Новичок

Как он хорош! Я хочу уметь так же! Протиснувшись в первый ряд толпы, с бешено стучащим сердцем следил я за схваткой. С визгом скрещивались электрокатаны, и с лезвий их бенгальским огнём сыпались искры, яркие даже в полуденном свете солнца. Темноволосый легионер в распахнутой на смуглой груди тунике двигался стремительно и мощно, будто барс, пядь за пядью тесня противника. Тот пятился на зрителей, и толпа прогибалась полумесяцем, словно и она не могла устоять перед яростным напором нападавшего. Я забыл дышать, когда с коротким боевым криком темноволосый пробил заслон электродной стали, и его катана коснулась правого плеча соперника. Поединок тут же остановился. Проигравший скорчился в траве и, постанывая, растирал онемевшую руку. Будь то не учебный бой, а настоящий, включённая на полную мощность электрокатана убила бы его. - Браво, Хансу! – рявкнул кто-то за моей спиной. – Чистая победа! Давненько такого не видел! Легионер звонко расхохотался, запрокинув голову, и между ключиц его сверкнула бисеринка пота. Он переложил катану в левую руку и протянул правую побеждённому, помогая подняться. Другие легионеры, сыпля возбуждёнными комментариями, окружили их, и скрыли от меня Трига Хансу. Сержант наш наконец очухался. Орлиным взором окинул гудящую толпу, выискивая среди сверкающих знаками отличия фигур легионеров наши серые кадетские шкурки. - Эй, крысёныши! Представление кончилось, а занятие ещё нет. Вернуться на стадиум! Тебе особое приглашение нужно, Росицкий?! - гаркнул он мне. Перехватив поудобней учебную катану, я затрусил вслед за товарищами под палящее арракинское солнце. На Арракине, планете-военной крепости, месте базирования овеянного славой Фениксианского легиона, я был впервые. Как и мои однокурсники, которые теперь пытались проткнуть друг друга безвредным оружием. За спиной остались Земля и восемь лет в военном училище – половина жизни. Впереди были присяга, служба в легионе и сражения со змееликими варварами на границах империи. Но между наскучившим прошлым и вожделенным будущим томительно и нервозно, как пунктир, тянулся месяц военных сборов. Мы жили в одних казармах с легионерами, тренировались, как они, валясь с ног от усталости - и продолжали для всех оставаться «крысёнышами». Никчёмными и бесправными, хотя и на сверкающих мундирах ветеранов, и на наших серых куртках одинаково покачивался плетёный шнур, пурпурный аксельбант – символ верности Императору-фениксу. Меч мой замер в миллиметре от горла товарища. Я зафиксировал удар и отступил в сторону, получив одобрительный кивок сержанта и злой взгляд партнёра по спаррингу. Чистая победа, - которая однако не обольстила меня. Сколько бы я выстоял против Трига Хансу? Десять секунд? Двадцать? Желание быть похожим на знаменитого воина билось во мне, словно второе сердце, и когда после тренировки кадеты разбрелись на недолгий отдых, я остался на стадиуме. Снова и снова меч мой вспарывал знойный свистящий воздух. Испарина проступала на теле и впитывалась в жёсткую ткань формы, и я воображал, будто каждый приём проникает в мышцы и нервы, чтобы развернуться мастерством в настоящем бою. Усталость я ощущал будто со стороны, поддерживаемый тем радостным возбуждением, что владело мной с момента прибытия на Арракин и отступало лишь по ночам. Отступало, обнажая бессонницу и склизкие ночные страхи, которые облепляли разум: преодолею ли я испытания? кто станет моим напарником? не убьют ли меня в первом же сражении со змееликими?.. Дышащая тьма казармы давила на грудь, и так хотелось, чтобы кто-то умный, сильный и добрый шепнул: всё будет хорошо… Время перевалило за полдень. Я торопливо шёл через лагерь, чтобы сполоснуться перед обедом. На перекрёстке, где сходились торцы однотипных казарм, компания легионеров играла в «жёлтого джэка». Разноцветные фишки взлетали в изжелта-синее арракинское небо и со стуком падали на асфальт, отзываясь взрывами криков. Для «крысёныша» вроде меня