике остывает и становится вообще непригодной к употреблению. Выбрасываешь его в урну, даже не удосужившись вылить куда-нибудь "кофе". Тебе плевать. Там внутри так больно, что тебе все равно на такие мелочи. Возвращаешься обратно в больницу, идешь ко лечащему врачу. - Я делаю все, что в моих силах, вы же знаете, - устало. "Дайте мне надежду, - умоляешь ты мысленно. - Просто дайте ее, черт возьми! Скажите, что все будет хорошо, пожалуйста!" - К сожалению, болезнь прогрессирует, как мы ни пытались притормозить процесс. По самым реалистичным прогнозам ему осталось несколько недель, - твое сердце на этих словах рушится вниз, падая больно, как будто разбивается, а потом в груди толчутся на каждый удар острые осколки. - Я рекомендовал бы вспомнить все, что вы хотели осуществить и не сделали. Может быть, отправиться в путешествие или сходить на какую-то выставку. Все, до мелочей.       Обессиленно съеживаешься в большом кресле, обнимаешь себя за плечи. Это чертов ебаный конец, и он приближается неотвратимо. Сидишь молча несколько минут. - Вы сдаетесь, - тихо говоришь ты в никуда. Обреченно. - Мы ничем больше не можем помочь.       Молчание. Вязкое, липкое, как твои мысли. - Я могу его забрать? - Прямо сейчас? - удивленно изогнутая бровь. - Прямо сейчас, - уверенно говоришь ты. - Да, - решает врач. - Но только соблюдая все возможные предосторожности. Я думаю, мне не нужно еще раз вам напоминать. - Спасибо, - на ходу, открывая дверь. - На счет бумаг не беспокойтесь, я сам все оформлю и пришлю почтой. - Спасибо, - еще раз.       Хлопок двери кабинета, и ты летишь по пресно-светлому больничному коридору туда. К выученному номеру бокса, до которого ты теперь дошел бы даже с закрытыми глазами, не сбившись с пути. Останавливаешься у стекла, пытаясь отдышаться. Акке, кажется, спит. Ты смотришь на него, свернувшегося калачиком в кровати. Тонкие белые руки, все в следах от бесконечных уколов и капельниц, безжизненно лежат на одеяле. Ввалившаяся щека, синяки под глазами. Устало прикрытые веки. Без ресниц. Брови он рисует, тщательно, точно такие же, как у него были - говорит, не может себя видеть такого. Усмехаешься. В этом Акке весь.       Отходишь от бокса, чтобы найти медсестру. Объясняешь ситуацию, она пытается тебе возражать, что выписаться можно самое раннее - завтра, что нужно дать с собой лекарства, а больничная аптека уже закрыта, и множество других причин. Ты не слушаешь этот обвал недовольства - на самом деле, ты просто оторвал ее от кружки чая. Набираешь на мобильном номер врача. Просишь объяснить девушке, что происходит. Удовлетворенно наблюдаешь, как меняется выражение лица, как интонации из недовольных становятся послушно-исполнительными. - Пойдемте, - говорит она, возвращая телефон, - я отдам вам вещи, а пока вы поможете ему одеться, соберу все необходимое из лекарств. - Спасибо.       В коридоре горит неяркий свет. Уже поздний вечер, ты не заметил, как прошло время. Осознание этого тебя пугает. Оно летит со страшной скоростью, ты не успеваешь оглянуться, а тебе оставили всего ничего - горсть песчинок из разбитых песочных часов - чтобы ты успел поймать момент.       Медсестра впускает тебя внутрь. В нос бьет резкий запах каких-то лекарств и еще один, похожий на то, как пахнут антисептики. Моешь руки тщательно, протираешь какой-то обеззараживающей фигней - это одно из обязательных условий, потому что иммунитет почти на нуле.       От шума вокруг Акке просыпается, спросонья не совсем понимая, что происходит, садится в кровати. Когда до него доходит, наконец, что это ты, и ты тут стоишь, рядом, с его вещами, он моментально подскакивает с кровати и через секунду виснет на тебе, обнимая крепко-крепко. Ты прижимаешь его к себе, утыкаешься за ухо, целуешь. В губы мог бы, но слишком боишься. Потом, все потом. - Я же говорил, - торжествующе глядя на тебя, - уже можно.       Внутри все сжимается от боли, от понимания, почему можно. Потому что спасать уже нечего. Пересиливаешь желание взвыть, надеясь, что на лице ничего не отразилось. - Я тебя сейчас отсюда выкраду, - ухмыляешься ты. - Лода, ты псих!       Удивление Акке кажется тебе невозможно забавным. - Ну так что, Рапунцель, едешь со мной?       Акке грустно улыбается злой шутке. Ты знаешь, как он расстраивался из-за волос, когда их сбрили, а потом они перестали расти от лекарств. А когда предательски выпали ресницы и брови, у Кима вообще случилась истерика. И тогда ты притащил ему карандаш для подводки (попросил Келли помочь, и она его дала), хотя бы с бровями проблема временно была решена. - Спрашиваешь еще. Конечно, еду.       Он подтягивает к себе пакет с вещами и скидывает пижаму. Еще сильнее похудевший, бледный, на животе маркером нарисован черный крестик - для лучевой терапии. Под ним находится опухоль с мерзким названием аденокарцинома, и это один из лучших способов ее уничтожить.       Одежда на Акке висит почти мешком. Его вещи велики ему на размер, если не на два. - Дай кепку, а?       Снимаешь ее, в этот раз ты надел серую и невольно угадал с цветом. - Смотри, она тебе к шарфу подойдет.       