I Want You To Love Me

Спок лежит в кровати, но не может уснуть. Если бы он хотел спать, то давно бы уже спал. Конечно бы, спал: одна только мысль о том, что именно сон, из всех возможных вещей, ускользает от Спока, просто нелепа. Это простой процесс, включающий в себя остановку сознательного контроля над новой корой головного мозга и позволяющий получить необходимый отдых. Ребенок способен на это. Да и Спок тоже, технически говоря, так что логично будет заключить, что он сам не желает засыпать. Если бы ему действительно очень сильно хотелось спать, он бы давно так и сделал, и Спок это знает. Тем не менее, есть одна вещь, которая серьезно беспокоит его. Это то самое… обстоятельство, что мешает Споку погрузиться в сон, как он бы сделал, если бы хотел (и мог). Оно является чрезвычайно важным и отказывается покидать его мысли. Дело в его кровообращении. Да, возможно, через несколько часов внутренней борьбы с логикой Спок признает, что его это… беспокоит. Непривычная циркуляция крови начинает приводить его в замешательство. Спока учили контролировать это – с помощью дыхательных упражнений и мысленной концентрации. Ну, не совсем это, иначе бы та беседа со взрослыми превратилась в слишком тяжелое испытание. Однако его учили контролировать свой обмен веществ с помощью медитации едва ли не с рождения, и именно этого он сейчас и не мог достигнуть. Спок постарался сделать то, что счел наиболее предпочтительным в данной ситуации, правда: собрав в кулак всю силу воли и весь самоконтроль, он постарался положить этому конец. Но он не может сосредоточиться, не может медитировать, ему едва удается думать о чем–то другом, кроме… Он не преуспел. Если бы у него все получилось, он мог бы уже спать. Спок лежит в кровати, но совершенно точно не может уснуть. Спок уже пришел к выводу, что у его проблемы осталось одно–единственное решение, но он настолько стыдится, обнаружив у себя полное отсутствие самоконтроля, что он с трудом даже… не может представить… На Вулкане такие вещи не обсуждаются – даже не упоминается о том, что о них не говорят, потому что нужды в них не существует; врожденная неспособность разглагольствовать о проблемах, подобных этой, давно является нормой в их обществе. На его планете… в вулканском языке даже нет слова для того, что Спок собирается сделать. Что он сделает, если только не придумает какой–нибудь другой выход из этой ситуации. Впрочем, ему до сих пор это не удается, поэтому он вынужден признать, что вариант «не думать об этом» никак не влияет на… проблему. Это нелепо, неприлично и унизительно, поэтому Споку приходится бороться с желанием подойти к своему капитану и порекомендовать ему немедленно прекратить свои действия. И Спок осознает, что если бы капитан отказался, он был бы готов заставить его, потому что такое поведение является безответственным и совсем не подобает тому, кто отвечает за целый экипаж. Это неожиданное воспоминание заставляет Спока пытаться подавить свое раздражение из–за очередной неудачной попытки контролировать свои мысли. Похоже, недостаток сна все–таки начал сказываться, причем в самой неудобной манере… Кирк ест. И это может являться теоретическим термином для обозначения того, что он делает, однако далеко не самым правильным. Кирк, кажется, делает много вещей, но ни одна из них не имеет ни малейшего отношения к поглощению питательных продуктов. Спок должен попытаться увидеть в этом воспоминании, услужливо подкинутом ему его эйдетической памятью, лишнюю возможность получше узнать человеческие черты, с которыми он и не предполагал, что может столкнуться. В появлении этой проблемы, несомненно, стоит винить его человеческую часть. Проигрывать эту сцену в голове с целью изучения