***
Альбус всегда спал чутко и просыпался едва ли не от малейшего шороха. Этой ночью его разбудил скрип двери в его комнату. Они с Геллертом лежали лицом к лицу в кровати Альбуса. Дамблдор повернулся и спросонья различил очертания светлой ночной рубашки. — Альбус? — позвал тихий детский голосок. — Ты не спишь? — Ариана? — внешне он был спокоен, но внутри пылал испуг. Хорошо, что они сегодня не сняли одежду. — Нет, а что случилось? Девочка подошла ближе к кровати, Альбус привстал. — Мне мама снилась, — почти шёпотом сказала она. Кровать прогнулась, когда Альбус встал, чтобы обнять и успокоить сестру. Геллерт дёрнулся и проснулся. Увидев, что происходит, замер на месте; несомненно, обдумал удачные обстоятельства. Ариана уткнулась лицом Альбусу в плечо, ничего не говоря. Ничего и не нужно было. Братик умный, он сам всё поймёт. — Иди к нам, — спокойно сказал Геллерт. Ариана вздрогнула, заметив его: — У тебя здесь друг? — Да, — Альбус надеялся, что она не заметит его беглый взгляд в темноте. — Тебе тоже одиноко? — обратилась девочка к Геллерту. — И поэтому вы обнимаетесь? Тот просто кивнул, стараясь сохранить невозмутимое выражение лица. — Залезай. Мы и тебя обнимем. Геллерт помог ей укрыться тёплым шерстяным одеялом, а Альбус бросал на него удивлённые взгляды. Сам он не стал укрываться, ему было слишком жарко — от стыда и смущения перед Геллертом, от стыда и смущения перед сестрой и от самого Геллерта. Он просто начал проводить рукой по её волосам, так похожим на его собственные. Геллерт смотрел прямо на него и немного улыбался. Что это была за улыбка — хитрая улыбка или же улыбка нежности, в такой темноте разглядеть было нельзя. Грудную клетку Альбуса затрясло от адреналина, и он беззвучно засмеялся в ответ. Думал он совсем не об одинокой сестре. А Ариана, счастливо улыбаясь, спала между ними.***
Геллерт подходил к аккуратному светлому коттеджу на окраине села. Пожалуй, этот домик (да ещё несколько) сохранился лучше всех остальных. Всюду царила нищета. Люди живут кое-как, едят кое-как, воспитывают детей кое-как, даже разговаривают кое-как — у Геллерта чуть уши не скисли от местной речи. Дверь на веранде была открыта — Альбус упоминал в разговоре, что собирается оставить её открытой для него, чтобы хоть при свете дня он не лазил через окно. Солнце спускалось. Геллерт вдруг вспомнил, что они познакомились на закате. Альбус тогда сидел у Батильды, пил ромашковый чай и выслушивал речи соболезнования. Его голова освещалась последними лучами солнца, и Геллерт подумал, что парень, небось, ужасно рыжий. У Альбуса и правда были веснушки. Почти незаметные, но у Геллерта было много шансов рассмотреть их внимательно. А вот волосы каштановые. Зато глаза — добрые и ярко-голубые — компенсировали весь недостаток огня. О, огня в этом человеке было предостаточно. Альбус не обернулся на скрип входной двери. Он сидел спиной к ней на столовом стуле, одетый в нелепый вязаный свитер грязно-красного цвета, и не отводил взгляд от духовки. — И тебе не холодно? — ухмыльнулся Геллерт, закрыв за собой дверь. — М? — резко обернулся Альбус. — Нет, есть ещё плед, если что. «Это был сарказм», — удивлённо подумал Геллерт, но вслух ничего не сказал. Он так и стоял возле дверей, а Альбус больше не оборачивался. — А что ты делаешь? — после минутной тишины спросил Геллерт, подходя ближе. — Слежу за курицей, — по-прежнему не обернулся, взгляд отрешённый, но не сходит с одной точки. — Не хочу, чтоб сгорела. На другое времени просто нет. — А эти?.. — Геллерт ещё не успел договорить. — Гуляют. На несколько минут в комнате повисла тишина, только духовка тихо гудела. В голове у Геллерта было много различных тем для разговора, но все они казались глупыми сейчас — одни были на слишком серьёзные темы, другие — на бытовые, и поэтому были слишком глупыми. Всё не то. Он не знал, куда себя деть. Кулаком опёрся о стол, возле которого сидел Альбус. Но это движение создало такой громкий звук, что Геллерту показалось, что все вороны в округе должны разлететься в испуге. Он чувствовал себя неловко. Альбусу явно было нужно время подумать, и он не знал, о чём и как правильно поступить — вообще и поэтому. Вдруг Альбус опустил глаза, затем встрепенулся и перевёл взгляд на Геллерта: — Останешься