Ким улыбается, натягивая ее на голову и надевая сверху капюшон. - Дони номер два, - треплешь по щеке. - Пойдем. - Ноут, наушники, зарядки, мышь, телефон, - Акке перечисляет еще раз все необходимое, удостоверяясь, что все забрал. - Все, можем идти.       Ты берешь сумку и кладешь руку Акке на талию - если вдруг пошатнется, ты готов его поймать. Вы выходите по белым коридорам из этого ужасного места. Медсестра отдает тебе еще огромный пакет разнообразных лекарств, нагнав вас у выхода. Ким морщится, глядя на это. - У тебя есть с собой сигареты? - спрашивает вдруг. - Есть. - Дай, я уже хер знает сколько не курил, а хочется страшно.       Молча достаешь две - ему и себе, прикуриваешь от умирающей на ночном ветерке зажигалки, отдаешь ее Акке, и он, пряча язычок пламени в ладонях, затягивается. Ты уже закинул все пакеты в багажник, и теперь вы стоите и курите вдвоем у машины в ночи. - Как команда? - Про замену помнишь, так вроде ничего, нормально. Хочешь, заедем завтра на буткемп? - Хочу. Я соскучился.       Докуриваешь, замалчивая, что тебе надо будет уйти в инактив, и тебе обещали, что возьмут обратно, но спорт - вещь переменчивая. Ты молчишь про то, что Miralek, взятый вместо Акке, уже давно не стенд-ин. Про то, что Дони теперь ни с кем не разговаривает просто так - только в игре и при сильной необходимости. Ну и про то, что тебя от происходящего внутри просто разрывает на куски, ты тоже молчишь.       Он засыпает на заднем сиденье машины, укрывшись твоей курткой. Делаешь музыку потише. Мелькают светящиеся окна домов, яркие вывески баров. Ты едешь домой - и внезапно понимаешь, что глупо, совершенно невообразимым образом счастлив, несмотря на все то, что с вами случилось. Ведешь и наслаждаешься моментом - пока ночь, пока все выглядит как раньше, и вы оба живее всех живых.       Затаскиваешь в квартиру сумки, Акке, пошатываясь, заходит за тобой, сонно протирая глаза. - Я устал, пошли спать, - зевает. - Сейчас. Белье, наверно, поменять надо, - вспоминаешь ты. - Лода и хозяйство, часть первая, - смеется.       Проходишься по квартире, собирая раскиданную одежду, приводя ее в более-менее приличный вид. Слышишь грохот из ванной, кидаешь все прямо на пол, мчишься туда. - Все в порядке, я дверь душевой плечом задел чуть-чуть, вышло громко просто, - успокаивает тебя, а сам сидит на полу бледный, как смерть, и дышит тяжело. - Акке, если вдруг собираешься падать, зови пожалуйста, - серьезно говоришь ты.       Ким кивает. - Может, тебе скамейку поставить? - А может, я сам справлюсь?       Упрямец. - Как хочешь, - пожимаешь плечами, разворачиваешься, и уходишь менять белье на кровати.       Закидываешь майку, с которой спал, в грязное. От свежего постельного белья пахнет лавандой - специально покупаете порошок с таким запахом. Без большого света уютнее, и ты оставляешь гореть только лампу рядом с кроватью. Акке заходит в комнату неслышно, подкрадывается сзади, хватает тебя за плечи с воплем. Вздрагиваешь, оборачиваясь. От резкого движения с его бедер слетело полотенце, и, когда он через секунду это осознает, оно уже на полу. Ты смеешься, тянешь его на себя, валишь в кровать. - Лода, погоди, - отбивается Акке, - дай я хоть трусы надену, ну? - А точно надо? - выдыхаешь, проводя языком по шее, лаская чувствительное местечко за ухом, мягко оттягивая и отпуская колечко пирсинга. - Точно, - Ким отстраняется одним движением. - Я слишком устал сегодня, правда. И еще - притащишь пакет с колесами, который выдала эта тетка? - Угу, - слегка разочарованно.       Встаешь с кровати, сначала приносишь лекарства, а потом сам идешь в душ.       Находишь кровать в темноте на ощупь, осторожно ложишься рядом, обнимая, и в кои веки засыпаешь спокойно. Как раньше. ***       Утром ты просыпаешься от звона битого стекла, следующего за ним грохота и громкого мата, доносящегося с кухни. Пахнет кофе - нормальным, хорошим кофе - и яичницей с беконом. Ты вскакиваешь как есть - в одних трусах - и бежишь туда. - Еба-ать, - вырывается само собой. Количество вывалившихся кастрюль и сковородок тебя ужасает. - И тебе доброе утро, - говорит Акке, быстро сметая осколки. - Что разбил? - Чашку. Любимую свою, которая с тайдхантером была. - Жалко, - говоришь ты и начинаешь запихивать все то, что выпало, обратно на положенную полку. - А сковородки кто-то удачно сложил. Стоит дверь задеть, как все падает, - как будто невзначай. И продолжает, - Вообще-то, завтрак готов.       Перед тобой стоит яичница. У него - маленькая тарелка с какой-то кашей и вареное яйцо всмятку, над которым Акке издевается как может, выедая один белок, причем ужасно медленно. - Как же хорошо, - говорит он через минуту, откидываясь на стуле. - Я уже и не верил, что снова буду завтракать с тобой. Оттуда, из больницы, все кажется нереальным. Не существующим.       Делаешь глоток кофе. - Ты матрицу пересматривал что ли? - Ага, а что, так заметно? - Очень, - усмехаешься ты.       Пауза. - Сколько по их прогнозам у нас есть времени? - Акке смотрит тебе в глаза так, что ты не решаешься ни отложить разговор, ни соврать. - Пять-шесть недель.       