Дурочка

У нее невозможно золотые волосы, с рыжиной, которая светится медью под обжигающим солнцем Топки. Бежит рядом, ничуть не отстает, кажется, и вовсе не обращает внимания на жуткую жару и бурю над их головами, знай себе переставляет ноги и упрямо ведет за собой отряд из двадцати уцелевших девчонок. Ньюта невольно пробирает восхищение: такая тощая, нескладная, руки длинные-длинные, нос в веснушках и передние зубы немного кривые, а боец куда лучший, чем половина приютелей. Будь таких побольше в их части Лабиринта, может, и добрались бы до дома намного раньше. А может, и вообще не попадали бы. - Пошевеливайтесь! – ее голос слегка визгливый, неприятно режет уши, но это то, что нужно посреди оглушающего грохота. Справа от него сверкает молния, Ньют не успевает даже отреагировать, как рука – прутик хватает его и тащит в сторону. - Ты всегда такой тормоз? – шипит она и презрительно окидывает его взглядом «как-таких-как-ты-вообще-земля-носит». - Нет, только когда вокруг танцуют гриверы и меня пытаются приготовить в собственном соку, - Ньют морщится и пытается совладать с больной ногой, которая окончательно решила свести его в могилу. - Не лучшее время, - она неодобрительно смотрит на него и еле заметно улыбается. - Согласен, - Ньют подталкивает ее, помогая встать. Она берет меч в одну руку, сумку с вещами перебрасывает через плечо и бежит дальше по направлению к айсбергу, который словно специально дожидается их появления. Группа девчонок уже давно убежала вперед, никто не хочет ждать их персонально, разве что другие приютели, но Ньют машет им рукой, чтобы бежали дальше. Она заскакивает в айсберг и что-то быстро тараторит Минхо – Ньют не может разобрать. Нога нестерпимо болит, он сжимает зубы и переставляет бесполезные конечности, моля кого угодно, лишь бы не споткнуться сейчас, лишь бы не сдохнуть в самом конце пути, не подвести ребят. Он снова падает, черт бы побрал его треклятую тягу к порче всего на свете. Ньют уже мысленно машет ручкой возможности выздороветь, чудесной жизни, трем детям и дому с бежевыми обоями, как она спрыгивает с айсберга, шлепает ногами по раскисшей земле, буквально тащит его на себе к кораблю, и успокаивается только когда он устраивается рядом с Котелком. Ньют вытягивает больную ногу и со смешком предлагает Клинту отрезать ее нахрен – все равно не понадобится такая рухлядь. Она садится рядом и протягивает ему бутылочку с водой, оправдывая это тем, что еще неизвестно, как скоро они прилетят и дадут ли им поесть в этом чертовом ПОРОКе. Ньют невольно улыбается: в безопасности она вовсе не такая дикая амазонка, и даже веснушки уже не выделяются так ярко на загорелой коже. - Спасибо, Соня. Она улыбается, демонстрируя два ряда кривоватых белых зубов, затем забирает бутылочку и дарит тычок под ребра. Он думает, что она, наверное, невероятно глупа, если рискнула спасением ради калеки. Дверь с громким щелчком закрывается, Ньют отстукивает рваный ритм на керамическом полу, мучается от безделья, жары и жажды. Он в ПОРОКе где-то с неделю, честно говоря, и сам не знает, время слилось в одну вязкую, тягучую массу, которая неторопливо протекает мимо таких, как он. Минхо спит, раскрыв рот, в углу, другие приютели расположились на полу. Ньют не хочет спать, он хочет действовать. На то, чтобы пробраться в Залу, уходит минут пятнадцать. Приходится осторожно отпирать скрипучие двери, на цыпочках проходит по узким коридорам. Ньют помнит этот путь: каждый день они приводили их друг к другу просто так, пообщаться, затем разводили по разным отсекам, но этот сектор всегда был открыт для желающих потрындеть на несущественные темы. Кроме того, там были душевые кабины, холодильник и кожаные широкие