***
По коридору косолапой походкой раненой медведицы неслась Хюррем-султан. Она только что едва не лишилась рассудка, увидев в покоях Повелителя своего любимого Мехмета, которого благодаря садистским шуточкам мерзавца Ибрагима уже считала мертвым. - Берегись, паша! – выпуская пар, разъяренно скрежетала она сквозь зубы. – Ты жестоко поплатишься за эту выходку, мразь! Сзади семенил Сюмбюль, не поспевая за своей покровительницей. - Вах-вах-вах, что же сейчас будет-то, о, Аллах! Казалось, что Хюррем, попадись ей сейчас на глаза Великий визирь Османской империи, не оставила бы от него даже мокрого места. Обитатели гарема старались не встревать на пути любимой женщины Повелителя и благоразумно жались поближе к углам или стенам. И вдруг (о, Великий Аллах, ты услышал мои молитвы!) из очередного дворцового коридора-лабиринта вынырнул, кто бы вы думали, Ибрагим-паша собственной персоной. Он улыбался своим мыслям и, когда заметил своего злейшего врага, улыбка стала хищной и торжествующей. От неожиданности Хюррем резко затормозила, отчего Сюмбюль уткнулся ей в спину, и остолбенела. Лицо застыло, пока она мгновенье раздумывала, какая гримаса из ее обширного арсенала будет наиболее подходящей к случаю. - Госпожа, - поприветствовал паша султаншу с язвительной сладостью в голосе и отвесил ей легкий поклон, лишенный, впрочем, всякой почтительности. - Паша, - поначалу также сладко ответствовала Хюррем, затолкав свою ненависть на самое дно темной души. Но тут же эта ненависть прорвалась наружу, словно лава из жерла вулкана. – Ты! Да как ты посмел! Ибрагим слегка склонил голову, разглядывая беснующуюся султаншу с видом матерого серпентолога, раздумывающего, как бы половчее ухватить эту гадюку, чтобы одним махом выпустить из нее весь яд. - Если мне не изменяет память, госпожа, я Вас неоднократно предупреждал о том, что опасно будить лихо, пока оно тихо. Так, кажется, принято говорить на Вашей бывшей родине? Но Вы моим словам, похоже, не вняли. Если паша думал, что холодная отповедь сможет потушить вулкан, то он ошибся. Эффект получился как от плевка, попавшего на раскаленную печь. Хюррем схватила его за отвороты кафтана и затрясла, как грушу. При ее комплекции это не составило труда, несмотря на то, что Великого визиря тоже не назовешь тщедушным. Ибрагим, не меняя выражения лица, снял ее руки со своей одежды и участливо поинтересовался: - Госпожа, что это с Вами? Уж не покусал ли Вас кто-то ненароком? - Ибрагим! – вновь взревела Хюррем. Звукоизоляция во дворце была отменная, иначе рев султанши уже непременно достиг бы ушей Повелителя. Ибрагим ухмыльнулся. Доводить грозную султаншу до белого каленья вошло у него в привычку. Хюррем тогда становилась похожей на торговку с рынка, а он чувствовал себя кукловодом, дергающим за ниточки Судьбы. Право слово, без Хюррем во дворце было бы скучно. И тут же услужливая фантазия подсунула ему фрагмент «светлого» будущего без вездесущей Хюррем-султан. Жизнь течет своим чередом. Аги, калфы и наложницы, как до Хюррем, бродят по дворцу, словно сонные мухи, и пытаются создать видимость хоть какой-то работы, что, впрочем, им почти не удается. Даже Сюмбюль-ага заскучал без череды интриг. Махидевран в окружении особо приближенных наложниц осваивает вышивание крестиком, поскольку в санджаке Мустафы из-за отсутствия постоянного внешнего раздражителя ей больше нечем заняться. Сам Мустафа правит в санджаке на благо Османской империи и радует отца своими успехами. Разъехались в санджаки и младшие шехзаде. Вроде бы, все спокойно, но Селима и Баязида по-прежнему не берет мир, и старое соперничество перерождается в скрытую вражду. Сулейман стремится найти утешение в объятьях очередной хатун, но это ему не удается. Частенько после хальвета он выходит на балкон и с тоской смотрит вдаль, вспоминая свою «смешливую госпожу». А он сам? Он, Великий визирь? Все так