Ты видишь, как белеют пальцы, которыми он до боли сжимает вилку, как силится удержать слезы. - Акке... - ты даже не можешь ничего сказать. Встаешь, отбираешь вилку, закидываешь его на плечо и тащишь в спальню. Ким в таком оцепенении, что даже не сопротивляется. Осторожно приземляешь на мягкий матрас, ложишься к нему, обнимаешь. - Акке, - гладя по лысой голове, - не думай об этом. Это бесполезные и болезненные мысли. По крайней мере сейчас. Давай лучше решим, как провести это время, чтобы оно не улетело сквозь пальцы.       Акке всхлипывает позадушенно, потом еще раз, и еще. В конце концов, он начинает плакать, уткнувшись тебе в плечо. Бессильно, обреченно. Ты просто прижимаешь его поближе и ждешь, пока он успокоится. Ким справляется с собой довольно быстро. - Я не боюсь умереть. Я не хочу оставлять то, что у меня есть. Тебя, команду, семью. Я вас люблю, я не хочу, чтобы из-за меня кому-то было больно. - Придурок, - говоришь ты, - ты же не виноват.       Он еще несколько раз судорожно вздыхает, пытаясь окончательно успокоиться. - Доедем до буткемпа? - Вечером или сейчас? - Сейчас, а там посмотрим. Блядь, - он вскакивает с кровати и быстро уходит. Через несколько секунд ты уже слышишь, что его выворачивает только что съеденным завтраком. Матерясь про себя, спешишь в ванную, поддерживаешь, чтобы он мог спокойно умыться. Акке сплевывает кровью. - Противно, да? - Нет, - ты не врешь. - Я просто ненавижу судьбу за то, что это случилось именно с тобой.       Акке вытаскивает сигареты из тумбочки. Это твои, но вам обоим честно похуй. Каждый приступ рвоты отбирает силы, выкачивает их до сухого нуля, и ты не знаешь, что от этого делать. И он не знает. Закуривает прямо тут, откидывается на подушки. - Что это за пиздец, а?       Провожаешь взглядом рассеивающиеся призрачные волокна дыма. - Это жизнь, - устало отвечаешь ты. - Это жизнь. ****       Заходите в квартиру, где The Alliance в этом году проводят буткемп. Щелчок захлопывающейся двери заглушается приветственными воплями, игру тут же ставят на паузу и все, кроме Miraleka, обнимаются. Он стоит поодаль, и подходит позже, жмет руки, сдержанно здоровается. Акке дергает тебя за рукав. - Я после игры пойду поговорю с Дони, ладно?       Ты смотришь на EGM'а, отжимающего паузу. Он еле заметно улыбается. - Ладно.       И ты в этот момент так остро чувствуешь, насколько все быстро проходит, что вот сейчас стоит Акке тут - лысый, тощий, в твоей кепке, улыбается чему-то, следит за игрой - а вот шесть недель плюс-минус одна - и все. И ты один в целом мире. И ты нигде больше не встретишь его, потому что он хуже, чем в другой стране. Его такого больше никогда-никогда не будет, и от этих мыслей тебе хочется выть волком, а ты молчишь, и даже улыбаешься вроде. Он же еще тут, да? - Лода, чай будешь? - Келли утягивает тебя в сторону кухни. - Буду.       В кухню вваливаются доигравшие тиммейты, все кроме Акке и ЕГМа. Ты потихоньку уходишь через смежную дверь в прихожую, и видишь их вдвоем сидящих на диване, Акке что-то Дони на ухо шепчет, а тот улыбается, как никогда раньше. И плачет одновременно. Это, наверно, самое страшное, что тебе доводилось видеть. Когда у человека рвет губы улыбка, и он плачет. И непонятно, смех или рыдания прячут за собой частые вдохи. А потом Дони вдруг начинает говорить, слегка хрипло от долгого молчания, и ты понимаешь, что это уже не твое дело, что ты не должен слышать, но стоишь. Стоишь и будто бы ненарочно подслушиваешь. Через минут двадцать словесный поток, наконец, иссякает. - Говори с ними, ладно? - просит Акке, поправляя EGM'у съехавшую шапку. - Я буду. Я, - голос прерывается, - я обещаю.       Задерживаетесь там до ночи. Все как в старые времена, Miralek тактично ушел в свою комнату, оставив вас смотреть фильм всех вместе. И все бы хорошо, но у тебя постоянное ощущение, что Ким уже не тут, и если взять его за руку, пальцы пройдут сквозь воздух. А он, кажется, совершенно счастлив. Только морщится все чаще, как от боли. - Что с тобой? - шепотом. - Анальгетик перестал действовать, у меня в куртке должна быть еще облатка, достанешь?       Идешь, но таблеток там нет. Приносишь куртку, чтобы Акке поискал сам. - Забыл дома, похоже, - выглядит как провинившийся ребенок. - Если очень сильно болит, можем уехать. Всегда же можно вернуться завтра.       Ким раздумывает минуту. - Ладно, поехали.       Оборачиваешься в дверях, прощаясь. Натыкаешься на совершенно опустевший взгляд ЕГМа вам в спину. Безжизненный, сухой, серый. Уходишь скорее, лишь бы не видеть. Не думать, что будет дальше. ***       Дома ты в первый раз под чутким руководством ставишь капельницу. Руки слегка трясутся, но ты все-таки попадаешь по еле пульсирующей вене. - Они идиоты, - говорит Акке, глотая горсть таблеток и запивая их водой, - могли бы оставить катетер, чтобы ты с этим не мучился.       Тебе не хочется об этом говорить. Будь бы твоя воля, ты бы выкинул все, что напоминает о болезни, и вовсе забыл бы про нее. Но нельзя. - Ты думал насчет того, что ты еще не сделал, но хотел бы?       