всевозможных деталей кажется логичным: во время миссий ему частенько приходится пользоваться своей особенностью… Кирк… Кирк облизывает пальцы, пока фрукт (Спок не знает, что это такое, и находит этот факт абсолютно неважным) истекает соком в его руке. В то же время Кирк широко улыбается, что не мешает ему слизывать капельки, стекающие по его ладони на запястье – непристойно, бесстыже, совершенно и абсолютно порочно. Однако, никогда раньше ему не приходилось вспоминать о ситуации только ради того, чтобы пережить чувства, которые он испытал, когда эта ситуация имела место быть. А тот факт, что Спок прокручивает в голове произошедшее, не до конца осознавая это, нервирует его еще сильнее. Кажется, он находится во власти своих сексуальных желаний. Спок в ярости. Он чувствует безумную злость, которая словно гром гремит у него в ушах, мешая сохранять трезвую голову, и грозится вырваться наружу, за его ментальные блоки, и борется с желанием оградить происходящее от глаз офицеров, стоящих в коридоре. Если честно, он едва не встает со стула и не бросается через всю комнату, чтобы спрятать Джима, закрыть его от чужих взглядов своим телом, если в этом будет необходимость. Воспоминание об эмоциях, кажется, выжжено у него в мозгу, поэтому Спок не может его игнорировать. Руки Спока лежат по обеим сторонам тела и не сжаты в кулаки из–за мыслей, проносящихся у него в голове. Он выглядит расслабленным, по крайней мере, на первый взгляд, и Спок знает об этом; впрочем, внимательный наблюдатель мог бы заметить, что его мышцы скованы напряжением и… чем–то еще. Чем–то незнакомым и невероятно отвлекающим, что живет под кожей Спока с самого утра… Липкая жидкость стекает по подбородку Джима, и он высовывает язык, пытаясь слизать ее, а затем вытирает рукавом золотой капитанской формы. Поморщившись, он осознает, что форма теперь грязная (он должен был ожидать этого, было очевидно, что если он использует форму в этих целях, она испачкается). А потом он… он засовывает в рот пальцы и облизывает их, причмокивая самым порнографичным образом. Споку противно. Ему стыдно, неприятно, а еще он невероятно, до боли, возбужден. Он поднимает одну руку, левую, и некоторое время смотрит на нее, обдумывая свое решение. У него длинные худые пальцы, которые в темноте кажутся молочно–белыми; он опускает руку, потому что чувства, вызванные его мыслями, никак нельзя назвать рациональными. Однако затем он поднимает другую руку. В данный момент это уже стало необходимостью, он должен это признать. Он нуждается в отдыхе, а его попытки медитировать, используя человеческое выражение, катастрофически провалились. Да, он должен смириться с тем, что потерпел неудачу в своем вулканском упражнении, но даже стыд из–за провала не может заставить его забыть о том, что должно быть сделано. Если он не отдохнет, эта проблема будет заметнее– хуже завтра. Недостаток сна не пойдет на пользу его концентрации и работоспособности – он будет постоянно отвлекаться, отчего жизни членов экипажа могут оказаться в опасности. В общем, ему придется сделать это – ради безопасности корабля. У него нет выбора. Тем не менее, он на всякий случай закрывает глаза. *** Джим работает. И прекрасно знает о том, что зарывается в бумажную работу с такой яростью и так глубоко, как никто до него еще не делал, но ему все равно. На самом деле, он зарывается в датапады (не в буквальном смысле, это было бы странно), но смысл ясен. В последнее время он проводил каждую секунду своего свободного времени, читая чертовски огромное количество текста, из–за чего проводил дополнительные смены на мостике, изучая последние научные статьи, чтобы помочь Скотти, потому что кому вообще нужен сон – сон дурацкий, жестокий