Ты помнишь?..

«Мы в ответе за тех, кого приручили». Антуан Де Сент-Экзюпери.

      Когда на мои колени опустили шевелящийся свёрток, я застыл на бесконечно долгие тридцать секунд. Холщовая ткань пахла севером и травами. Ты не плакала, лишь выжидательно смотрела тем взглядом, в коем будто бы ещё жил отпечаток страны мудрости небесной, из которой души спускаются в новорождённые тела. Я отдал тебя прислуге и ушёл. А ты и потом почти никогда не плакала. Тихо дремавшую в колыбели, я изредка брал тебя на руки, словно стеклянную вазу, неумело и робко. От самого себя становилось смешно. Звёзды были у ног твоих, ночь в волосах, голова – меньше моей ладони… Можно было сжать и раздавить. Чтоб мозговая жидкость текла по пальцам. Это же так просто… «Спи, моя маленькая смерть, – шептал я про себя, – засыпай, расти отчаянной и сильной, чтобы впоследствии мне было не стыдно всадить нож в твоё сердце» Когда-то я ждал тебя, клянусь богом, ждал почти так же сильно, как твоя мама, а может даже сильнее. Я любил её, ту женщину в облачно-белом, вы были единым целым, и посему моя любовь к ней была и любовью к тебе. Теперь всё иначе. Конечно, злиться на дитя, отнявшее при рождении жизнь матери, глупо, это свойственно скорей молодым, а я давно оставил за поворотом вторую сотню лет. Ты ни в чём не виновата. Несмотря на это, тысячи причин ненавидеть тебя упорно рвутся в мою голову, словно керосин, проникают в мельчайшие прорехи стареющего разума, пропитывая всё вокруг своим едким запахом. Может быть, мне сложно принять тебя такой, какая ты есть: смолоду гордой, надменной, рвущейся к звёздам. Может быть, дело в том, что ты слишком похожа на меня. Знаешь легенду про камень и бамбук? Человек, согласно этой истории, издревле, подобно растению, увековечивал себя через своих потомков. С твоей матерью это не сработало. У неё были рыжие волосы и незабудковое сердце, но ты только моя копия. В твоём лице – ни следа возлюбленных черт… И, тем не менее, когда я смотрю на тебя, перед взором порой появляется Она, и я словно в ускоренной съёмке вижу, как красивая, молодая женщина, сохраняя стоическую улыбку, иссыхает, бледнеет под гнётом существа, вытягивающего её жизнь изнутри. Знаешь, я всё равно буду заботиться о тебе. Но не потому, что хочу, а потому что это мой долг – тут я тебе не совру, ты у меня не глупая совсем. Вот так мы и живём с тобой уже несколько лет, три четверти времени питая друг к другу обоюдную молчаливую неприязнь, и одну четверть пытаясь друг друга понять. В конце концов, даже годы не отбили у меня призрачного желания среди тысячи причин для ненависти найти одну для любви к тебе, просто потому, что ты есть. Моё злосчастье. Моя ошибка. Знаешь, сейчас мне хочется о многом у тебя спросить. Помнишь ли ты свой первый дождь? Ведь даже самые обыденные вещи у всех бывают в первый раз. Наверно, ты всё же забыла, а я помню. Ты носилась, верезжала, удивлённо подставляла ладони холодным каплям. А первый свой вдох ты помнишь? Это уж точно нет, как и ещё живое лицо матери. Я тоже ничего не помню, меня тогда не было рядом, и тут я, правда, виноват. Говорят, расправлять лёгкие – это больно, поэтому все начинают жизнь с крика. Хотя, быть может, первый крик – это горечь о той самой потерянной навек стране небесной мудрости, откуда падает юная душа, дабы быть привязанной к телу и земле. А помнишь ли ты, в какой миг тебя пленила ветка Млечного Пути в чистом небе? В детстве мы чаще смотрим под ноги, ещё не понимая, как огромен мир, таящийся в вышине. А потом кто-нибудь предлагает поднять глаза и приглядеться повнимательней… Я знаю: с тех пор, как ты впервые подняла свои глаза, в тебе зажглась жажда вырасти, да улететь к звёздам, чтобы больше не вернуться. И, несмотря на все причины для ненависти, я не уверен, что когда ты ступишь на перрон ближайшего космопорта, я инстинктивно не вскину руку тебе вослед, в бессмысленной попытке удержать. А пока ты всё ещё здесь, со мной, засыпаешь в своей постели, я выключу свет и укрою тебя одеялом. Колыбельную петь не буду, я их не знаю, а и знал бы – не спел. За окном падают звёзды: засыпай под их хрустальный звон. Знаешь, с тех пор, как ты появилась, отняв при этом мою жену, я, человек со шрамами двухсот лет от роду, понял, что совсем не разбираюсь в жизни… «Спи, моя милая – шепчу я про себя – Спи. И больше не просыпайся»