Акке вдруг грустнеет. Ложишься рядом, к плечу, гладишь его по впалому животу. - Я сначала думал, что хочу на море, но с этим слишком много проблем. И я не хочу купаться, просто посидеть, посмотреть, чтобы оно шелестело. Ночью. И встретить там рассвет или закат. - А еще? - Я и так делал всю жизнь то, что хотел. Съездил бы к семье на несколько дней, наверно. В идеале - с вами на еще один лан, но там нужны силы, я мало играл и никуда не квалифицировался за последние полгода. Даже если меня на один раз возьмут обратно. "Возьмут, - думаешь ты. - А если не возьмут, я им глотки перегрызу." - Все? - Еще я хочу отпуск с тобой. У нас никогда не было времени толком из-за постоянных путешествий. Хочу сходить в кино, поиграть во что-то еще, кроме доты, посмотреть какой-нибудь сериал. И трахаться я тоже хочу ужасно.       Усмехаешься. - Будет тебе отпуск, - обнимая. - к родителям один поедешь? - Куда я без тебя. - Они же не должны знать, - удивляешься.       У Акке родители - ярые католики. Вы так им ничего и не сказали, он даже девочку водил вместо тебя на рождественские обеды, свою лучшую подругу. - Ну а сколько можно обманывать, терять уже нечего, - пожимает плечами Ким, - даже если это будет скандал, не надо будет больше врать. Все равно большое облегчение. - Ну ладно, - внутри-то ты не согласен, но раз он так хочет, то пускай.       Молчание. - Вообще удивительно, почти день без морфина, - бормочет Акке сонно. Тебе хочется заткнуть уши, не видеть, не слышать. Вместо этого ты ложишься так, чтобы обнимать его, засыпая, целуешь в ухо. - Спи, я сам иглу вытащу, - говорит он. ***       После обеда ты выжидаешь пару часов и, когда Акке доигрывает, вдруг хватаешь его на руки, поднимая из-за компа. Он брыкается и колотит тебя по спине, а ты тащишь его в спальню. - Одевайся, а не то твоя жизнь в опасности, - делаешь вид, что целишься в него, валяющегося на кровати. - Рассчитывай на холод и ветер. - Как скажете, сэр, - подыгрывает Акке, поднимая руки, сдаваясь. Он быстро влезает в узкие джинсы - недавно вы купили новые, чтобы хоть что-то было по размеру -, натягивает свои "военные" сапоги (в них умещаются ноги в шерстяных носках), теплый большой свитер и серый шарф. Твою кепку. Прихватывает куртку. - Я готов, - руки держит поднятыми, а глаза наглые-наглые, - сэр, - добавляет он, издеваясь. - На выход, - командуешь ты, проверяя свои карманы. Теперь ты сам носишь с собой все его таблетки - на всякий случай. - И куда вы меня везете, сэр? - устраиваясь с ногами на переднем сиденье. "С террористами надо разговаривать вежливо," - вспоминается тебе отрывок из брошюры. - Пристегнись, - бурчишь ты, стараясь не выходить из роли. Акке послушно защелкивает ремень и лезет в бардачок за дисками. У тебя старая магнитола в машине, так что вы храните все свои любимые альбомы в бардачке, на CD, как в старые времена. Он долго выбирает, и в конце концов включает Gorillaz. - Ну фу, - возмущаешься ты, - только не их! - Вы тут главный, сэр, вам решать, - строит из себя пай-мальчика. Но на самом деле это охуенная песня, которую он поставил, просто весь альбом ты не любишь. - Ладно, только эту, а потом меняй, - сдаешься. - Ехать долго, сразу предупреждаю. Если захочешь - лучше поспи, - ты боишься, что он устанет заранее, все-таки дорога. - Сколько? - Часа четыре точно.       Акке удивленно присвистывает. - Ты решил утащить меня на край света? - Почти, - улыбаешься.       Вы едете на море, в одну очень красивую бухту, и будете на месте как раз перед закатом. *** - Можно я прямо на песок сяду? - Замерзнешь, а тебе нельзя.       Ким послушно берет "пенку". - Давай лучше так, - говоришь ты, стеля ее под низ и кладя сверху прихваченный из дома огромный плед. - Во, супер, - Акке скидывает ботинки и залезает на него с ногами, ежась. - Иди сюда, а то мне холодно.       Смотришь на Кима. Розовые отсветы заходящего солнца оживили бледное лицо, и он в кои веки выглядит живым, пусть и сильно уставшим. Черт, как же он тебе нужен, как же ты хочешь, чтобы он был с тобой дальше, целую вечность. Шмыгаешь носом, пряча выступившие нечаянно слезы, и садишься к нему за спину. Акке сразу же прижимается ближе, и ты чувствуешь, как он дрожит, укутывая вас обоих в еще один плед сверху, согревая. - Солнце заходит.       Ты ничего не отвечаешь, глядя, как оранжевый кружок цепляется последними лучами за жизнь, и как багровеет небо, прощаясь с ним. Сумерки затопляют все вокруг, подкрадываясь, обволакивая мир темнотой. Тихий шорох волн напоминает о том, что море все еще рядом.       Вы пьете ягодный морс вместо привычного красного вина или пива. Чертовы компромиссы с болезнью. - Смотри, большая медведица, а вон малая рядом, - Акке тыкает пальцем в небо, - Единственные созвездия, которые я умею на небе находить.       Показываешь ему язык. Ты в детстве ночи проводил с дедом, разглядывая звезды в телескоп. Рассказываешь и показываешь про все, которые можно разглядеть в летнем небе. Он лежит на твоей груди и слушает молча, внимательно. В какой-то момент ты прерываешься, и видишь, что Ким спит. Усмехаешься и умолкаешь, не зная, что делать. Встанешь - разбудишь скорее всего. С другой стороны, тут все холодает и холодает. В конце концов, ты решаешься и осторожно медленно вылезаешь из-под него. Акке тяжело вздыхает во сне. Собираешь сумку с едой, все вещи, кроме пледов и пенки, закидываешь в багажник. Потом тащишь сонного парня, укладываешь его на заднее сиденье, подсовываешь свернутую куртку вместо подушки. Тихо заводится двигатель, и ты выезжаешь на пустую ночную дорогу. Ты знаешь, что, на самом деле, надо спешить, потому что морфина в таблетках так и не выдали, а на том, что есть, долго не продержишься, Акке и так уже слегка переборщил с дозой. Нужна эта чертова капельница с гидрохлоридом, и ты летишь по ночному автобану под Radiohead.       