самым благоразумным было обойти ветеранов стороной, но среди игроков я увидел высокую фигуру Хансу. На рукаве его алел значок дежурного офицера, и он не играл. Стоял, чуть улыбаясь, скрестив на груди руки. Я распахнул глаза, заметив на смуглом запястье витой золотой браслет – личную награду императора за успешно выполненное задание. Вот это да! - Чего рот раззявил?! – камнем прилетел окрик одного из игроков – ветерана с рябым, обманчиво сонным лицом. – Смотри муху проглотишь, красавчик! Толпа грохнула гоготом от глупой шутки. Я втянул голову в плечи и ускорил шаги, но успел заметить, как Хансу, не присоединившись к общему смеху, скользнул по мне пустым взглядом и отвернулся. Сверху хлестали горячие струи воды, но обида, кипевшая внутри, была ещё более жгучей. Сволочь! Упырь! Высмеял ни за что ни про что! Красавчик, надо же… Наверняка он мужеложец, со злобой подумал я о рябом ветеране. Подобные отношения среди легионеров не были тайной. Об этом знали все, но не все их принимали, и я был из последних. Немного успокоившись, я вышел из душа, обтёрся и стал одеваться. Натягивал рубашку - и вдруг схватился за грудь, будто мне навылет пробили сердце. Аксельбанта не было! Я обшарил шкафчик, осмотрел пол, заглянул под скамейку. Аксельбанта не было. Осев на холодный кафель, я закрыл лицо руками. За что?! Что я им сделал?! Я слышал о жестокой шутке ветеранов над новичками, жертвой которой стал: аксельбант найдётся, имперский символ не посмеют осквернить, но, появившись без него, я буду сурово наказан, меня… К горлу подкатил комок горькой желчи. Нет! Нельзя этого допустить! Я заставил себя встать. Надо добраться до казармы незамеченным, аксельбант, наверно, скоро подкинут, попрошу ребят поискать по округе. Шанс выпутаться есть. Я выглянул наружу. Залитые солнцем дорожки между казармами были пустынны. Приободрившись, я глотнул раскалённого воздуха и бросился бежать, преследуемый стуком своих подошв. Перемахнул через изгородь, срезая путь, прошелестел по газону, метнулся за угол – и нос к носу столкнулся с Хансу. Сердце тяжело ударилось и остановилось. Он оглядел меня внимательно и цепко, будто через прицел, задержавшись взглядом на левом плече. Смуглое лицо его окаменело, и бичом ударил приказ: - Доложитесь! - Кадет Росицкий, сэр, - прохрипел я. – Третий взвод, сэр. - Почему одеты не по уставу, кадет? – прозвучал роковой вопрос. В отчаянии я кусал губы. - Я… я где-то потерял свой аксельбант, сэр. - Где-то потеряли аксельбант? – переспросил Хансу, изогнув тёмную бровь. Я молчал, ощущая себя участником фарса. Мы оба понимали, как я его «потерял», и оба должны были сыграть свою роль до конца. – Где-то потеряли, - медленно повторил он. – Что ж, идёмте, я освежу вашу память, - он развернулся. - Сэр?.. - Телесная экзекуция, - бросил Хансу через плечо. – А вы чего ждали, шляясь по лагерю, будто штатская обезьяна? – он зашагал к кордегардии, не оборачиваясь, чтобы проверить, иду ли я следом. Я шёл, чувствуя, как в желудке разрастается крупная нутряная дрожь. За все восемь лет в училище меня никогда не наказывали, я был самым лучшим. Так почему теперь?! Почему я?! Почему Хансу?! Ответа не было, был только палящий зной, стрёкот цикад и высокий силуэт Хансу впереди, и на запястье его в такт коротким взмахам руки позвякивал золотой браслет. Я шёл за ним безропотно и покорно, как крысёныш за магом-флейтистом. В кордегардии было прохладно и пусто. На миг я испытал облегчение: свидетелей у моего позора не будет. Затем взгляд остановился на широкой привинченной к полу скамье, и я вздрогнул. Хансу запер дверь, прошёлся по помещению и остановился передо мной. Его тёмные до агатовой черноты глаза ничего не выражали. Он расстегнул пряжку, с шорохом вынул ремень, сложил вдвое и опустил руку. - Не будем затягивать, - он указал подбородком на скамью. Я не шелохнулся. То, что происходило, было немыслимо, просто немыслимо… Хансу раздражённо щёлкнул ремнём по ноге. - Ну! В