диваны – какая ироничная роскошь рядом с их страданиями. Они приводили их сюда несколько раз в день, чтобы показать изыски диванов и недоперсидских ковров. Они не обращали внимания на общающихся ребят, на судорожно написанные записки в маленьких ладошках, на скрипы кожаных диванов в районе трех часов ночи – в их комнатах кроватей не было. Соня садилась рядом и подолгу молчала, играя с маленьким мячиком. Изредка он перехватывал его и получал в награду белозубую улыбку, сбивавшую его с толку. Соня ему не нравилась, ни с какого боку, как ни посмотри, но что-то мелькало в ее взгляде, что заставляло его руки мелко дрожать и ронять злополучный мячик, вызывая у нее тоненький смех. У нее на руках было очень много шрамов, она подолгу рассматривала его раны на ноге и иногда советовала, как избежать режущей боли в суставах – помогало. Он всегда садился именно рядом с ней, просто потому что она не возражала против его компании. Как-то раз у нее на лице появился порез – Соня сказала, что это след от драки с другой девчонкой. Ньют приложил лед к синяку и странно бурно отреагировал на прикосновение теплой ладони к своей руке. Соня смеялась и предлагала держать лед дальше самостоятельно. Она относилась к нему со странной добротой и насмешкой, и Ньют искренне полагал, что даже эту дурочку разгадать труднее, чем код в лабиринте. Он и сам толком не понимает, зачем идет туда сейчас, просто ему нужно поговорить с кем-то, кто не будет буравить его взглядом и переводить тему на вопрос «а-где-же-Томас-мать-его». Соня сидит там одна, укутавшись в махровое одеяло, мокрые волосы падают на плечи – он мимоходом отмечает, что веснушки у нее даже на руках. - Тебе не жарко? – она даже не поворачивает головы, только трет волосы полотенцем. Он хмыкает. - Есть немного, - он красноречиво проводит проводит рукой по затылку, на руке остаются следы испарины. Соня встает, одной рукой придерживая спадающее полотенце, берет из холодильника бутыль, полную воды и жадно пьет. Ньют отрешенно наблюдает за тем, как по ее шее течет тоненькая струйка воды и размышляет, как много времени хватило бы Минхо, чтобы подкатить к ней. Соня некрасивая. И абсолютно несносная, наглая, хоть и дисциплинированная. В ней нет ничего особенного, она носит мешок из-под картошки вместо одежды, а место и время они и вовсе выбрали не самое лучшее. На дворе царит безумие, а Соня смеется и толкает его бедром. - Что? – она вскидывает брови, заставляя помотать головой в пародии на извинение. В ее глазах – смешинки, она явно над ним издевается и ясно видит, как на щеках разгорается румянец. Ньют не умеет и не любит играть в эти игры, поэтому просто берет полотенце и идет в кабинку. За шумом воды он слышит как кто-то тихонько мурлычет ему одному известную песенку и успевает пожалеть, что не столь подкован в делах амурных, как Минхо (хоть никогда в жизни в этом не признается). Когда он выходит из душа, ее уже нет. Минхо старательно обгрызает куриную ножку, затем тянется за второй и получает по рукам черпаком: у Котелка остались старые методы управления вечно голодными приютелями. Ньют выразительно смотрит на Минхо и кивает в сторону. Тот понимает все с полуслова и, прихватив тарелку с крылышками, тащится в угол комнаты. - Шего тебе? – шепелявит он, сплевывая косточки в сторону. - Тебе самому не противно, а? – Ньют с боем отбирает драгоценную тарелку и присаживается рядом. – Дело есть. - Какое? Ньют физически чувствует, как покрывается красными пятнами, но старается скрыть это за сдержанностью. Минхо сначала непонимающе пялится на него, затем прикусывает себе руку, чтобы не заржать в полный голос. - О, мой невинный шенк, - он хихикает и все-таки перехватывает еще одно