и злой. Джим не хотел, чтобы это произошло. Никогда не хотел, и он знает, что является одним из тех людей, которые честно могут сказать, что не планировали влюбляться и жить долго и глупо (никакой оговорки, совсем нет). И, конечно, ни о каком счастливом конце и речи идти не может, но Джиму кажется, что он уже согласен на любую концовку, лишь бы это все закончилось и он бы смог перестать об этом думать. Сначала он даже не заметил этого. Он правда, честное слово, не понял, что оно развязывалось прямо перед его глазами, пока не стало слишком, слишком поздно, чтобы связать распустившиеся веревки обратно в привычные узлы. Все перевернулось с ног на голову, когда он, дернувшись, проснулся и осознал, что бултыхается в сточной канаве, наполненной девчачьими чувствами, и что оттуда уже не выбраться. Джим все еще пытается научно доказать не как, но почему работает трансварп–формула для подъема с поверхности планет, основываясь на вычислениях старшего Спока, но его мысли витают где–то вдалеке от уравнений. У него появляются мысли… мысли, которые приходят рано утром, как раз перед самым пробуждением, и да, он привык к ним – они яркие, жестокие и оказывают на него чертовски большое влияние, особенно утром, но… затем начали возникать другие мысли. Такие нелепые розовые мысли. Да, черт, розовые, потому что если бы у мыслей был цвет, эти были бы именно такого: в них были держание за руки и… и… и поцелуи в лбы. В лбы! Впрочем, не во все лбы подряд… только в лоб одного конкретного человека. Эм. Было бы очень странно, если бы он начал расхаживать по кораблю, целуя всех во лбы. Его экипаж подумал бы, что он наконец окончательно слетел с катушек. А это не очень хорошо скажется на атмосфере. Да, хорошо, Джим был дураком, но с другой стороны, он никогда не утверждал, что находится в гармонии со своими чакрами или еще что, так что это не его вина. Может, в этом виноват Спок. Может, если бы Спока не подстрелили во время той миссии, Джим бы по–прежнему находился в блаженном неведении. Незнание было безопасней. А еще люди должны были знать, что указывать Джиму Кирку, что ему нельзя делать, это очень Плохая Идея. Да, Джим винит во всем каких–то неведомых ему «людей», которые решили, что неплохо будет записать где–то правило, говорящее: 1.4.5 Вам на самом деле не следует влюбляться до сердечек перед глазами в коммандера вулканского происхождения, который ненавидит вашу смелость. – Капитан? – Да, Сулу? – Расчетное время прибытия на Кувос–2 составляет семь часов сорок две минуты. Это даже не его смена. Ему просто нравится его кресло. Оно удобное. Ну, он работает на мостике, ну и что с того. – Так Хикару постарался сказать, что ваша смена начнется примерно через шесть часов, капитан, – раздается справа сухой голос. – А вы тут сидите как минимум десять. – Спасибо, что высказались, лейтенант. Он слышит многозначительный кашель Ухуры, но не собирается радовать ее самолюбие, поднимая голову от датапада. – Мне кажется, вот вопрос, который все боятся задать: когда вы планируете лечь спать? Хорошо, сейчас он смотрит на нее. Чтобы нахмуриться. – Завтра. – Вы мешаете рабочему процессу, капитан, – строго говорит она. – Пожалуйста, покиньте мостик, или мне придется доложить о происходящем коммандеру. Джим тут же подскакивает: – Ты этого не сделаешь. Она фыркает: – Еще как сделаю! Он слышал об этом ее качестве раньше, так что, может… – Смилуйтесь, лейтенант! – Ее глаза говорят все, что она предпочла не высказывать словами. – Ладно, ладно, я ухожу. Не нужно мне так угрожать. Ухура ухмыляется: – Очевидно, нужно было. Спокойной ночи, сэр. Краем глаза он видит, что все смотрят на него, и понимает, что сейчас не получит никакой поддержки. Однако его