чём проблема?! Несмотря на сердитый тон, голос его звучал буднично. Для него это самое обыкновенное дело, понял я. Мне вдруг стало обидно. Неожиданно для себя самого я рванул застёжку брюк. Другие пережили, и я смогу! Не глядя на Хансу, приспустил штаны, неловко проковылял вперёд и упал лицом на скамью, словно в пропасть. Доски были жёсткие и сладко пахли смолой. Тёплая рука коснулась поясницы, задрав рубашку и сдёрнув ниже штаны. Мысль, что Хансу сейчас лицезреет мой голый тощий зад, заставила до огненных разводов зажмуриться от стыда. - Тридцать ударов, - донёсся бесстрастный голос. В тот же миг воздух надо мной взвизгнул и обрушился ожогом на ягодицы. Я едва сдержал крик. Терзаясь своим позором, я забыл, что наказание – это прежде всего боль, но вот боль пришла и выжгла сознание, оставив лишь корчившееся под ударами тело. Жалящие резкие прикосновения точно рубили меня насквозь, отзываясь мучительным жаром в бёдрах и низу живота. Я судорожно вцеплялся в края скамьи, со всхлипами втягивая воздух, и вдруг в ритмичной череде визжащего воздуха и глухих шлепков различил иной звук – тонкий и чистый, как колокольчик. Хансу с оттяжкой опускал ремень, и браслет на руке его звенел, и сознание моё поплыло за этим звуком… Внезапно всё прекратилось. Боль больше не обрушивалась на меня. Кроме моего судорожного дыхания, все звуки исчезли, постепенно рассеялась перед глазами красная пелена, проявив влажную от пота и слёз поверхность скамьи. Я вытер лицо ладонями и шмыгнул носом, приходя в себя. Лишь дыхание не успокаивалось – тяжёлое и прерывистое, оно накатывалось, как прибой. То было дыхание Хансу. - Можете встать, - голос его был хриплым и искажённым. Я поднялся, торопливо натягивая штаны, и заставил себя взглянуть ему в лицо. Хансу было не узнать! С него будто слетела маска отстранённого равнодушия, обнажив чёрный огонь в глазах, мазки румянца на скулах и сухость узких кривящихся губ. - Сэр… Он схватил меня за руку и дёрнул к себе. В одной яркой вспышке, за миг до того, как он впился в мой рот поцелуем, я понял всё. Рванулся, высвобождаясь, - и упал, споткнувшись о скамью. Мы покатились по полу. Боевые навыки, как пружина, развернулись из тела, и я отчаянно сопротивлялся, но происходящее казалось сном. На миг в круговерти борьбы я увидел окно и небо за ним: синее с тревожным жёлтым отливом, будто в него пролили лимонный сок. Затем Хансу стиснул мне локтем горло, в глазах потемнело, и я понял, что проиграл. Он ослабил хватку, давая мне вздохнуть, а другой рукой тискал и мял моё тело, прижимая к себе. - Я всё равно это сделаю! – сдавленный голос опалил мне висок. – Клянусь богами, сделаю! Но я не хочу мучить тебя, мальчик. Не сопротивляйся и лишней боли не будет. А какая боль – будет? Я не спросил. Я обмяк, притиснутый к нему спиной, сжатый в его объятиях. - Вот так… Умница! – шепнул он мне. Встал с пола, на котором мы валялись, и поднял меня. Подвёл к проклятой скамье, заставив встать на колени и лечь на неё грудью. Я подчинялся Хансу, будто сомнамбула. Он сдёрнул с меня штаны, которые я так и не успел застегнуть. - Стой так! – с угрозой сказал Хансу. – Не двигайся. Послышались удаляющиеся шаги и шорох. Пытаясь понять, что он делает, я чуть повернул голову. Хансу я не увидел, зато в поле моего зрения попала дверь: серо-стальной прямоугольник металлика, в замке которого болтался брелок сенсорного ключа. Ключ! В голове мгновенно прокрутилась картинка: я вскакиваю, прыжком достигаю двери, прикладываю ключ к замку и… Я отвёл взгляд, крепче вцепился в острое ребро скамьи и уставился в пол, где на плитах чередовались абрисы птиц. Хансу снова был за моей спиной. Опустился на колени меж моих ног, не позволяя свести их. Шершавая ткань его брюк колола голую кожу. Он что-то делал с моим телом. Затем положил руки мне на бёдра, беря в захват, и в меня упёрлась горячая острая плоть. Я начал задыхаться. - Вначале будет больно, - раздался голос