Трещины

Женщина молча кинжал опускает вниз. Женщина прячет за едкой усмешкой слабость. Крепче за злость, моя птичка, теперь держись. Легче играть, не зная, что заигралась. В сущности, она победила. Да, если обдумать все рационально – точно победила. Кинжал у нее. Это главное. Вот только дыхание никак не успокоится. Можно ли считать добровольную жертву насилием? Колени дрожат, и женщина опирается рукой о край стола, сжимая и царапая ногтями теплую столешницу. Разжимает тяжелую рукоять. Глухой стук металла о дерево. Холодного металла. Кинжал никогда не нагревается в ее ладонях. Женщина с досадой гонит мысль о том, что в ее ладонях вообще ничего обычно не нагревается. Тоже мне, великая магическая проблема. Женщина оправляет платье. Насилие ей хорошо знакомо. Изощренное, коварное. То, которое раскалывает душу. Заставляет почувствовать себя брошенным и нелюбимым. Нежеланным. О, о таком насилии она знает побольше остальных. Пальцы пробегают по краю глубокого декольте, обжигая воспоминаниями о касаниях. Груди не хватает привычной тяжести медальона. Магия никогда не предает. Предают люди. Глубоко внутри поднимается волна гнева. У этой женщины инстинкты зверя. Ей делают больно – в ответ она рычит всей своей оскалившейся, дикой душой. В ответ она кусает. Только вот сначала нужно уберечь от чужих взглядов обиженную, горькую девчонку внутри. Изнасилованную. Брошенную, нелюбимую и нежеланную. Нужно спрятать ее подальше, чтобы случайно не ранить злостью. Женщина странно любит эту девчонку. И на свой манер странно о ней заботится. Прячет глубоко внутри, залечивает раны. Никогда не позволяет ее бледному изображению проглядывать сквозь трещины души. Это самая искусная, самая нежная в мире забота. Горло начинает жечь скопившаяся горечь. Женщина с трудом сглатывает, делая над собой усилие и отодвигая ненужные образы. Ей паршиво так, что хочется кричать. Но она знает, что на самом деле ей просто нужно все хорошенько, рационально обдумать. Ведь, в сущности, она победила. Вниз по спине пробежится шальная дрожь. Женщина стерпит. Привыкла. Никак иначе. Губы кусая до боли ценою в грош, Женщина страшно, надрывно, навзрыд не-плачет. Вкус вина отдается на языке жгучей терпкостью, и, поставив опустошенный бокал на стол, женщина задумчиво поднимает бутылку, на мгновение взвешивая в руке, и снова его наполняет. В самом деле, она же не дикарка, чтобы хлестать из горла. А пить из бокала залпом никто не запрещал. Голова не кружится даже самую малость. Рука сама тянется к кинжалу. Крепко сжав рукоятку, женщина коротко замахивается и вонзает его в дерево – острие уходит глубоко внутрь. Жесткая усмешка. Лезвие даже не качается, когда ладонь ослабляет свою хватку. Откинув на спину медную копну волос, женщина отклоняется назад, ложась на стол. Сначала опирается на локти, затем ложится всем телом. Рука снова ищет привычный металл кинжала, и женщина расслабленно прикрывает глаза, найдя его. Холодные пальцы ласкают лезвие. Ее влечет к нему. От этого только в разы больнее. С туманной винной полуулыбкой женщина вспоминает, что сегодня уже возводила взгляд к потолку, практически лежа на этом самом столе. Пальцы нахально гладят опасное извилистое лезвие. Глаза распахиваются. Никого нет. Как обычно. Рядом с ней никогда никого нет. Не поэтому ли ей так хочется отобрать все у той, другой? Вовсе не затем, чтобы получить ее богатства или ее замки – чтобы она поняла, каково это, когда у тебя есть только пустота. Каково быть брошенной и ненужной. Лицо недолюбленной девчонки снова укором прорывается в сознание. Не уберегла. Не оградила. Девчонка снова пострадала, потянувшись за любовью. Та, другая, наверняка была любима. Темная волна привычно сметает все на своем пути, и от ярости темнеет в глазах. Мучительно глубокие трещины сердца сочатся одурманивающей, отравляющей завистью. Есть чувства, которые сильнее любых других. Чувства, неизменные в любых ситуациях и в любых мирах. Которые помогают сохранить рассудок и не забыть, кто ты такой. Для нее такое чувство – зависть. Если только она уже не сошла от нее с ума. Женщина так глубоко и давно больна! Месть лихорадкой вцепилась, лишив раздумий. Пропасть в груди без контроля растет и дна. Женщине больно. И взгляд ее чуть безумен. Она резко садится, и мир перед глазами ведет опьянелый танец. Женщина опускает голову и ждет, пока кружение не остановится. В этом весь подвох с вином – его лукавый эффект не ощущаешь, пока не становится поздно. Пока не становится плохо. Надо же, дважды в день попалась в одну и ту же ловушку. Женщина вскидывает голову и морщится, когда все вокруг снова неистово пляшет. Медная волна сбегает по плечам вниз, падая на грудь. Вакханка. Ведьма. Нетвердо она подходит к зеркалу и долго вглядывается в отражение, пытаясь увидеть девчонку, которую так бережет. У нее не получается: девчонка спрятана слишком глубоко, чтобы разглядеть ее в обычном стекле. Вместо этого она видит себя, и внезапно ей хочется убежать, избавиться от смятого платья и забыть все, что произошло. Она выглядит брошенной. Она выглядит жалкой. Стоя у зеркала, женщина проклинает ту девчонку за то, что ей так необходимо, необходимо как воздух почувствовать себя любимой. Проклинает потому, что ради этого сделает что угодно. Поверит любым обманам и разобьется сколько угодно раз по привычным трещинам. Лишь бы хоть на минуту перестать чувствовать себя ненужной. Это их общее, давнее проклятие. Общая, давняя страсть. В конце концов, они – одно. В этот момент она себя ненавидит. Но она давно уже знает, что с ее одержимостью ничего поделать нельзя.