немного беспокоит то, что они так долго не говорили ему, что он «мешает» им. Обычно у экипажа нет никаких проблем с тем, чтобы сказать, что что–то не так, особенно если это связано с работой. – Я правда всех отвлекал, тихо сидя в своем кресле? На мостике раздаются дружные утвердительные возгласы: – Так точно, сэр. – Вы приносили жуткое неудобство. – Это было ужасно. – Пожалуйста, уйдите. – Ничего хуже еще не происходило. – Ага. Впрочем, они слабо улыбаются. Похоже… они выглядят веселыми. А затем он понимает. Да, у него действительно недосып, если до него так долго доходило. Он не мог надоедать им, тихонько сидя в одиночестве и ничего не делая. Они просто переживают за него. Они хотят отправить его в каюту, чтобы он отдохнул. Жулики. – Хорошо, я ухожу. Кто–то аплодирует. Он не замечает, кто. – До свидания, сэр. – Спокойной ночи! Ровно за секунду до закрытия дверей он слышит восторженный голос Чехова: – Нийота, ты такая храбрая! Вот кто хлопал. Этот бунтарь всех подговорил. Черт, Джим до смерти любит этих идиотов. *** Пальцы Спока горячие, очень–очень–очень горячие вокруг его члена, и член очень твердый и тоже очень горячий, и все вокруг пышет жаром и обжигает, и ощущения сворачиваются клубком, который словно плавится у него в животе… Рот Кирка и его опухшие губы, сомкнутые вокруг пальцев, – о, если бы они были пальцами Спока, если бы, – посасывая их, и розовая кожа чуть растягивается, пока эти губы двигаются вверх и вниз по скользким пальцам, мокрым, мокрым от слюны и фруктового сока. Картинка в голове заставляет его вздрогнуть – жар плавится и горячей жидкостью стекает по спине, заставляя его ноги дрожать, мышцы живота – сжиматься от возбуждения, голову – откидываться на подушку, а его самого – изгибаться, потому что этого слишком много и он позволяет этому разрастись еще сильнее внутри себя. Внутри себя… Быть внутри Джима– Позволять Джиму входить в себя– Кожа Спока горит, как в лихорадке, и он не может остановиться, дергая бедрами во имя какого–то безымянного наслаждения, о котором он мог лишь мечтать, и он теряет все – контроль, себя и последние клочки самообладания, остававшиеся где–то на задворках сознания… *** Джим останавливается у двери Спока, однако решает, что лучше не задерживаться. Спок не виноват в его дурацких сопливых мыслях (да, некоторые из них идут с абсолютно ненужными кружевными добавками, вроде тех, где он целует Спока… что вскоре превращается в мысль о поцелуе под дождем. И все заканчивается тем, что он целует Спока под дождем, пока весь экипаж аплодирует им, потому что они стоят у алтаря и их благословляет вулканский священник – Боже милостивый). В общем, заходить к Споку будет не самой лучшей идеей. Так что Джиму следует продолжать идти, и он увидит Спока утром, когда они будут готовиться к приземлению. … в таком случае, ему нужно сдвинуться с места. Но он не двигается. Не то чтобы он упрямится… просто ему кажется, что его ноги приклеились к полу. Это странно. Джим никогда не замирал от страха даже перед лицом опасности (у него есть прекрасно отработанная «бей–или–беги» тактика, идущая вместе со звучным приложением «черт возьми»), но он думал, что это выглядит именно так – чувство, похожее на тревогу, сковывает мышцы и не дает сдвинуться с места. И это очень–очень странно. Это же просто каюта Спока. Ничего необычного. Он вздыхает. Наверное, он просто устал. Ребята на мостике были правы: ему нужен сон. Джиму удается с небольшим трудом оторвать одну ногу от пола, когда он слышит это. Из комнаты Спока доносится тихий, но отчетливый стон. Он не тратит время на размышления о том, что каюта его старпома звуконепроницаема и что он никак не мог услышать оттуда какие–то звуки, а просто вводит