Домой. ***       Ты наблюдаешь за семейной встречей, веселой и буйной. Брат и сестра Акке тормошат его, родители улыбаются, хоть ты и знаешь, что им так же больно смотреть на все это, как тебе. Даже, может быть, больнее, но куда еще больнее, ты просто не понимаешь. Через пару минут, выдержав все приветствия, Ким возвращается к тебе и тащит тебя за руку к ним же. Ты туда не хочешь, но не сопротивляешься. - Мам, пап, вы же помните Лоду? Джонатан, мой лучший друг со школы, - спрашивает Акке. - Да, конечно, - с недоумением.       Здороваются с тобой. Чувствуешь, как напряжение в воздухе растет до грозовых раскатов. Беретесь за руки, он твою сжимает крепко. - Я гей, - выпаливает Акке, - и Лода мой парень вот уже как десять лет.       Взрыв.       Вместо семейного обеда вы идете в парк аттракционов с его сестрой. Хоть кто-то в этой семейке остался адекватным, и любит независимо от обстоятельств. *** - Лода, блин, отхиль меня, ну?!       Ты быстро стакаешь зеленый луч, но не успеваешь, и попадаешь им в монстра. - Что же ты делаешь, - возмущается Акке, - безрукое создание! Вайп, может быть, уже?       Кайтишь босса, хиля себя, раздавая по нему удары лазером. Ким заткнулся, следя напряженно. - Охуеть, - выдает он, когда ты проходишь дальше, - Беру свои слова обратно.       И целует, извиняясь, нежно. Отвечаешь тут же, валишь под себя на диван, лезешь ему под футболку, лапая. Выгибается, гладит тебя в ответ, прижимается всем телом исступленно. Magicka забыта, вы даже не поставили ее на паузу, и теперь надо будет начинать с ближайшего сохранения. - Ай, подожди, - он морщится, прерывая поцелуй. - Что такое? - Сейчас пройдет, - бледное, совершенно бескровное лицо говорит тебе совершенно обратное. - Живот болит просто.       Тебе хочется разбить что-нибудь. Чтобы был громкий звук и нельзя было восстановить. Сдерживаешься. - Просто сегодня не повезло, - шепчет Акке белыми от боли губами. ***       Ты орешь на спонсоров по телефону. - Какого, собственно, черта? Ну и что, что он болен? Да, мы поедем со стенд-ином. Да, блядь, сами оплатим себе проживание, выставите счет по концу турнира, и дело с концом!       Акке трогает тебя за руку, привлекая внимание, знаками показывая: может не надо, забей, а? Ты продолжаешь давить, и они соглашаются. Кидаешь трубку, даже не говоря спасибо. Ты очень-очень зол. - Не надо, - тихо говорит Ким, - все нормально. - Но ты - лучший саппорт Европы! Какого хуя об этом все забыли? - Люди не обращают внимания на такие мимолетные штуки, как достижения в спорте. Не кипятись, главное, что ты это сделал, и я еду, - улыбается. *** - Ну и что будем делать с тобой, чудовище?       У Акке опять прихватило живот, только вы собрались трахаться. - Не знаю, - выдавливает он, глотая еще таблетку, - Если я соберусь пить еще одну, запрети. Эта и так была лишняя. - Ладно, - говоришь ты. - Подожди дрочить, - хмыкает Ким, - сейчас отпустит и продолжим. - Что ты выпил? - Утопаешь в сузившихся до предела зрачках. - Трамал, - выдыхает он , подаваясь к тебе. - Гребаный же ты придурок, - целуя взахлеб горькие губы, - ебанутый совершенно, чокнутый.       Но черт возьми, как же хорошо, когда хоть ненадолго боли нет, и он просит еще, и стонет от удовольствия, выгибаясь под тобой, кончая. Все как раньше, совсем как раньше. ***       Вы выходите на сцену все вместе, от публики не укрывается, что ты идешь с Акке в обнимку, поддерживая его. Это же лучше, чем упасть, да? Вам в спину свистят, а Ким в кепке и капюшоне издали больше похож на ЕGM'а. "Faggots," - орет какой-то парень, мимо которого вы идете. Акке показывает ему средний палец. Плевать. Пусть они хоть с цепи все сорвутся - плевать.       Пикаете Виспа и Чена. Акке улыбается и дает пять Дони - это их любимые герои. У Джерри на лице сейчас ничто не напоминает о том страшном взгляде, который ты видел в последний раз, но ты все равно боишься смотреть.       Ты играешь эту игру, как последнюю, гоня от себя мысли, что для одного из вас она и правда может стать последней, если вы проиграете. Похоже, все думают о том же самом.       У нормальных команд на кону 25 000 долларов. У вас - один Акке, которого уже нельзя спасти. И, черт возьми, вы готовы сдохнуть, лишь бы этот турнир ушел в копилку достижений, а не в мусор. ***       Тихий жалобный вой в подушку будит тебя ночью. - Черт, - выдыхает Ким тяжело, - я надеялся не разбудить.       И снова закусывает уголок подушки, сжимая зубы, чтобы не издавать звуков. - Прости, - шепчешь ты, - прости, пожалуйста, прости, надо было разрешить... - Дурак, - почти зло, - ты не виноват, их просто не хватает! - Может, еще одну? - Нельзя, - видно, что ему очень тяжело бороться с болью и с собой. - Иди сюда, - говоришь, пододвигаясь ближе.       