Хансу. Лица его я видеть не мог, лишь птицы на перламутрово-сером кафеле парили перед глазами. - Не сопротивляйся мне! Ясно? - Да… - прошелестел я. Воздуха в лёгких не было. Его не стало нигде, когда Хансу вошёл в меня. Было не так больно, как я ждал, но от медленного, тянущего проникновения я покрылся испариной с головы до ног, будто меня окатили ведром горячей воды. Бёдра Хансу прижались к моим, когда он вошёл до конца. - Вот так! - выдохнул он сквозь зубы. Вот так случилось, что мной овладел мужчина. Мной овладел Хансу. Он сделал это в тот самый миг, когда, улыбаясь, плясал в бою среди скрежета стали и снопов огненных искр, и теперь лишь взял по праву своё. Тягучая перетянутая наполненность выдавила из горла стон. Хансу отстранился, но лишь затем, чтобы толкнуть меня бёдрами вперёд. Перед глазами на ветках качнулись птицы, и я застонал громче. Сильные руки Хансу сжимали бёдра, не позволяя вывернуться, но я и не пытался, принимая как должное колкую кристальную боль, которая, словно аверс монеты, оборачивалась наслаждением Хансу. Он брал меня с короткими гортанными криками, всё сильней и жёстче, лишая остатков самоконтроля, – и взял до конца. Он был в моём теле, моих стонах, ритмичных движениях, послушных его силе и темпу, в птицах, что качались на ветках и не могли взлететь, покорные, как и я. Хансу толкнулся сильней, тяжело наваливаясь сзади, и наконец последняя преграда меж нами пала: его наслаждение затопило меня мощной волной, мешаясь с моей болью, и я уже не мог разобрать, где чьё, растворяясь в жгучей пульсации, всхлипываниях, хлопках, птицах и золотом звоне браслета, тихом и тонком, который ширился, рос, грохотал пульсом в висках, гремел, как кимвал, подчиняя весь мир своему жёсткому ритму, раскачиваясь и нарастая, - пока не сорвался вниз горячим потоком. ...Распластанный, я лежал на скамье без сил. Хансу больше не было во мне, но внутри осталась саднящая сладкая боль. Услышав шорох, я открыл глаза и увидел замерших птиц, а потом сидящего передо мной на корточках Хансу. Он взял меня за подбородок и заглянул в лицо. - Ты как? - Хорошо… - издалека услышал я свой севший голос. - Ну и хорошо, что хорошо. Он поднялся, перешагнул через скамью и стал вытирать мои бёдра мягким махровым полотенцем. Я снова прикрыл глаза, желая, чтобы эта ласка длилась вечно. - Ну вот, до казармы дойти сможешь. Давай-ка вставай! От его слов мне вдруг стало не по себе. Я осторожно поднялся, подтянул штаны и взглянул на Хансу. Тот одарил меня сытой улыбкой и отвернулся, принявшись вытирать скамью. Я стоял и молча смотрел, как он уничтожает следы того, что было. Рука его двигалась короткими резкими взмахами, но браслет не звенел. Когда же наконец он едко взвякнул, пелена благоговения и страсти спала с меня, будто сорванная ветром, и я увидел реальность. Реальность, в которой знаменитый воин отымел юнца, чей зад возбудил его во время порки и о котором он забудет, стоит мне выйти за дверь, и слава богам, если забудет, а не поделится впечатлениями с друзьями. Больше в той реальности не было ничего. Меня замутило. Великие боги! Что я натворил! Он ведь даже не знает моего имени! Не знаю, кого в тот миг ненавидел я больше, его или себя, но оставаться здесь больше не мог. Чтобы уйти, мне нужно было разрешение Хансу, нужно было отдать ему честь. Но честь свою я ему уже отдал, поэтому молча шагнул к выходу. - Ничего не забыл? – догнал меня насмешливый голос. Я обернулся. Хансу стоял посреди комнаты, смотрел на меня, улыбаясь, и в протянутой руке его, меж смуглых пальцев вился витой пурпурный шнур. Мой аксельбант. Что-то перекрутилось внутри, бросая меня вперёд, распрямляясь ударом, и я увидел, как Хансу отлетел к стене, держась за ссадину на скуле. - Чёрт! Янош!.. Он всё-таки знал моё имя. Но это уже не имело значения. Я выхватил у него аксельбант и бросился прочь. Никто не узнал о том, что случилось за закрытыми дверями кордегардии. Я молчал бы даже под