капитанский код, чтобы попасть внутрь. *** Спок гонится за чем–то, что кажется неизбежным, что находится так близко, настолько, что до него можно дотянуться рукой; за чем–то, что станет грандиозным завершением его мучений, его болезненной агонии. Джим, ухмыляющийся так, как он делает, достигнув того, чего от него никто не ожидал, заставляющий Спока распадаться на части с помощью пальцев и губ, зубов и языка… Петля обратной связи, заставляющая желание стучать в его позвоночнике, сердце, руках и спине, трескается и звенит от электричества, и он почти, почти… – Господи хреновый Боже. Спок резко открывает глаза и видит, что Джим здесь, его рот приоткрыт, глаза широко распахнуты, щеки покраснели, и Спок хочет что–то сказать, запротестовать, взмолиться о… о… но с его губ срывается лишь вздох, и становится слишком поздно: шок заставляет его вздрогнуть и кончить себе в руку и на голый живот, и его мозг отключается, пока ни с чем не сравнимое удовольствие заволакивает все вокруг прекрасным красноватым туманом. И что хуже всего, это не проходит за одно мгновение: он слышит, как у Джима подкашиваются ноги и тот падает у двери, но туман продолжает застилать его глаза еще несколько бесконечных минут, и Спок может лишь выгибаться, тяжело дыша, и его рука все еще двигается, словно стремясь продлить удовольствие. *** Джим должен развернуться и убежать, но он не может: ноги отказываются ему служить, ему кажется, что его кости превратились в желе, и у него нет сил подняться, потому что, черт подери, Спок занимался… занимается… Спок, идеально чопорный, дисциплинированный и, помимо всего прочего, правильный Спок, дрочил себе, как отчаявшийся подросток, впервые открывший для себя… – Капитан, я… – выдыхает Спок, чувствуя белые капли на своем животе, липких члене и руке, и… господи, как он хочет, чтобы Джим думал – связно думать сейчас очень сложно! – Чт… я… Он знает, что натворил. Знает, насколько неприемлемым – нет, это недостаточно сильное для этой ситуации слово, – насколько, черт его дери, мерзкоотвратительным было то, что он не ушел в ту же секунду, как понял, на что наткнулся, однако и Спок не остановился, он… – Пожалуйста, позвольте мне объяснить… – Я… объяснить что? Спок громко сглатывает и прикрывается простыней. Джим поднимается на ноги так быстро, словно кто–то помог ему пинком. Он никогда в жизни так быстро не возбуждался, но этот момент внезапно кажется идеальным, чтобы уйти. – Знаешь что? Объяснять тут нечего. Извини… у меня с недавнего времени проблемы с коленями, и они проявились не в самый удачный момент… ну, постарайся придумать момент похуже, и я уверен, что у тебя не получится, я ведь прав? Он несет какую–то чушь и знает об этом – он делает это специально (ну, почти все). Ему нужно завалить Спока бессмысленной информацией и сбежать отсюда подальше, а затем прижать к себе руку и бурно кончить в штаны. Но это уже потом. – Это неправда, – ровно говорит Спок. Он выглядит так, словно уже пришел в себя, чего не скажешь о Джиме. – Однако идите, если вы чувствуете в этом необходимость… Я извиняюсь за свое неподобающее поведение, но я не услышал звонка. – Я и не звонил. Я услышал… не знаю, мне показалось, что у тебя… проблемы или что–то такое в каюте. Почему–то. Я не… извини. В общем, да, я ухожу. – Мне действительно жаль, – как–то сухо откликается Спок. Джим уже почти повернулся, чтобы выйти, но что–то заставляет его обернуться и нахмуриться. Спок выглядит слишком бесстрастным для того, кого только что поймали мастурбирующим. Даже для того, кто является Споком. – Ты в порядке, чувак? Спок поднимает бровь, но в его голосе нет и нотки веселья. – Я не считаю этот вопрос уместным, учитывая, что он исходит от старшего по