Акке всего трясет, пока он залезает к тебе на колени и укладывается на руках. Всхлипывает, затихая, и снова воет тихонечко. От этого твое сердце словно через мясорубку пропускают, но ты сидишь, покачивая его на руках, как ребенка, гладя по спине. - Знаешь, я недавно читал, - хрипло говоришь ты, - про техники борьбы с болью. Там была одна необычная - петь, вместо стонов и криков. В идеале - вместе. И дышать животом при этом. Попробуем?       Он кивает, ты чувствуешь это плечом в темноте. - А что ты помнишь? - Scarborough Fair. Из подходящего. - Я не все слова помню. - Похуй, - выдыхает он, затягивая тихо, - Are you going to scarborough fair? Parsley, sage, rosemary and time,.. - Remember me to the one who lives there, he was once the true love of mine, - подхватываешь ты. С непривычки получается чуть нестройно, и Акке сбивается с мотива - больно, а ты качаешь его в ритм, медленно, убаюкивая, прогоняя боль.       Ночью, в отеле, вы поете все песни о любви, которые помните, а потом переходите на колыбельные. Впереди еще финал, и нельзя сдаваться. *** - Эй, - хлопаешь его по щекам, приводя в чувство, - ты уверен, что хочешь выйти своими ногами? - Да, - Акке встает, опираясь на твою протянутую руку, и виснет на тебе сразу же, не в силах стоять.       Кто-то из стаффа приносит стул и воды. Несколько глотков - его предел сейчас, ты уже знаешь, что больше теперь не влезает - и Ким отдает тебе бутылку. - Упрямый баран, - говорит Адмирал Бульдог беззлобно. ***       Снова сцена и свист в спину. Акке вытаскивают - дать быстрое интервью перед матчем. - Почему ты в кепке и капюшоне, как ЕGM? - спрашивает Бруно. - Потому что в этот раз мой парикмахер переборщил со стрижкой, - шутит Ким. "Show! Show! Show!" - скандирует зал. - Покажешь? - Нет, извини, - еще одна лучезарная улыбка. - Ты вернулся в команду, это уже насовсем? - Я надеюсь, - врет он. - Приготовили чего-нибудь особенное для ваших любимых На'Ви? - Конечно! А сейчас я расскажу вам основную стратегию, чтобы Puppey знал, что банить!       Все смеются. - Лода, подойди сюда, - Акке зовет тебя в микрофон, и это раздается на весь стадион. Ты подбегаешь. Он судорожно хватается за рукав, пытаясь удержаться на ногах, а ты привычно подхватываешь парня за талию, не давая упасть. - Спасибо, - шепотом.       Отвечаешь на пару дежурных вопросов по поводу настроения команды, и вы уходите.       Игра, как и всегда против На'Ви, тяжелая и ровная, в ней не удается вырвать неоспоримого преимущества. После не очень удачного тимфайта вы пушите наперегонки. На базе Дони с Акке дефят как могут, вы с s4 проносите башни у трона. Ваши падают одновременно. - Блядь, - ясно, минус один.       Автоатаки бьют слишком медленно, и ты видишь, как проседают столбы хп у тронов - вашего и вражеского. Денди решил в последний момент телепортнуться, смеешься торжествующе - что же он делает? - удар по тебе, еще один, и еще, ты умираешь, кричишь, не справляясь с нервным напряжением, но тут s4 допушивает трон финальной автоатакой и кидается обнимать всех с радостным воплем.       Вы сделали это.       Вы смогли.       Выиграли еще одну счастливую минуту - а они сейчас на вес золота. ***       Без слов понимаешь, насколько он устал. Выматывающая дорога, перелет, нехватка обезболивающего при усиливающейся боли. Неспособность есть. Пить - только по чуть-чуть, буквально пять-шесть глотков. - Потерпи чуть-чуть, - на ухо, - домой приедем, и будет физраствор, глюкоза, морфин, станет легче.       Акке мотает головой отрицательно. - Не станет. Но я все равно счастлив, что мы это сделали.       Он снова вырубается в такси, как будто засыпает. На самом деле - теряет сознание. Ты сидишь и следишь за пульсом и дыханием. Не стоит приводить его в себя, ты же не можешь сейчас добавить сдающегося уже анальгетика. - Вам помочь?Может, скорую? - озабоченно спрашивает таксист. - Скорую не надо, бесполезно. А вот от помощи не откажусь.       Вы вдвоем вытаскиваете бесчувственного Кима из машины, ты берешь его на руки. Он стал легкий, как ребенок, как будто что-то, держащее его здесь, утекает, как вода из треснувшей тыквы-горлянки.       Уже привычные, до автоматизма доведенные алгоритмы. Протереть нужный участок кожи ваткой в спирте, воткнуть иглу - быстро, точно в вену, отпустить жгут. Настроить скорость поступления жидкости. Воткнуть в специальный разъем шприц с дозой гидрохлорида морфия. Вжать поршень. Помнить про максимальную дневную дозировку. Ждать результата.       Ты наливаешь себе чай. Слишком страшно ложиться спать, и ты сидишь, слушая музыку и следя за мерно поднимающейся грудью, готовый чуть что вызывать врачей. Акке открывает глаза. Выдыхаешь с облегчением. - Пить, - хрипло.       Помогаешь сесть, даешь воды. Понимаешь, что он считает эти ебаные глотки. Ты хотел бы впиться себе в руку зубами, рвать ее, лишь бы ничего сейчас не издать, ни звука. Ты же их тоже считаешь. Пять. - Все, - он отодвигает твою руку с чашкой, оседая обратно на подушки. - Точно не зря мы туда поехали? - Лода, прекрати, - устало.       