пытками. Хансу, видимо, тоже не болтал, потому что пыльный шлейф злословия так и не взвился за моей спиной. Я столкнулся с ним на другой день, во время тренировки: в замкнутом лагере мне некуда было деться. На щеке Хансу алела царапина. Словно в отместку, он оцарапал меня взглядом, коротким и острым, будто кинжальный удар, и отвернулся. За месяц, что отделял меня от присяги, я точно святой Себастьян собрал целую коллекцию этих взглядов-ударов, но Хансу ни разу не заговорил со мной, и я с ним тоже. Его я не простил, но постарался простить себя. Надо было жить дальше. Благо жизнь была такая, что для душевных терзаний времени не оставалось. Последние испытания, грохоча и сверкая, накатывались, словно девятый вал, и сержант выворачивал нас наизнанку, нагружая так, что наши серые кадетские куртки не просыхали от пота. В этой едкой субстанции растворял я свою тоску, тренируясь до изнеможения, до судорог в мышцах, и всё чаще ловил на себе уважительные взгляды офицеров. На учебных поединках моих, из которых я неизменно выходил победителем, стали появляться зрители. Легионеры молча смотрели и расходились, не сказав ни слова. Один раз я заметил среди них Хансу, сбился с ритма боя, но быстро овладел собой, а когда взглянул снова, его уже не было. Казалось, не было ничего, и всё, что случилось тогда, просто набредилось в жарком полуденном сне, и дни шли своей чередой, скользя по привычному руслу, полному напряжённых занятий и забот, которые погребли под серо-сизым песком буден опасное прошлое. Так почему?! Почему я не удивился, когда Хансу выбрал меня в напарники? Я стоял на центральной площади лагеря в строю уже не кадетов, - легионеров, - отзвучавшие слова присяги золотой аурой висели в воздухе, и над нами колыхался пурпурный имперский флаг. Офицер ронял в гулкую тишину имена, и когда упало моё, из рядов ветеранов выступил Хансу и произнёс: «Я отвечаю за него!» Он разбудил меня на следующее утро перед рассветом, когда погружённая в иссера-синий сумрак казарма ещё спала. Ткнул в грудь комок одежды и ножны с катаной и вышел. Я оделся и вышел следом. Шли мы долго: через пустынный лагерь, стадиум, по душистым полям, которые осыпались росой. Катана Хансу покачивалась у него за плечом, свою я нёс в руке. Поднялось солнце, окрасив арракинское небо в лимонный цвет. К полудню оно, как созревшая слива, нальётся желтоватой синевой, но сейчас мы шли под бледно-золотыми облаками, среди шума ветра и шелеста трав, и я чувствовал такой покой, как никогда в жизни. Хансу остановился, потопал ногами, приминая светлые головки золотарника, с шорохом вынул катану из ножен и взглянул на меня. - Поединок подобен танцу, - сказал он первые за утро – и за месяц - слова. – Давай потанцуем, Янош! Не успел он закончить фразу, как я выхватил меч, и сатори моё разлетелось тысячей мелких осколков. Мной владели ярость и жажда мести. Я атаковал умело и резко, и воздух меж нами вспыхнул электрическими разрядами, став сухим и ломким, будто стекло. Я продержался почти две минуты, прежде чем катану выбили из моих рук мощным ударом. Хансу отступил в сторону, позволяя мне поднять оружие, и поединок возобновился. Снова и снова терпел я поражение, снова и снова продолжали мы бой, но наконец силы меня оставили, и я в изнеможении и злобе повалился в траву. Хансу вложил меч в ножны и, облокотясь, лёг рядом. Тёмные волосы его влажно липли на лоб, но дыхание было глубоким и ровным. Он жевал золотую травинку и улыбался мне. - Я сразу понял, что из тебя будет толк, ещё когда только увидел впервые среди новичков. Ты техничный и быстрый, как ласка. Вот только сил пока не хватает. Мы это исправим, – он протянул руку и взъерошил мне волосы. Я вскочил, как ужаленный, задыхаясь. Похвала Хансу, за которую месяц назад я отдал бы жизнь, теперь лишь плеснула масла в огонь. С ненавистью смотрел я на него сверху вниз, и наболевшие слова криком подкатили к горлу. - Да! Из меня будет толк! Я стану лучшим! Лучше