Amor etiam deos tangit

- Я убил Соломона, - прозвучало как хвастовство. - Этими самыми руками, - он показал руки им - негодующему Ситри и Уильяму, для чьих ушей это признание в основном и предназначалось. Данталион продолжал недрогнувшим голосом - рассказывал Ситри, как он убивал. И не отрицал, что вверг своих сородичей-демонов в рабство, и разрушил империю Соломона, и... Про то, что он просто исполнил приказ, он тоже намекнул, но никто внимания не обратил. И сам осиротел навсегда, потеряв надежду изжить в себе печаль от потери. Пока не встретил Уильяма. Тысячи лет минули, а Данталиону и сейчас невыносимо печально от того, что он не мог ослушаться Соломона. Разве он виноват, что тот не желал ни рая, ни ада, что сумел обмануть обе стороны, не убив себя сам. Виноват, что Соломон устал, утомился, что власть была ему в тягость, что утратили вкус для него и сласти, и радости, что он просто сбежал, избрав гибель?! И как было больно и тяжело, и как было ясно - лучше все-таки было убить самому, невозможно самому не убить, раз Соломон распорядился. Да что Ситри может об этом знать?! Данталиону, как демону, было на Ситри наплевать - пусть дурак страдает и пыжится. Но, спустя время после разговора, он все вспоминал слова Уильяма - мол какое значение имеет то, что было тогда? Если Уильяму действительно все равно, то у Данталиона есть прекрасный шанс наладить с ним отношения. Вот этими руками он давил Соломону на горло, вжимая дрожащие пальцы в пока еще бьющийся пульс. Тот умирал медленнее, чем должен был, выбрав себе такого сильного убийцу. Данталион помнил неясно, словно через рябь дождя или сна, изгиб его бледнеющих губ, пока живое тепло его плоти, и как дыхание Соломона медленно замирало, а тело становилось тяжелым. И как сильно желал он тогда накрыть своим ртом его рот, но не мог шевельнуться. А на лицо Соломона падали капли - тяжелые слезы его убийцы. Вот этими руками он всего лишь оборвал еще одну жизнь - Данталион поднял ладонь, маленькую, какую и полагалось иметь настоящему герцогу, а не ублюдку, все вокруг себя заливавшему кровью. Но тем и хороша роль демона - можно все совмещать. Данталион не прожил бы иначе. Ладонь он сжал в крепкий кулак. Теперь он готов любого разорвать за Уильяма. Этими самыми руками. Уильям не Соломон. Его пренебрежение, недоверие - оно Данталиону сейчас больнее того чувства потери. Его общество - даже дороже престола Преисподней. Так уж получилось, ведь Уильям полон оптимизма, жажды жизни. Это манит Данталиона, ощутившего, как горька и ужасна апатия, привязывает крепче пут, крепче любых соглашений. С Соломоном они мирились за чаем, с Уильямом помирятся за вином. Щеки Уильяма порозовеют, он станет податливее, мягче, расслабится. А Данталион будет рядом. Подливая в бокал, коснется плеча плечом. Приобнимет, пока тот не очухался. Этими самыми руками он коснется Уильяма - огладит везде, где сможет дотянуться. И с жаждой любви, не положенной демону, затаит ожидание, что эти прикосновения дойдут до самого сердца.