Ты ложишься рядом, не прекращая следить за уровнем жидкости в пакете. Скоро его надо будет поменять. - Как я буду без тебя, а? - гладя по изможденно тонкой руке, утыкаясь носом в заострившуюся до предела скулу. - Давай теперь тебе придумаем, - Акке поворачивает голову, чтобы поцеловать тебя в лоб. - Не могу, - всхлипываешь ты, и все копившееся льется наружу, - я же не смогу без тебя, не смогу никак, понимаешь? - Ляг чуть ниже, - просит он, - я до головы не дотягиваюсь.       Перекладываешься, устраивая голову рядом с его животом. Зажмуриваешь глаза. Он запускает руку тебе в волосы и гладит, как всегда раньше делал, когда ты не мог уснуть по ночам. Тебя пробивает от этого окончательно, и ты плачешь так горько, как никогда раньше. - Я хочу попросить тебя о нескольких вещах, которые надо будет сделать... Потом, - находит он слово, обходя весь этот ужас. - Можно мне не ставить камня, как хотят родители? Я это все терпеть не могу. - А как сделать? - всхлипываешь. - Я не могу так говорить, я сейчас.       Ты встаешь и возвращаешься с бутылкой виски. Отхлебываешь сразу несколько приличных глотков. - Поцелуй, - просит Акке, - я хочу снова почувствовать вкус.       Наклоняешься над ним, приникаешь к обветрившимся губам мягко, нежно, проникаешь в рот языком, закрывая глаза от наслаждения. Он так же мягко отвечает, не борясь с тобой, стараясь не испортить очарование момента. Вы целуетесь, пока в легких не начинает жечь от недостатка кислорода. Тогда ты отрываешься от него. - Спасибо, - Ким облизывает губы.       Ложишься обратно, снова прикладываясь к бутылке. - Ты можешь развеять меня над морем? В той бухте, где мы были в последний раз?       Снова отпиваешь. Давишься, потому что глоток слишком большой. - Могу.       Слезы уже катятся сами по себе, и тебе даже не надо плакать, они просто льются, как вода. - Не надо, - Акке вытирает твои мокрые щеки ладонью. - Я же еще тут, правда? - Правда.       Прижимаешься, устраивая голову так, чтобы ему было удобно ее гладить. Закрываешь глаза. - А еще, - продолжает он, - Не живи один. Езжай на буткемп, если нет ланов или буткемпа - зови кого-нибудь. Не оставайся один. Обещаешь?       И смотрит тебе в глаза. - Я постараюсь, - выдавливаешь ты. - Я хочу, чтобы ты был счастлив. А я, - он вздыхает, - подожду тебя там.       Врет. Не верит он во все это. - В каком "там"? - Поймешь, - как-то странно усмехается Акке.       Вы еще сколько-то молчите. - Ты, главное, помни, что я тебя люблю, хоть ты и придурок. - Я тебя тоже, - говоришь ты, и вцепляешься в его руку, хватаешься крепко, как будто он вырваться пытается. - Капельница, - напоминает Ким, и ты меняешь пакеты. - Поспи, ты устал. - Мне страшно, - признаёшься ты. - Не бойся, - шепчет он, - ты успеешь, не бойся.       Засыпаешь, как будто проваливаешься в черную дыру. ***       Еще несколько дней вы проводите целиком вместе, не отрываясь друг от друга. А по ночам и в середине дня, когда выдыхается доза морфина, поете тихо, срывающимися голосами. У тебя - от желания плакать. У Акке - от боли. *** - Сегодня, - говорит он уверенно, когда просыпается утром. - Откуда ты знаешь? - Чувствую.       От этого простого ответа у тебя сердце уходит в пятки. - Дай мобильный, а?       Отдаешь ему телефон. - Мам, привет, это Ким. Как дела? У меня тоже нормально. Да, чувствую себя нормально. Мам, - голос срывается, - я люблю тебя. И папу люблю, что бы вы не говорили и не делали.       Улыбается, слушая голос в трубке. Ты не можешь разобрать, что ему говорят, но и ладно. Потом он говорит с сестрой. Потом звонит Бамми. Устало роняет твой айфон на кровать. - Лода, мне больно, - комкая простыни.       Садишься, и он залезает к тебе на колени, как тогда. Ложится. - Appliances have gone berserk, I cannot keep up, - песни Radiohead тягуче-длинные, и даже ваша сбивчивость не портит их. Кажется, за предыдущие ночи вы спели безумное количество всего. Что-нибудь еще осталось про запас? - В глазах темнеет, - шепчет Акке, - обними, а?       Прижимаешь к себе крепче. - Я с тобой. - Болит? - спрашиваешь ты через несколько минут. - Болит. - Таблетку можно сейчас. - Давай.       Тянешься одной рукой к тумбочке, находишь нужную упаковку, выдавливаешь одну и кладешь ему в рот. - Воды?       Кивок. Протягиваешь бутылку. Глоток, два, три. Он возвращает ее тебе в руку, а ты - обратно на тумбочку.       Кладет голову к тебе на плечо. - Он слишком долго начинает действовать, - говорит Акке жалобно.       Гладишь по спине, утешая. Ну а что тут сказать. Терпи? - Мы ребятам не позвонили, - через несколько минут, судорожно выдыхая. - Хочешь сейчас? - Нет, я выгляжу жалко. Не хочу, чтобы они видели или слышали меня таким.       Смеешься невесело. - Дурак, - говоришь ты, - ты самый сильный из тех, кого я встречал. - Лучше скажи им, что я вас всех люблю, и что я знаю, что они любят меня. Так что все в порядке.       Киваешь. - Я компанию переписал на тебя, - срывающимся голосом, - свою долю. - Зачем ты это сейчас говоришь? - Просто хочу, чтобы ты знал, чтобы тебе было легче с этим разбираться... без меня.       