en_morceaux;

Его мягкие ступни касаются пола осторожно, на носочках, будто скользя по пианино. Тихое шуршание – мелодия в ушах, аккордами шумный вдох. И сколько не пытается возвыситься, словно перебирает шаг за шагом по дну. С каждым шагом что-то внутри стучало, стучало. В висках бьётся у Чонина и чуть ли не разбивает грудную клетку, что ребра готовы вот-вот треснуть. Длинные чанелевские пальцы коснулись только плеч, а чониновское сердце уже сжимается. Ким всегда сравнивает их контраст. Чанель – античное серебро, а он, Чонин, пропитан бронзой. Стоит Паку только выдохнуть в шею, слишком горячо, чтобы не вздрогнуть. Мурашки рассыпаются по коже, кажется, что прямо по всему телу. Его захватывают головокружительные чувства, что чуть ли не заламывает собственные пальцы от противоречий. Слишком привык, что пропал. Пропал, потому что привык. - -Давай, ты будешь во мне умирать? – хриплым шепотом говорит Чанель, а после глубоко затягивается тлеющей сигаретой. Чонин разворачивается, и ему выдыхают дым прямо в губы. Чувство, что это был не какой-то пропитанный химикатами едкий дым, а смерть. Хотя, они стоят дороже. И кружит-кружит вместе с этим дымом и глубокими поцелуями на чертовом колесе. Раз шесть уж точно, счастливый седьмой уже не выдерживает Ким – он хочет вдохнуть кислород, потому что чуть ли не задыхается в поцелуе, совсем не желая отстраняться. Он не хочет потерять это чувство, от которого в нем бушует настоящий шторм, топящий пиратские и торговые корабли. И вдыхает, но кажется, что все пропитано горячим телом Чанеля. То самое античное серебро не скрывает выступающих тазовых косточек, ребер, эти венки на руках, которые обводит губами и языком. До одури нравится, как Пак запрокидывает голову, хрипло и соблазнительно дышит – грудная клетка вздымается, а пухлые губы Чонина уже там, после и кусая, чтобы насладиться им сполна. И ему не хватает, хочется больше и больше – во рту привкус чужой кожи, губы отлично помнят проступающие ребра. И вообще никогда это не забудет. Никогда. Когда он вот так может чувствовать чанелевские пальцы /они слово фетиш/ в своих волосах, в то время как сам Ким проводит кончиком носа от легкой блядкой дорожки волос до кромки джинс – в спешке сдирает их нещадно, не мелочась, вместе с бельем. Отправляет эту чертову одежду за борт корабля-кровати. И это не будет опять какая-нибудь дешевая драма, где они бы переиграли со стонами, сценами и лишними людьми. Чанель слишком желанен – он по струнам внутри перебирает и сжигает своими внутренними масляными рассветами и теплым песком под ногами. Чонин помешан. Повернут. Слишком. И сам чуть ли не стонет каждый раз с Паком, стоит только тому развести свои длинные /чертовски длинные и сводящие с ума/ ноги. От того, как он с каждым разом прогибается, с искусанными красными губами – тело украшено россыпью засосов и синяков. Чонин сгорает в нем. Когда двигается в нем. И поднимается вверх раз семь – столько и падает вниз. - -Собери меня, - совсем тихо он шепчет в молочный изгиб шеи Пака, перебирая его пальцы своими. Обводит фаланги, перебирает выступающие косточки и обводит венки на руках. По каждому милиметру он разбивается сам. По.. -По кусочкам? – спрашивает Чанель, зарываясь носом в выкрашенные чониновские волосы, вдыхая глубоко и шумно его запах. А у Чонина будто забирают весь его оставшийся воздух, но он улыбается, легко и с тихой беззлобной усмешкой. -Как пазлы.