крылышко, - пока мы тут справляемся, где же Томми, ты бегаешь за юбками! Ты! Дай посмотрю твою татушку, ну точно, клей! Не то, чтобы я не одобряю, но кто же эта прекрасная дама? Ньют смеряет Минхо ледяным взглядом, тем самым, который заставлял остальных в Приюте слушать его приказы и всегда выполнять их. Иногда он был просто по-царски благодарен своему таланту осаживать людей, вот и сейчас смешки друга постепенно сходят на нет. - Что ты хочешь знать? – тон Минхо становится деловито-сухим. - Как пройти в их отсек, - азиат наивно распахивает глаза, - ты подумай, кому ты мозги пудришь. Говори. - И это Ньют, второй в Приюте, лидер, глава, можно сказать, пример для подражания, - бурчит Минхо, исправно рисуя карту. Ньют довольно улыбается, передает записку через Элиота и ждет наступления темноты. - Ты это, - Минхо окликает его и на лице появляется странное выражение, - осторожнее. Это только кажется, что все так просто и быстро, нифига потом не случится. Случится, друг. И не только с тобой, ну да не мне тебя учить, - он махает рукой и скрывается в толпе у котла с едой. Соня ждет его в полвторого ночи на белом кожаном диване, Ньют спрашивает себя, как она вообще согласилась прийти сюда, зачем, но слова теряются где-то между «забей» и «не теряй времени». Они долго разговаривают на самые разные темы, говорят о том, как хорошо было бы жить в мире без страхов, и Соня кутается в желтое легкое платье – самое красивое, по ее словам, что она смогла найти. Ньют, как лидер, про себя отмечает самую бесполезность этого легкого ситцевого платья, он вообще не может понять, зачем она наряжалась и с какой целью шла, в очередной раз утверждаясь в ее непроходимой глупости, впрочем, он не понимает и того, зачем шел сюда сам. Глаза Сони становятся темными – почти черными – когда она аккуратно заправляет его длинные волосы за ухо, и легонько кривится, смешно морща веснушчатый нос, когда он перехватывает ее руку. Ньют понимает, что вся их болтовня – всего лишь отвлеченная декорация к настоящему представлению, и горло перехватывает что-то невыносимо горячее, что заставляет покрыть шею Сони быстрыми поцелуями. Она стягивает с него футболку неловкими пальцами, и ему отрешенно думается, что даже здесь она проявляет все чудеса глупости и наивности, ведь ему почти ничего не стоит подмять ее под себя и уложить на диван. Губы у нее мягкие и совсем не потрескавшиеся, странно робкие для ее обычно развязного поведения. Минхо говорил, что за него все сделает инстинкт, поэтому он целиком полагается на свое желание и тепло, разливающееся внизу живота. Для Ньюта странно важно, чтобы и Соне было хорошо, важно до стонов, срывающихся во всхлипы, и некоторое время он слушает, как тихо скрипят пружины под их телами и как от сильных толчков Соня царапает ему спину до крови. Он видит слезы на ее глазах и, уже кончив, останавливается, чтобы провести рукой по щеке. Ньюту никогда не была чужда простая человечность, и сейчас он тихо баюкает ее, спящую у него на руках, и в которых раз думает какая она все же дурочка. Они встречаются каждый день, точнее, каждую ночь, и Ньют пытается пропускать мимо ушей подколы Минхо и надежду, что когда-нибудь их отсюда выпустят. Он перебирает волосы Сони, до ужаса жесткие, непослушные, и чувствует странное успокоение, как будто ему подарили карманное солнышко, которое можно всегда носить с собой. Он рассказывает ей про жизнь в их части Лабиринта, умалчивает, правда, о том, как покалечил ногу, слушает ее быстрые, текучие рассказы об их жизни на их половине и иногда проникается восхищением их сообразительностью. Про них все всё знают, но молчат. Точно так же, как Ньют знает о регулярных отношениях Минхо с Хариетт или Джеймса