Душенька

Я ее как увидел, сразу понял: не сойдемся. Вся такая приторно-милая, и это пока не раскрывает рта! А как раскроет — вы онемеете. Патока, а не голос. Такой сладкий, но прозрачный и звонкий, как стекляшки. А говорит-то вроде как сдержанно, вежливо так, значит. Меня, братцы, от этих слов в дрожь бросает. «Простите» — это, значится, тихо, вроде как робко, но глаза не отводит и смотрит больше с любопытством, чем с виноватостью. «Спасибо» — это звонко и очень громко, и последний слог («бо»!) тонет то ли в смешке, то ли в усмешке. И щеки, щеки сразу краснеют. Вот кривляется-то, вот кривляется. Это ж надо так кривляться. Вертлявая до жути. А как поймаешь взгляд в бесконечном круговороте — совсем задумчивая, спокойная, как водится. И тонкая. Ей богу, такая тонкая, что, видать, больная, но кажется, будто здоровее всех живых. А белая, белая! Ой, какая же манерность в этой белоте — всегда колготочки (тоже белые, а ноги кажутся почти пухлыми, хотя на деле, как есть, тонкие), всегда рукавчики, кружавчики, рюши. Ах, рюши. Рюши на ней, видать, весят больше нее самой. А чего ей весить-то? Вон, у нее даже волосы легкие, как пух. Курчавые, русые и растрепанные. И глаза — маленькие, светлые-светлые, почти белые, спокойные, но отчего-то колючие. Тянется патока, краснеют щеки, мелькают в воздухе белые тонкие руки, а я все стою да пялюсь в эти задумчивые белюшки. «Эх, не сойдемся,» — грустно подумал я.