let go

#np Sleeping With Sirens – Iris (The Goo Goo Dolls Cover) - Ты опять здесь. Юнги тяжело вздыхает, зарываясь пальцами в волосы на затылке, — на самом деле, он знал, что Чимин будет сидеть возле его квартиры с видом грустного кота и смотреть на него этим сияющим взглядом. За тот период времени, что он здесь ошивается, у Юнги уже выработался иммунитет ко взглядам подобного рода; ко взглядам «пожалуйста», ко взглядам «ты мне нужен», ко взглядам «мне так одиноко» и к миллионам других взглядов, которые Чимин использует вместо слов. За полтора года он привык и даже перестал проклинать тот день, когда они познакомились. У Юнги в рюкзаке пистолет, завёрнутый в газету, в кармане смятая выручка от заказа, и меньше всего ему сейчас хочется разбираться с Чимином, выгонять его, кричать и ругаться — только поэтому он позволяет ему пройти в квартиру. - Ты не можешь приходить ко мне, когда захочешь, - Юнги смотрит на Чимина, пока тот снимает свою обувь и аккуратно ставит её возле двери. Он поднимает голову, и в его глазах опять послание, но Юнги устал и не хочет вглядываться, пытаясь понять, что там пытается донести до него Чимин; он хочет засунуть рюкзак со всем его содержимым в мусорный бак и забыть всю свою жизнь, как забывают что-то ужасное и мерзкое; он хочет переехать и потерять свой телефон; он хочет, чтобы Чимин ушёл. Вместо этого он проходит на кухню и ставит чайник. Прийти домой после очередного заказа, когда выстрел ещё отдаётся эхом в ушах, а на внутренней стороне век отпечатывается красными всполохами кровь, которая значит смерть, это всё равно, что быть спасённым с необитаемого острова. Дома привычно — на полках стоит десяток банок с чаем и кофе, шумит чайник, заглушая монотонное бормотание телевизора, а за окном ночь отдаёт время рассвету. Кухня постепенно наполняется розовато-оранжевым светом, и всё кажется лучше, чем есть на самом деле, как будто и нет никакого пистолета, и заказов тоже нет, а Чимин со своими говорящими взглядами есть, только один он и кроме него никого и ничего, – и от этого тоже лучше. Юнги уходит в комнату, чтобы переодеться, а когда возвращается, на столе уже стоят две чашки с кофе, и он абсолютно уверен, что Чимин опять пересластил. - Так, - садясь на стул напротив окна, говорит Юнги, - тебя выгнали? - Да, - просто, будто о каких-то повседневных вещах, вроде погоды или новинках в кинотеатре, отвечает Чимин. Его взгляд теперь — пустой, совершенно пустой, словно Юнги своим вопросом оборвал какие-то провода, по которым транслировались все эти фразы в его глазах. - Что будешь делать? - Не знаю. Я... О, нет. Юнги знает, что он попросит. Он попросит остаться, конечно, как будто у него других вариантов нет, а Юнги знает, что они есть — Чимин не забитый ботан с щенячьим взглядом, у него есть друзья и знакомые, которые наверняка более приятные личности, чем Юнги, и они также, Юнги уверен, не убивают людей за деньги. - Я могу перекантоваться у тебя, пока не найду работу? - Не можешь. В этом весь Чимин — в слишком сладком кофе, в говорящих взглядах и постоянных попытках достучаться до Юнги. Но одно дело — когда стучишь, и тебя не слышат, по-настоящему не слышат, и совершенно другое — когда стучишь, а тебе открыто говорят: отъебись. - Хён... - Нет. Чимин сглатывает. - Мне кажется, тебе пора, - Юнги встаёт. За окном почти рассвет, и на кухне уже светло — настолько светло, что видна вся боль на лице Чимина, но недостаточно светло для того, чтобы была видна боль Юнги. Чимин тоже встаёт и ставит чашку в раковину, он еле сдерживает слёзы, Юнги это видит и с невероятным трудом подавляет желание встать