на ужин? — Да, конечно, без вопросов, — он сразу ответил, с облегчением отметив исчезновение неловкости. Альбус, хоть и не улыбался, но разговаривал. — Жарко, — Дамблдор встал со стула, вздохнул и вытер пот со лба. Геллерт усмехнулся в ответ, кивнув подбородком на свитер. — Точно, — пробормотал Альбус. Делать он ничего не стал. Пробормотал только для очевидности; как будто просто забыл об этом. — А курица не готова? — спросил Геллерт. — Нет, ещё минут пять-десять. В комнате опять повисло молчание. Теперь оба стояли. Альбус по-прежнему не отрывал взгляда от духовки, а Геллерту пришла в голову мысль, что надо было сесть, пока Альбус что-то говорил. — Вы могли бы есть козлятину. — Не-а. Аберфорт ценит их, как членов семьи. «Даже больше, чем членов семьи», — подумал Геллерт. — Пусть оставит себе нескольких, остальные пойдут под нож, — на это Альбус лишь пожал плечами. — Альбус, он должен тебя уважать, — тихо сказал Геллерт. Дамблдор обернулся, хотел что-то сказать, но промолчал и лишь продолжил смотреть на курицу. — Пора вытягивать, думаю, — наконец проговорил он. Из открытой духовки повеяло ещё бо́льшим жаром. Альбус свёл брови и сощурил глаза. Рукой, обёрнутой в полотенце, достал горячее блюдо, другой рукой закрыл духовку и поставил его на край стола. — Помочь? — осведомился Геллерт. — Нет. Я сейчас только разрежу, и будет готово. Альбус, уже с ножом в руке, сделал один неровный шаг, покачнулся и влетел в стол. Нож отлетел под стулья, а тарелка с так старательно приготовленным блюдом разбилась на мелкие части. Геллерт бросился было помогать, но Альбус сделал три неуверенных шага назад и съехал спиной по кухонной тумбе. — У меня ничего не получается, — тихо сказал он. — Я не знаю, что мне с ними делать. Я ничего не знаю.***
Геллерт чаще всего приходил через окно. Или не хотел той официальности с входом через парадную дверь, или — к чему Альбус больше склонялся — ему просто нравилось лазить через окно. — Смотри, что я нашёл у тётушки в библиотеке! — его глаза, как всегда, горели энтузиазмом. Альбус встал с кровати, на которой бесцельно валялся до этого момента: — Что это? — посмотрев на старую книгу, он обомлел. — Не... Неужели? — Все тайны Исаака Ньютона? Ага, — Геллерт так и сиял собой. — Это... Это?.. Ого. — Это всё, что ты можешь сказать? — ухмыльнулся Геллерт. — Она твоя. — Что? — Альбус просиял. — Но это же.. — Она тебе больше нужна, чем мне. Расскажешь потом, что в ней было интересного. Я доверяю твоему чутью на интересные вещи, — Геллерт улыбнулся. Альбус завороженно смотрел на неё, потом так же завороженно посмотрел на Геллерта. — Я даже не знаю, как тебя отблагодарить. — Зато я, кажется, знаю, — широко улыбнулся Геллерт и подошёл ближе. Указал рукой на книгу. — Её лучше отложить в сторону. Улыбка Геллерта продублировалась на лице Альбуса, но он отложил книгу на стол: — Серьёзно? — он засмеялся. — Это всё, чего ты хочешь? Я думал, ты высокоорганизованный разум, а ты.. — Лишь раб своих интересов, — с улыбкой закончил Геллерт. Он подошёл ближе. Сердце Альбуса разливало тепло по всему телу. Их пальцы переплелись. Губы накрыли друг друга. Внизу живота давно тянуло. Геллерт прижался к нему, вжался бёдрами так, что Альбус отчётливо почувствовал бугорок в брюках, а сам накрыл рукой светлые волосы, чтобы прижаться поближе. Стало жарко. То лето было очень жарким. Альбус помнил, как это случилось впервые. Он только начинал привыкать к тому, что к нему в любое время суток может заявиться через окно его новый друг. В тот раз Геллерт пришёл на последних минутах заката: — Прости, еле от тётушки отделался, — сказал он и пролез в окно. В те дни они только и делали, что разговаривали: о политике, о профессиях, о будущем, о Дарах Смерти. Они расписывали свои шаги, строили планы. Тогда Геллерт принёс полезный им трактат, в котором упоминалась Старшая Палочка. Альбусу нравился Геллерт, он был готов проводить с ним дни напролёт, не отвлекаясь на других людей. Он ни к кому такого раньше не чувствовал. В тот день тема разговора менялась внезапно — в основном, из-за Геллерта, его как будто волновало что-то, что он не мог высказать. Они сидели по-турецки, на полу, покрытом жёстким ковром, очень близко друг к другу. — Не думаю, что Саутгэмптон — удачная идея, — говорил Альбус. Его сердце билось в бешенном темпе, а ладони вспотели, но внешне он был спокоен. — Да, понимаю, совсем не магическое поселение, но всё же. — Не думаю, — чуть подумав, ответил Альбус. — Речь вполне может идти не о нём. Посмотри на вот эти обороты речи. Никто так не говорит, даже в то время никто так не выражался. Мне кажется, это шифр. — И что? — Геллерт ожидал продолжения мысли. — Попробуем переставить буквы, — Альбус посмотрел ему в глаза, на секунду их взгляды встретились. На Альбуса будто вылили бидон горячей воды. Он залился краской от смущения — благо, в свете свечи это не особо было заметно. Геллерт не отрывал от него взгляда. Он наклонил голову ближе, и Альбус понял, что они думают об одном и том же. Сердце пропустило удар, руки пробила мелкая дрожь. В комнате было слишком жарко. Оба прикрыли глаза. У Геллерта были мягкие губы, а Альбус не знал, куда деть руки. Низ живота скрутило, по всему телу разлилось тепло. Руки Геллерта обнимали талию и шею. Альбусу всё казалось, что он задыхается, поэтому им приходилось часто прерываться ради коротких вдохов. Геллерт целовался импульсивно: то нежно и медленно, то яростно и почти жёстко. Альбус лишился с ним невинности в ту ночь. Ему было неловко и очень жарко, а Геллерт знал, что надо делать. Он зацеловывал Альбусу шею, руками сжимал худые бёдра. Два горячих тела сплетались воедино, в один комок страсти и желания. И Альбус был готов тереться спиной о жёсткий ковёр, лишь бы они не останавливались. Переплетённые руки, слияние губ, тел, душ. Альбус ни к кому такого не чувствовал. И позже, когда они лежали на этом же жёстком ковре, в обнимку друг с другом, они смотрели друг другу в глаза. Альбус счастливо улыбался, а Геллерт смеялся от его улыбки. И вот сейчас Дамблдор был прижат к столу, Геллерт обнимал его за талию, а он сам зарылся одной рукой в его волосы, другой пытаясь расстегнуть ремень на брюках. Раздался резкий стук в дверь, и они испуганно отпрянули друг от друга (и смогли отдышаться). — Альбус, сделай что-нибудь, Ариана хочет есть, у нас ничего нет! — грубый, ещё мальчишеский голос послышался с другой стороны двери. «Хоть бы не открыл», — пронеслось в головах у обоих. — Да, сейчас спущусь, — крикнул Альбус в ответ и перевёл взгляд на Геллерта. У обоих губы налились кровью, а в глазах отображался шальной блеск. Альбус с сожалением кивнул на окно. Шаги за дверью дали понять, что Аберфорт ушёл вниз. — Зачем тебе длинные волосы? — тихо и внезапно спросил Геллерт. Альбус лишь удивился и пожал плечами. — Мне с ними удобно. — А я знаю, зачем, — через несколько секунд сказал Геллерт. — И зачем же? — Альбус заинтересованно посмотрел на него. — Ты прячешься от мира, — он получил простой ответ. — Они тебя не понимают. Они все — они не такие, как ты. Альбус молчал. — Я предпочитаю думать, что это я не такой, как они, — поняв двусмысленность фразы (и самодовольство, и отсутствие критики в направлении всего окружающего мира), он улыбнулся. — Не мир против меня, а я против него, да? — Геллерт усмехнулся в ответ. — Ты не один такой. Альбус, всё ещё тепло улыбаясь, кивнул в знак понимания. Геллерт подошёл к окну — он даже и выходить через двери не собирался. — Вы её убиваете, — тихо и без тени улыбки сказал он. Альбус стал серьёзнее. Он мялся, хотел промолчать, но Геллерт явно ждал реакции. — Мы не можем сдать её в больницу, — Дамблдор хотел добавить, что там убьют её быстрее, но Геллерт не дал ему договорить. — Почему? — этот вопрос не давал ему покоя. — Так хотела мама, — тихо ответил Альбус. — Тогда она просто набитая дура, — не выдержал Геллерт и, осознав, что только что сказал, прикусил язык. В следующую же секунду он пожалел об этом, его накрыл стыд. Такое нельзя говорить людям, у которых недавно умерла мать. Такое вообще нельзя говорить людям. Он имел представление о морали, и мать — это то, что самое святое на протяжении всей жизни. На это нельзя покушаться. Геллерт хотел извиниться, но Альбус не выглядел оскорблённым, он лишь вздрогнул от подобной смелости — или дерзости. — Может, и так, — тихо и несколько отстранённо ответил он. Геллерт опешил. «Что же это за семья-то такая?» — пронеслось у него в голове.***