с Александрой. Они идут сразу после них, в три и пять часов ночи. Все всегда всё знают, но молчат, потому что не хотят выставлять свою жизнь напоказ. И Минхо все чаще затихает и сидит в углу в раздумьях, а Котелок все реже раздает подзатыльники. И к Ньюту относятся с прежним уважением, теперь и здороваясь с Соней они как бы оказывают ему еще один знак – мы понимаем, через что ты проходишь, мы сами не знаем, что с этим делать. Он чувствует к ней что-то вроде нежности, которой никогда не знал и не получал от других, он попросту не знает, как котируются их чувства на бирже сантиментов, но всерьез задумывается, когда она ласково перебирает его пальцы и странно-странно улыбается, словно весь мир уже принадлежит ей. - Чему ты так радуешься? – однажды он не выдерживает, наблюдая за тем, как она выводит узоры на его плече. Соня берет его руку в свои, прижимает к губам. - У меня есть все, что мне необходимо, почему мне не радоваться? Ньют закашливается от такого признания. - То есть, тебя все устраивает? Вот все это? То, что мы сейчас сидим хрен знает где, хрен знает сколько времени, и гриверы нас забери, фиг пойми когда отсюда выберемся – это тебя устраивает? – он раздраженно сбрасывает ее руку. – Ну ты и… Соня недобро щурится. - Что? Что я? Ну, говори! Ты же у нас весь такой хороший и благородный, но такой глупый. - Я?! – Ньют едва не чихает от удивления. - Ты. Да как ты можешь говорить, что у тебя чего-то нет? У нас есть это время, чтобы ни о чем не думать, но ты предпочитаешь жить прошлым. Ты дурак, Ньют, форменный. Ты думаешь, ты один друзей терял? Один страдал? Спешу тебя обрадовать, хрена с два ты прав. - Соня… - Да пошел ты. - Слушай, ты права, прости. Соня, подожди, ты же все равно… Соня подхватывает желтое платье и рывками одевается, не заботясь об аккуратности. Ньюту больно – где-то в области сердца – и он многое бы отдал, чтобы рядом был не вечно ржущий Минхо, а Томас, который бы хоть немного поддержал и объяснил, что делать, когда твое солнце грозит разнести галактику к чертям. Соня приходит на следующую ночь словно ни в чем не бывало. Ньют ставит еще один крестик в своем мысленном блокноте. Томас выходит на двадцать шестой день – они бы закатили пирушку, да времени особо им не дают. Ньют до чертиков рад видеть старину Томми, именно его янтарных глаз и ободряющего совета ему не хватало, но разогнаться им не дают: сразу ведут в отсек, сообщая, что вернут всю память. Да на кой хрен ему теперь эта память, окончательно себе мозг разрушить? Соня стоит где-то в сторонке, он бы сказал про ушки на макушке, но молчит и пытается сдержать гнев. Больше он в эти игры играть не намерен. Хренов Крысюк опять затягивает драму, не называя списки по-настоящему больных Вспышкой. Ньюту все равно, нет, действительно все равно, он уже давно принял эту хренову правду и теперь его уже ничем не удивишь. Даже собственным именем, бесстрастно названным Крысюком. Не совсем так: его именем – тем более. - Спокойно, Томми, - Ньют краем глаза видит, что у его друга в буквальном смысле подкосились ноги от известия. Сам Ньют не испытывал ничего, ни разочарования, ни радости, ни боли. «Скоро все закончится», - вот и все, что успел подумать. «Не только для меня», - мелькает следом, когда он слышит, что имя Сони называют следом. Он действительно не понимает, за каким чертом он все еще находится рядом со своими друзьями и терпит их жалобные взгляды, пускаемые украдкой. Как ни странно, даже сейчас Соня, его любимая солнечная дурочка, его единственное утешение – смотрит прямо сквозь них, словно не замечая попыток спасти их обоих. Соня не собирается умирать, в этом Ньют уверен абсолютно точно, когда сжимает ее руку в своей, но она