От этих слов внутри все сводит, и ты закусываешь губу до крови, молясь истерически Богу, от которого ты ушел. Богу, который тебя проклял за твою любовь устами священника, ты умоляешь его прекратить эту муку, не забирать твое сердце. - Я хочу спать, - говорит Акке, устраивая голову поудобней у тебя на плече. - Подушку надо? - Неа.       Он закрывает глаза. - Боюсь их уже не открыть, - тихо. - Я люблю тебя, Лода. Всегда любил. Даже когда ты съебал в Zenith. - Я тебя тоже люблю, - ты против воли всхлипываешь. Тянешься к его губам и целуешь, долго, нежно.       Он прижимается к тебе, и ты сидишь молча, все еще гладя по спине, следя за каждым вдохом. Спустя несколько десятков минут они становятся мерными, ровными. Уснул. Видимо, морфин все-таки начал действовать. Ты так и сидишь с ним на руках, не двигаясь с места. Плевать, что затекли ноги и ноет спина, есть вещи, которые важнее. Рассматриваешь его лицо, такое спокойное во сне. Ты как будто уже его потерял, сотню раз, каждый день понемногу, и теперь просто держишь в руках призрак.       В одну секунду Акке словно забывает сделать вдох. Ты ждешь, когда он снова вдохнет, с колотящимся как на стометровке сердцем, и никак не можешь дождаться. Пытаешься нащупать пульс, но тебя самого колотит так, что просто не почувствуешь. Ты начинаешь дышать глубоко, пытаясь успокоиться. Выравниваешь сердцебиение. Прикладываешься губами к всегда пульсирующей венке на шее, ты ее знаешь, он балдеет, если ставить в этом месте засосы. Пульса нет. Прижимаешь Кима к себе. Слезы катятся против твоей воли. - Извини, - говоришь ты в пустоту, - я буду сбиваться.       И начинаешь петь. Хрипло, теряя слова и прерываясь на рыдания. ***       На два дня до похорон тебя будто бы выключили. Единственный эмоциональный момент был вечером первого дня - когда ты наорал на его родителей, а они подчинились тебе и вы вместе выбрали крематорий. После этого тебя словно бы и не было.       На похороны вся команда приходит в форменных серых толстовках. Вы стоите вместе, рядом, и все вроде держатся, как мужчины. Только у тебя текут слезы, и тихо всхлипывает Келли.       Ты стараешься не смотреть на его семью, на тех, кто еще пришел. Коллег. Друзей. Ты стараешься не смотреть на гроб, потому что тебе виден знакомый, но в чем-то до боли чужой, изменившийся профиль. Тот, кто там лежит, не похож на твоего Акке. Это не он.       Ты вообще стараешься не смотреть. ***       Четырехчасовой путь с тобой - рассыпать пепел - соглашается выдержать только Дони. Он садится с ногами на переднее сиденье, крепко держа урну. - A Radiohead стоят? - хрипло. - В смысле? - Диск. Стоит? - Да.       ЕGM нажимает на play, не спрашиваясь. Сам пристегивается, без напоминаний. Это режет тебе по больному. Акке же любит свободу. И сидеть с ногами на переднем сиденье. Любил. Трогаешься, сглатывая слезы. - Я знаю, что ты все слышал, когда мы в последний раз говорили. - И что? - равнодушно говоришь ты. - Акке сказал, - он как-то подозрительно судорожно вздыхает, - он сказал, я теперь могу говорить с тобой, как с ним. - Ну так говори.       Поток боли тихим голосом захлестывает тебя с головой, превращая твою собственную в чертово цунами. ***       Пять лет спустя ты все еще никого себе не нашел. Ты стоишь на сцене, на финале того же турнира. Даже все еще с тем же ведущим. - Я хотел сказать, что сегодня будет моя последняя официальная игра. Я завершаю свою карьеру киберспортсмена.       Зал поднимается, скандируя твой никнейм. - Мы все поговорили. Мы хотим, чтобы этот финал от нас был посвящен Alliance.Akke.       Всем показывают видео, напоминая, кто это. Пять лет - долгий срок для спорта. Ты улыбаешься, глядя куда-то наверх. Если бы не было крыши - там, наверно, было бы небо. ***       Десять лет спустя, когда тебя срубает с ног особенно сильный сердечный приступ (нервная работа вместе с плохими привычками - пагубное сочетание), ты морщишься от боли, лежа на холодном полу. Сердце внутри как будто разрывает грудную клетку, колотится, как сумасшедшее. Тебе кажется, что по тебе скачет стадо буйволов, и весь топот их копыт собран в одной точке внутри груди. И тут он вдруг прерывается. Блаженная тишина. В глазах темнеет, и ты закрываешь их, добровольно отказываясь от реальности. "Ну и где же, - думаешь из последних сил, мысли мутятся, - где же ты, Акке?"       Он был прав - давным-давно, когда бесцельно сжигал с тобой свою короткую жизнь. Никто никого не ждет, люди просто выключаются, как лампочки. Вот и все. "Мозг умирает 10 минут, - думаешь ты, - из них до шести может сохраняться сознание."       Ты отпускаешь свои мысли и волна воспоминаний уносит тебя. "Я буду считать, что ты пришел, - шепчешь одними губами, - Я же тебя вспомнил. Я люблю тебя."       Ты хотел бы остановиться на этой мысли, но умирающий мозг бредит, подсовывая тебе разные картинки, почти не связанные с тобой и твоей жизнью. Может быть, они и имели к тебе какое-то отношение, но ты уже не в силах это понять.       Смерть щелкает выключателем. ***       Когда EGM едет развеивать пепел Лоды в той же самой бухте, он слушает Radiohead. Это человек номер четыре за всю его жизнь. Мама стала первым человеком в его жизни, который учил его любить и доверять другому живому и дышащему созданию. Четыре человека спустя EGM знает: все, что ты любишь, умрет.