званию, Кирк. Фамилия Джима звучит резковато и путает еще сильнее. Спок, должно быть, раздражен сильнее, чем показывает, и уже успел вернуться к соблюдению сухих вулканских учений. – Ты понял, о чем я. – У меня все хорошо. – Ты же знаешь… в смысле, я без понятия, как вы справляетесь с такими вещами, но ты же знаешь, что в этом… нет ничего плохого, да? С какой стати он решил ляпнуть такое? Спок продолжает выказывать безразличие всем своим видом, но и не пытается вылить на Джима поток оскорблений, презрения или даже снисхождения. Он просто… не реагирует. Что говорит само за себя. Кирк решает подождать. Кто–то бы наверняка сказал, что это бесполезная затея. Ну, пусть и дальше так считают. – … я. Ха. Точно. Джим продолжает молчать, и, конечно, через несколько секунд Спок продолжает: – Джим, я имею удовлетворительное представление о мастур… – О, я уверен, что так и есть. Прости, я просто хотел убедиться, что… не знаю, что ты не подумал, что я испугался или еще чего. Мы все это делаем, знаешь? Люди, вулканцы, теллариты… впрочем, подумав об этом, кхм, я понял, что лучше было этого не говорить. – … хотели убедиться. – Ну да. – Он действительно хочет оставить Спока одного, но какое–то мучительное подозрение, которое и заставило его выдать всю эту дурацкую тираду, не отпускает его. Продолжительность жизни вулканцев сильно отличается от человеческой. Технически говоря, Спок все еще подросток, так? Не то чтобы он был несовершеннолетним, но у него все еще меняется репродуктивная система. Его тело и разум уже как у взрослого, а вот гормоны… – То есть, и вы это делаете? Джим моргает. Вопрос настолько неожиданный, что он несколько долгих минут молчит, не зная, как ответить. – А? – в конце концов, выдавливает он. – Вы делаете это. Вы сказали, что все так делают, и это включает вас, я предполагаю. Мозг Джима решает напомнить ему, что Спок очень голый под простыней. Волшебно. – Конечно, я это делаю. И думаю о тебе, услужливо добавляет мозг. Я думаю о твоих руках, ушах, члене, твоих длинных ногах, спине и бедрах. – Тогда вы сможете продемонстрировать? *** Телепатические способности Спока вырываются из–под контроля. Это неправильно, насильственно и нарушает несколько вулканских законов, не говоря уже о законах Федерации. Но он до сих пор плавает в каком–то тумане, поэтому у него в голове что–то щелкнуло, а Джим особо и не стремился скрывать свои мысли. Ребенок мог бы обо всем догадаться. И можно даже не упоминать о бугорке на штанах, явно выдающем все желания Джима. Он обладает информацией, о которой ничего не должен знать, потому что его мозговые волны пробираются дальше, чем следует, дальше, чем нужно. И по какой–то неясной, расплывчатой причине… его не очень беспокоит то, что он совершает плохую (ужасную, неправильную, неправильную, неправильную) вещь. Он слишком отчаялся. Он нуждается в этом. Как своенравный ребенок или юный человек, он просто хочет. А теперь он знает, что и Джим тоже. – Прошу прощения, что ты сказал? На лице Джима нерешительность борется с удивлением. Спок не испытывает ни одну из этих эмоций в данный момент. Он уже чувствует, как к нему подбирается возбуждение. Это не пугает, потому что его разум все еще плавает в приятном тумане, не позволяя страху полностью пробраться в сознание. Словно одно нарушение правил оставило его с мучительным голодом, ранее ему не знакомым. А у мыслей Джима очень богатый вкус. Очень интересный. – Вы не ослышались. Возможно, демонстрация не повредит, потому что та вещь, которую вы подозревали, но не решились озвучить, на самом деле, является правдой. Джим бледнеет. – То есть, ты никогда этого не делал? Спок с готовностью встречает его взгляд и произносит одно короткое слово, которое