и обнять его. Он бы хотел, чтобы Чимин остался, правда, хотел бы. Он бы хотел того, о чём постоянно безмолвно просит Чимин — он бы хотел его обнимать, будить по утрам поцелуями, гулять, держась за руку и не стесняясь прилипчивых взглядов прохожих. Он бы хотел, чтобы Чимин не сидел под его дверью ночами, а ждал его в тёплой кровати, он хотел бы, чтобы Чимин не чувствовал себя навязывающимся или ненужным. Он действительно любит Чимина и дорожит им, настолько сильно, что в который раз затаптывает свой эгоизм и отказывает ему. - Мне некуда идти, - наконец говорит Чимин. Эта фраза, как последний крик утопающего, повисает в прихожей и раздаётся в голове Юнги ещё долгие часы после ухода Чимина. Юнги вдруг вспоминает себя таким же мальчишкой, как Чимин, когда на нём висела огромная ответственность сразу за троих человек. Он не искал работы, это работа нашла его — нашла и не оставила выбора, которого у него никогда и не было. Таких подростков, как он, находили и вербовали пачками; тех, кто отказывался или пытался уйти, наказывали. Он тоже пытался. А потом, стоя посреди комнаты, на полу которой лежали мёртвые мать и брат, клялся себе, что никогда больше не позволит кому-либо пострадать по его вине. Никогда. - Привет. Чимин снова здесь, и в его взгляде что-то острое, что колет Юнги изнутри, словно заточенные ножи. Только подойдя ближе, Юнги замечает сумку, которая валяется по другую сторону от Чимина. - Я же сказал... - Я уезжаю. Юнги замирает, а Чимин отводит взгляд в сторону. - Куда? - В Америку. Родители устроили меня в танцевальную академию. В Америку, значит, думает Юнги. Он выпускает свой рюкзак из рук и закрывает глаза, прижимая ладони к лицу. Вот так просто — я уезжаю. Как будто не было всех этих месяцев ругани, и Чимин не сидел возле его дверей каждые долбанные выходные, а Юнги не повторял как мантру «уходи-уходи-уходи». Юнги опускается на корточки прямо перед Чимином и смотрит в его глаза, там, как всегда, - просьба, и сейчас она «попроси меня остаться», а Юнги становится в сто раз сложнее не выполнить эту просьбу, в которой сконцентрировано всё, что есть в Чимине. Он смотрит и старается запомнить эти глаза, которые он уже никогда не увидит. Чимин наконец сможет зажить нормальной жизнью и перестанет цепляться за Юнги, как за соломинку (на самом деле это камень), а Юнги продолжит возвращаться домой под рассвет и топить свои переживания в кофе. - Меня ждёт такси, - шепчет Чимин. Он встаёт, и Юнги встаёт тоже, и вдруг всё теряет значение, всё, что вообще есть в мире, кроме Чимина, по щекам которого текут слёзы. Юнги впервые позволяет себе обнять его, он шепчет: - Всё будет хорошо. Я верю в тебя. Чимин утыкается носом в его плечо и плачет навзрыд, а у Юнги в груди что-то взрывается, рвёт и мечет. Больно. - Я люблю тебя, - говорит Чимин. Он всхлипывает и сжимает плечи Юнги пальцами. - И я тебя, малыш, - Юнги обнимает его так крепко, как может, чувствуя исходящее тепло в первый и последний раз; он отстраняется и смотрит в глаза Чимина, там — любовь, целое море любви, в котором Юнги так хотел бы искупаться, но вместо этого он улыбается и говорит: - Тебе пора. Чимин кивает и поднимает свою сумку. - Пока. И, смотря на исчезающего в пролётах Чимина, Юнги чувствует, как в груди каменеет сердце, запирая в нём его любовь. Эта любовь и взгляд, отпечатавшийся в его памяти, теперь единственное, что у него есть — и Юнги согласен на это. Он слишком любит Чимина, чтобы позволить увязнуть в своей дерьмовой жизни; Юнги знает, что Чимин заслуживает гораздо больше, чем пуля в лоб. Юнги сглатывает подступающий ком. Он отпускает Чимина.