Мой сладкий, ненавистный декабрь.

Сколько раз я тебя терял и не находил? Я пытался поймать тебя на твоей половине кровати, в нашем саду, в магазине, где ты любил покупать книги и в зоопарке, который ты, раз в два месяца, но обязательно посещал, но тебя нигде не было. Я пытался найти тебя в утреннем солнце, специально не засыпая до рассвета, ища твои черты в красно-желтоватом цвете. Тебя не было даже в твоем собственном доме. А потом ты появлялся. Так же неожиданно, как и исчезал. Я всегда знал, что ты вернешься, но почему-то все равно пытался тебя искать. Может, мне было жутко скучно, а, может, я думал, что если найду тебя сам, один раз, ты больше никогда не исчезнешь. Ты просто стучал в дверь. Не звонил, как все другие, а стучал, тихо, приглушенно, будто боясь нарушить какое-то спокойствие в этом доме. Ты стучал ровно четыре раза. Всегда. И я не знал почему, а спрашивать казалось неправильным. — Моя галактика снова разлетелась на миллионы осколков. Твои слова всегда были одинаковыми. Наверное, только из-за твоей разлетевшейся галактики ты и приходил назад. Я каждый раз боялся, что в один день, когда твоя галактика останется целой, ты просто не придешь. Больше никогда. Не через неделю, не через месяц, и даже не через год. Ты просто забудешь того, кто собирал твою хрупкую галактику по кусочкам, обнимая тебя и аккуратно целуя твои холодные губы. /Сколько человек тебя любили? Десятки, сотни, тысячи? Скольких любил ты? Единицы? Если ты вообще любил?/ В моей голове постоянно кружился один вопрос, не давая уснуть, нагло пролезая в мою голову и поселяясь там до рассвета. Почему я? Почему ты, мальчик с волосами цвета мака, выбрал меня? Ты никогда не отвечал. Лишь поджимал губы и тихо качал головой. Иногда мне казалось, что ты меня ненавидишь. Тебе приходилось еле слышно шептать мне слова любви, которые ты не мог терпеть, ты запинался, кусал губы, говорил, что со мной, потому что любишь так, что внутри тебя скручиваются узлы от этой приторной любви. Ты всегда не любил сладкое. Я разбивал свои костяшки о стены, как герой какой-то сопливой драмы, над которой раньше смеялся, каждый раз, когда ты не возвращался в мои объятья. Ты никогда не принадлежал мне. Я знал это, знал, но все равно пытался присвоить себе и никогда никому не отдавать. — Фрэнки. Я задерживаю дыхание и медленно выдыхаю каждый раз, когда ты меня так называешь. Фрэнки, фрэнки, фрэнки. Почему именно из твоих уст это звучит так невероятно/прекрасно/мучительно? Хочется просидеть в твоих объятиях вечность, а ты тут же испаряешься, исчезаешь, словно тебя и не было. Я знал, что последует за этим, но все равно медленно таял от этого прозвища, как маленькая девочка, которая влюблена в старшеклассника. — Фрэнки, мне нужна доза. Совсем чуть-чуть. И я чувствую, как по моим щекам скатываются горячие дорожки. — Ну же, не нужно. Потом мы обратимся к кому-нибудь за помощью, ладно? Я обещаю. Это последний раз. — Четырнадцатый. — Что? — Это четырнадцатый раз, Джи. Каждый раз ты говоришь одно и тоже. Я смотрю тебе прямо в глаза. В усталые, измученные, но такие невероятно красивые глаза. Я не помню, когда ты подсел на наркотики. Тебя тогда не было дольше обычного. Но потом я услышал четыре тихих стука и, открыв дверь, увидел твою улыбку. Ты улыбался, когда вернулся. Ты никогда не делал этого раньше. Потом, улыбка резко исчезла с твоего лица, а через пару минут ты начал истерично хохотать. Я не мог поверить своим глазами. В голове крутилось множество вопросов, словно пчелы, противно жужжа. — Ты такой милый, Фрэнки! И твой грязно-сексуальный взгляд в мою сторону. Я понял, что с тобой случилось. После того случая, под кайфом ты не приходил ко мне никогда, потому что на следующий день впервые увидел мои слезы. Я впервые плакал перед тобой, мне было тебя жаль. Ты ненавидел жалость к себе. Но почему-то, когда слезы текли по моим щекам после каждого слова о наркотиках, ты не прекращал. Ты не рассказывал мне никогда, почему ты подсел, и каждый раз твоя галактика ломалась, рушилась, я пытался чинить, но иногда с ужасом замечал, как некоторые звезды уже не подлежат ремонту. Я просил тебя перестать, а ты снова срывался, говорил, что это последний раз, и уходил. А я снова начинал тебя искать. Я винил во всем себя. Я не дал тебе того, что тебе было нужно. Я не смог. Опускаю глаза и смотрю на твои худые, обнимающие меня, бледные руки, покрытые лазурными венами, расползающимися, словно змеи. Я чувствую твое горячие дыхание около моего уха, на моей шее и до конца не осознаю, как мне удается себя контролировать. — Я люблю тебя. И ты покрываешь мою шею мелкими поцелуями, от чего я томно закрываю глаза. Знаешь, за такие моменты я готов отдать жизнь, готов отдать свою душу Сатане, когда ты даже и наркотой не пожертвуешь. Скажи?

Раз, два, три.

Раз.

Два.

Три.

А теперь ухожу я. Прощай. И никогда, никогда не пытайся меня искать.