должно скрыть его уязвимость: – Нет. Джим выдыхает, слабо и с видимым трудом. – Иисусе. – Спок ждет. – И ты хочешь, чтобы я… что? Объяснил тебе все? – Не будьте смешным. Я не нуждаюсь в объяснениях, и в любом случае это не то слово, которое я использовал. Джим прикусывает нижнюю губу и издает звук, который можно описать лишь как высокий и очень нуждающийся. – Ты серьезно просишь меня об этом? Спок не отвечает, но надеется, что выражения его лица будет достаточно. Он надеется так сильно, как никогда в жизни. Он осмеливается желать. Он мог бы… Джим… капитан злится на него сильнее, чем кто–либо, но если бы он был желанным, он мог бы… – Спок, – Джим чуть ему улыбается. Он очень умный, он знает, он уже догадался, откуда у Спока взялась эта неожиданная наглость. – Разве ты не догадываешься? Спок сглатывает. – Догадываюсь, – признается он. – Что же, – Джим делает шаг вперед, все еще смотря на него немного недоверчиво, но это не уменьшает его очевидных желаний. – Тебе кое–что нужно знать обо мне, Спок. Спок понимает, что невольно ерзает на кровати и сжимает простыню в кулаках чуть сильнее, потому что Джим выглядит угрожающе. Точь–в–точь тот плохой парень, которым ему так нравилось быть, перед тем как он стал Хорошим Капитаном. – Я не умею держать руки при себе. – Он ухмыляется, потому что они оба знают, насколько плоха эта шутка, но Спок внезапно расслабляется и едва не улыбается в ответ. Конечно, он так не сделает, но ему приятно, что у него проскользнула такая идея. – Вот тебе демонстрация, если ты так этого хочешь. Он нагибается, опираясь руками на кровать, и садится на пол. Спок позволяет ему откинуть простыню. *** Он не может перестать говорить Споку о том, насколько тот хорош. Просто не может остановиться. Все начинается с того, что Спок делает то лицо, которое значит, что он вот–вот закатит глаза, а заканчивается тем, что вулканец сжимает руки в кулаки и пытается не забывать дышать. Джим поражен. А затем… – О чем ты думал? – выдыхает он, сжимая пальцы сильнее и замедляя движения. Спок тихо вздыхает, протестуя, и не отвечает. – Скажи мне. О чем ты думал, пока делал это? Мутный и немного остекленевший взгляд Спока встречается с его. – О чем... – шепчет он. – О чем, кроме тебя? И тогда Джим кончает. Оргазм настигает его из ниоткуда, потому что он терся лишь о собственное белье и иногда дергал бедрами, задевая ногу Спока, так что вау. Ух ты. – Господи… боже! – выдыхает он. Спок наклоняется вперед и целует его, прежде чем тоже кончить. *** В этот раз все по–другому. Помимо очевидных изменений, действия… были другими. Он чувствует себя более… заполненным. А потом – более удовлетворенным. Во всем теперь чувствуется странная… целостность. Даже внутри него. – Ты же понимаешь, что это все произошло из–за апельсина, да? – бормочет Джим, явно развеселенный этим фактом. – Мне кажется, ты ведешь к чему–то… чего нельзя будет избежать в результате дискуссии об апельсинах. Его пах слегка ноет, и это до сих пор посылает редкие жаркие искры по его позвоночнику. Странно – прошло всего несколько минут, а он уже готов продолжить. Хм. «Несколько» это очень туманный и непрактичный термин. Должно быть, он заболевает. Возможно, он подхватил какое–то вирусное заболевание после недавних проблем с перепадами температур. Он должен предупредить Джима. Он не хочет, чтобы капитан тоже заболел. – Шшш. Спи, чувак. Все будет… ну, я надеюсь, что завтра все будет иметь больше смысла. Завтра… что если завтра ему будет хуже? - Джим... – Шшш. Просто спи. Все будет хорошо. *** Много чего произойдет, прежде чем им удастся разобраться с клубком, который образовался из их вечно переплетающихся историй, но знаете что? В конце все будет более чем хорошо.