тебя! То, что ты сделал со мной, меня не сломало! Урод! Мразь!.. Я не попятился, но замолк, когда Хансу одним слитным грозным движением поднялся на ноги. Он больше не улыбался. - Что же я с тобой сделал? – негромко обронил он. – Взял тебя? Так ты сам этого хотел! Ходил вокруг меня кругами и смотрел, как ребёнок на конфету: и хочется, и совесть колет. Как же! Грех! Ты, верно, суннито-католик. Угадал? – уже спокойней спросил он. Я одарил его злым взглядом. Как и большинство воинов, я придерживался чаньской веры, но тётка по матери, что воспитывала меня после гибели родителей и до поступления в училище, в самом деле была суннито-католикессой и успела привить свои принципы. Однако Хансу знать об этом было необязательно, и я замотал головой. Он пожал плечами: - Значит, просто трусил и ждал, чтоб подтолкнули. Но я не насильник, Янош. Выбор у тебя был. Я вспомнил про ключ и не нашёлся, что возразить. Но душившая меня злоба стала только ещё сильней. Я ткнул себя в грудь, указывая на плетёный шнур аксельбанта. - А это?! Как ты объяснишь это?! Хансу хмыкнул: - Надо же было как-то подстроить нашу встречу. По-моему, получилось с огоньком. Вне себя я схватил катану, ставя её на полную мощность. По лезвию с треском пробежал разряд электричества. Хансу не шелохнулся, и, опомнившись, я опустил оружие. Всё мне стало вдруг безразлично. Зачем мстить, если рушится мир? Я вложил меч в ножны и взглянул на высокое солнце. Хансу наблюдал за мной, подобравшись, будто выражение моего лица встревожило его сильней обнажённой катаны. Я повернулся к нему: - Зачем ты выбрал меня в напарники? Решил заиметь симпатичную подстилку под боком? Тогда ты дурак, Хансу. Да! Я в самом деле этого хотел! Но я хотел не только этого, а того, что мне нужно, у тебя, видно, нет, - я перевёл дыхание и отчеканил. – Клянусь, если ты тронешь меня хоть пальцем, я убью тебя, и да помогут мне великие боги! Я не буду твоим напарником! Слышишь?! Устрой это у командования, иначе я сделаю сам. Я отвернулся от него и зашагал к лагерю. Трава хрустела под ногами точно осколки. За спиной не раздалось ни звука, но браслет Хансу предательски звякнул, когда, схватив за плечи, он развернул меня к себе. Он сжал меня в объятии, и я не сопротивлялся. Не потому, что Хансу был сильней, но потому, что сильней меня была моя надежда. - Янош! Послушай меня! – голос его звучал властно. – Легион скоро перебросят на границу. Наги рвутся к Бетельгейзе, и это уже не просто стычки. Будет война! Половина вчерашних «крысёнышей» не переживут её первого дня, - на миг он замолк, и пальцы его зарылись в мои волосы. – Однажды я уже… Я не допущу, чтобы это повторилось! Ты должен быть со мной, чтобы я мог тебя защитить. Я не прикоснусь к тебе, если не хочешь, я обучу тебя всему, сделаю воином. Ты должен быть со мной! Янош! – это звучало как приказ, но затем тише и ласковей он повторил: – Янош… - и умолк. Я тоже молчал, желая раствориться в движениях тёплой руки, перебиравшей мои волосы, но мысли текли отчётливо, будто через кристалл. Даже сейчас я не услышал от Хансу извинений, оправданий или признания – и не услышу никогда. С ним будет непросто и станет ещё сложней в будущем, когда я повзрослею. Но есть ли у нас будущее? Реку его преграждал огненный вал войны. Войны, на которой мы могли погибнуть оба. С отстранённым солдатским спокойствием думал я о своей смерти, но мысль, что может погибнуть Хансу – смуглый воин с тёплой улыбкой, который лучше всех на свете плясал с мечом - отозвалась в сердце такой болью, что выбор был предопределен. Я обнял Хансу, вздохнув ему в шею, и запрокинул лицо: - Триг, я… - и замолк, не зная, как продолжить. Я согласен? Я буду с тобой? Я люблю тебя? Хансу избавил меня от сомнений, закрыв рот поцелуем. Поцелуй был крепок и короток. Но когда мы снова взялись за катаны и стали танцевать, отражая и скрещивая оружие, я всё ещё чувствовал вкус его губ, полный горечи и солнца, как степные травы.