Геллерта ещё никто не интересовал так сильно, как этот британский юноша. — Аберфорт кривится, когда видит нас вдвоём, — говорит Альбус. Они лежат на траве, в тени деревьев. Жаркий душный воздух вдавливает их в землю — и друг в друга; а свежий ветер с мелкой реки помогает в перерывах между поцелуями. — Это его проблемы, — отвечает Геллерт. — По-моему, он догадывается, чем мы занимаемся, — Альбус продолжает свою мысль. «Значит, он не такой тупой, как я думал», — думает Геллерт, а говорит: — Ну, вообще, мы много чем занимаемся, — и его рот растягивается в улыбке. — Ты знаешь, о чём я, — тихо смеётся Альбус. — Называйте вещи своими именами, сэр, — в шутливо-серьёзном тоне. — Ваш брат — полный придурок, а мы с вами занимаемся сексом. — Эй, так могу говорить только я, — улыбка не сходит с лица Альбуса. — И он мой брат, я ничего с ним не могу поделать. — Хорошо, что у меня нет братьев, — задумчиво отвечает Геллерт, а Альбус лишь хмыкает в ответ и утыкается ему в плечо.***
— So where are you from? — много лет спустя спросит Геллерт Гриндевальд у какого-то мятежника, лицо которого через минуту уже забудет. — England, — выяснится под пытками. — Oh, yeah, I fucking love England, — в исступлённой ярости ответит он.***
Они идут по окраине села, проходят покошенные домики, в которых давно никто не живёт. Альбус касается пальцами пальцев Геллерта, и тот улыбается уголками губ. Они молчат, но это молчание очень правильное и уютное — несмотря на окружающую обстановку. — Они все ниже нас, — Геллерту не молчится на месте. — Наверное, — Альбус не хочет спорить, что все они люди, и все одинаковы. Он просто думает, что Геллерт знает, что говорит. — Ну неужели ты никогда не считал себя особенным? — изгибает бровь Гриндевальд. — Было дело, — Альбус усмехается. — Мы должны это сделать, — Геллерт становится серьёзным. — Кроме нас некому. Кто, если не мы? Этот мир прогнил насквозь, Альбус. Его нужно привести в порядок. Он смотрит Альбусу в глаза. — Я согласен с тобой, — отвечает тот. — Но, — Геллерт заканчивает его мысль. — Да, знаю, — поспешно отвечает Альбус и страдальчески хмурится. — Но я не могу их оставить, Геллерт, не могу. Они — всё, что осталось от моей семьи. Я не могу разрушить её остатки. — Мы с тобой можем построить новую, — после секундной заминки проговаривает Геллерт тихо и чётко. Альбус поражённо останавливается. Геллерт спешит объяснить свои слова: — Я считаю, что семьёй можно назвать не только кровных родственников, но и всех тех, кто тебя понимает, с кем тебе хорошо и кого ты хорошо знаешь. Ну, для меня это ты, — честный и — это что, смущение? — ответ. — Это называется «друзья», — тихо поправляет Альбус. И Геллерт усмехается. Их пальцы переплетаются, юноши улыбаются, глядя друг другу в глаза. — Ты должен пойти со мной, — мягко говорит Геллерт. — Я знаю, — кивает Альбус — он лжёт. Он не знал. Не знал в тот момент, не знал, когда Аберфорт бросал на него презрительные взгляды, не знал, когда Геллерт, смеясь, тащил его на кладбище, на могилу Игнотуса Певерелла, говоря, что это для общего блага. Не знал он, и когда тело маленькой девочки упало замертво посреди комнаты, не знал и тогда, когда брат сломал ему нос и плевался обвинениями на глазах у всех присутствующих. Не знал, даже когда победил на дуэли великого тёмного колдуна. Он не знал, что мог бы потерять, выбери он сразу, и что мог бы обрести. Образумились бы они или оба оказались бы на дне? Альбус не знал. В те дни он думал, что Геллерт знает, что делает. И когда Геллерт, гния заживо в своей камере вместе со всем этим миром, вспоминал совсем не дождливую Англию, он... Он понял, что не знал. Тогда, тем жарким летом, он думал, что знает — что знает всё на свете, что он был избран, чтобы свершить великие дела, ради общего блага. Он думал, что знал, когда вжимался в худое тело англичанина, заставляя того стонать под ним. Он думал, что знал, когда шептал на ухо одному юноше с каштановыми волосами жаркие слова — о власти и желаниях. Он думал, что знал, когда впервые ощутил эйфорию от бесценного подарка самой Смерти в руке — успев, конечно, отогнать мысль, что он бы оценил это по достоинству. Теперь он не знал, правильно ли поступил, сделав выбор. Выбрались ли бы они наверх, если бы он остался? Не разрушил ли бы он свою семью?