Постоянство

      Миру всегда было свойственно постоянство. Свое особенное, в огромных, по-настоящему ужасающих масштабах, но постоянство, когда вода век за веком точит острые скалы в океане и превращает камни в гальку, когда войны разрушают великолепные, неописуемой красоты замки, когда прерываются тысячи жизней, когда в свое время процветающий род сходит на нет вместе со смертью своего последнего представителя, но неизменно, что бы ни происходило, каждый день наступает новый рассвет, и встает солнце, и наступает ночь, и на небе загораются тысячи ярчайших звезд.       — Почему мама не просыпается? — спрашивает Изабель.       Она — маленькая принцесса, королевская дочь, и ей, несмотря на все эти статусы, не положено находиться здесь, в темном коридоре, стоя босиком на холодном полу, среди ночи. И Элмонт, притаившийся, притворившийся тенью и почти поверивший в это, не знает, что следует делать: его слово не имеет для Изабель никакого веса, как и для любого ребенка, жаждущего общения с матерью; как и для любой женщины, которая чего-то желает, но не может получить; как и для любого человека, теряющего нечто важное — чувствующего это, но не понимающего до конца, что именно происходит.       Это как стоять на краю обрыва с завязанными глазами, ощущать порывы ветра лопатками и брызги морской соли на щеках и даже не догадываться, что всего лишь шаг отделяет тебя от падения вниз.       — Почему мама не может прочесть мне сказку? — снова настаивает Изабель, и в ее голосе нет требовательности, скорее уж обида ребенка, которого, не объяснив ничего, оставили одного.       Элмонт думает, что стоит присмотреться к ее нянюшке, раз она позволяет своей подопечной разгуливать безнаказанной по замку за полночь.       — А почему ты не идешь спать, Элмонт? — спрашивает Изабель. — Ты же только вернулся, да? Я видела из окна, как открывали ворота! Что-то случилось, да? С мамой все хорошо?       Ни на один из вопросов, ни на одно из всех возможных «почему» у Элмонта ответа нет. Не ему пытаться объяснять королевской дочери, что все рано или поздно умирают, и не ему успокаивать ее, потому что это все равно, что рассказывать о потухшем солнце.       Правда в том, что все лекари в королевстве считают, что королева умрет на исходе месяца. И этого не стоит говорить.       Правда в том, что единственный старик-врачеватель, согласившийся приехать, сейчас сидит у постели, скорее всего, безнадежно качая седой головой, а рядом с ним — король становится тоже все больше похожим на старика. На безутешного, несчастного и совершенно разбитого старика. И этого Изабель также не стоит знать.       — Я уже взрослый, принцесса, а тебе уж точно пора спать, — замечает Элмонт, присаживаясь на корточки.       Спину ломит после долгой поездки, и голос у него звучит на удивление беззаботно — настолько, что самому становится тошно.       — Что толку быть принцессой, если ничего нельзя? Я дни напролет сижу в замке! Я хочу быть как король Эрик Великий! Я тоже не испугаюсь великанов и заставлю их бежать!       — Но великанов не существует, Изабель.       О похожие слова всегда разбиваются все самые дерзкие фантазии и мечты. Не бывает драконов, великанов, небесных замков, панацеи и бессмертия. Зато мир предусматривает существование смерти, голода, чумы и войны, отчего кажется, что шанса на чудо, на обычное маленькое чудо, просто не существует.       Всего на секунду она морщится, а после добавляет:       — Ну, если бы существовали.       Элмонт улыбается.       Он не любит рассказывать истории: чаще всего, правды в них — ни на грош. Ему важнее сотворить собственную легенду, где уже его бы называли героем. Элмонт нередко забывает об этом, конечно, но все равно никогда не пытается рассказывать сказки, столь любимые детьми — о драконах, злых темных магах и великанах. Элмонт скорее бы сам пошел на дракона, если бы они, естественно, существовали, чем описывал бы в красках подвиг другого, вполне возможно, и вовсе не существовавшего никогда героя.       — Пойдемте, я провожу вас, принцесса, — Элмонт распрямляется и подает ей руку, и Изабель, сделав неумелый книксен, вкладывает в нее свою маленькую ладошку. — Не напомните, как начинается ваша любимая история?       — Фи, Фай, Фо, Фам, — начинает она, то пытаясь почти повиснуть на его локте, то чуть подпрыгивая, делая очередной шаг.       Она — Изабель, маленькая принцесса, столь любимая королем и народом. А он — Элмонт, капитан гвардии, и его подвиг, который он может совершить — это охранять и оберегать ее.       Миру всегда было свойственно постоянство — в огромных, по-настоящему ужасающих масштабах, и в самых неважных, казалось бы, мелочах. Вроде слов нянюшек, желающих спокойной ночи своим подопечным. Или вроде детских любимых историй, которые со временем вновь становятся явью.