же разрывается между любовью к Хаттидже, Нигяр, детям и Повелителю. Так же глядит в светлые сулеймановы очи и видит там отражение своей смерти. Что изменилось лично для него с отсутствием Хюррем? Пожалуй, только то, что смерть сделала шажочек назад и встала чуть-чуть поодаль, заведя за спину острую косу. Так кто же ты, Хюррем? Госпожа, с улыбкой идущая по трупам? Ты всего лишь женщина, рвущаяся не к власти над миром, а всего лишь к власти над сердцем Повелителя. Женщина, которая жаждет спокойной жизни для своих детей. Так ли уж ты виновна, отстаивая их право на жизнь. Ведь это твоя плоть и кровь. И можешь ли ты до конца быть уверенной в том, что Мустафа, когда придет его час взойти на престол, сдержит свое обещание не причинять вреда младшим братьям? Жаль только, ты не ведаешь, что сама лишаешь детей покоя. Так что там говорил Повелитель насчет утраты Мустафой невинности?...***
- Да ты, кажется, спятил, паша! Немедленно отпусти! Ибрагим очнулся, осознав, что до сих пор не выпустил руки Хюррем-султан из своих. И хватка была весьма сильной, ибо султанша не могла освободиться даже с помощью Сюмбюля. - Сгинь! – рявкнул Ибрагим на евнуха. Сюмбюль разрывался между приказом Великого визиря и желанием помочь госпоже. Но Ибрагим умел убеждать одним взглядом, и Сюмбюль ретировался. Паша словно нехотя отпустил Хюррем. Она сразу отшатнулась, растирая руки. Взгляд ее метал молнии. «Только синяков не хватало, - подумал Ибрагим. – Объясняйся потом с Повелителем». - Мои извинения, госпожа, - нехотя выдавил он. Хюррем воззрилась на пашу в немом удивлении. Извинений от него она, кажется, доселе не слышала ни разу. - Не стоит, паша. Повелитель обязательно узнает, что ты напал на меня и хотел убить. И моего Мехмета. - Да как я смею, госпожа, - к Ибрагиму вновь вернулась привычная язвительность. – Напасть на Вас? Убить? В присутствии главного евнуха, да еще возле покоев Повелителя? Вечно Вы приписываете мне поступки, совершенно не свойственные статусу Великого визиря империи. Хюррем знала, насколько он коварен, и насколько острым бывает его язык в словесных перепалках. Обычно она тоже не уступала в споре. Но сегодняшнее происшествие выбило ее из колеи. Султанша открыла рот, чтобы разразиться очередной гневной тирадой, но паша не дал ей сказать и слова. Куда только делась его язвительность. Голос вдруг стал жестким и серьезным, что придавало словам бОльшую значимость. - И запомните еще одно. Я никогда не причиню вред никому из шехзаде. Никому. В том числе Вашим сыновьям, госпожа. В конце концов, они не виноваты, что у них такая мать. Они – будущее Османской империи. - А Мустафа приложит все силы, чтобы вырезать это будущее под корень, - так же серьезно, и без малейшей доли ярости, парировала Хюррем. - Он не сделает этого, госпожа. - И кто ему помешает? – снова возопила Хюррем. - Ты, который растоптал бы меня, если бы представилась такая возможность? Ибрагим шагнул к Хюррем и властно притянул к себе. - Я не допущу смерти шехзаде, - глядя ей прямо в глаза, твердо ответил он. – Я, как и Вы, люблю нашего Повелителя. Хюррем посмотрела на него, словно увидев впервые. Самый сильный и самый опасный враг имел то же слабое место, что и она. Любовь к Повелителю. Именно ее они не могут поделить на двоих, из-за нее враждуют. А если разобраться, в судьбах двух бывших изгоев больше общего, чем у самых близких людей. Сколько раз они предлагали друг другу примирение. И сколько раз второй стороне недоставало совсем чуть-чуть, чтобы сделать шаг навстречу. Казалось, момент, когда вражда должна прекратиться, наконец, настал. Но нет… - Султан Сулейман хан Хазрет Лери! – прогремело по коридору. Хюррем отскочила от Ибрагима, присев в почтительном «реверансе». Паша, сложив руки на животе, склонил голову в поклоне. Снова по разные стороны, они так никогда и не сделают этот маленький шажок друг к другу…