опять странно по доброму улыбается и родным движением заправляет прядь волос за ухо. Он знает, что у него вряд ли остались родственники на этой земле, но уже определенно чувствует, кого бы записал в свою новую семью. - Это дефицит общения, - объясняет она ему, держа его голову на коленях и ласково перебирая пальцы, - или нежности, не знаю. Короче, тебе хочется, чтобы тебя любили и обожали. - Нарцисс? – с улыбкой замечает он. Они оба смеются чуть более громко, чем полагается здоровым на голову людям. - Если бы мы были здоровы, что бы ты сделал? - Помог ребятам. Соня слабо улыбается, но за этой улыбкой он видит еще что-то, что так часто ускользало от его взора. Он до сих пор не может понять, что это, но не просит объяснений. - Я знала, что ты это скажешь, - Соня сильнее сжимает его руку, и Ньюту внезапно страшно хочется утешить ее, уверить хоть на мгновение, что все будет хорошо. - Построил бы дом. Большой. В три этажа. Чтобы с забором, и собаки были, ну ты понимаешь. Томми с Минхо рядом жить будут, все портить, а как без них? Женился бы, наверное. Может, даже, на тебе, - он улыбается и целует ее руку. В этот момент он действительно верит в то, что говорит. Только Соня, почему-то, плачет. - Это жестоко, Ньют, - Соня сжимает пухлые губы и размазывает слезы по чумазым щекам. - Почему? – он приподнимается на локте и внимательно заглядывает ей в глаза. – Не хочешь в мужья калеку? Понимаю, сам бы не хотел, - она хихикает через силу, Ньют расслабленно улыбается. – Будет у тебя целая гора желтых платьев, прикинь? Не, честно слово, куплю все, что захочешь! Пианино куплю, буду таскать ромашки и петь тебе романсы вечерами. Как тебе, а? По-моему неплохо. - Особенно про платья, - она обнимает его и укладывается рядом, слушает стук сердца. - Если мы выздоровеем, считай, что я тебе обещал. Соня странно долго смотрит ему в глаза. - Я люблю тебя. Ньют, почему-то, не в силах ответить то же самое. Когда за ними приходят на айсберг, он просит несколько минут, чтобы написать записку Томми. В конце концов, он прекрасно знал, что никакого выздоровления не последует. Все равно они сдохнут, он лишь молится о том, чтобы побыстрее. Соня крепко сжимает его руку, не выпускает ни на секунду, и Ньюту думается, что если отпустит, то он окончательно слетит с катушек. Теперь он вновь видит перед собой амазонку, ту самую, которую встретил в проклятой Топке, готовую сражаться до последнего. Все равно им терять нечего. Если Томас ему друг, он пристрелит их обоих. Соня попросила об этом, Ньют чувствует, что не вправе отказать ей. Их высаживают в вонючем Санатории, откуда несет кровью и разложением, Сонина рука дрожит, да и саму ее знатно колотит. Ньют обнимает ее и продолжает идти, сражаясь с дикой болью в висках и безумием, грозящим затопить сознание до краев. Им дают одну «комнату» (даже залы в ПОРОКе были ухоженней) на двоих, Соня меряет шагами пространство, грызет ногти и старается не заплакать от отчаяния и обиды. Ему становится невыносимо жаль ее, девочку, любящую его, такую глупенькую дурочку, в конце концов, ведь Ньюту никогда не была чужда человечность. На самом деле эта жалость просто не дает ему упасть на дно сумасшествия. - Иди сюда, - Ньют раскрывает руки, и Соня быстро льнет к нему, так доверчиво и наивно, что он почти укоряет себя за то, что дозволил ей привязаться, они ведь все равно умрут, и не будет ни дома, ни собак, ни шкафа с платьями. Соня, наверное, думает о том же. - Знаешь, - ее голос немного дрожит, и он гладит ее по голове, - я не жалею. Я лучше сдохну здесь, правда, не веришь? Сдохну, мне все равно ничего не осталось. Но я хочу умереть собой, понимаешь? Ты понимаешь меня, я знаю. Конечно, он понимал. Наверное, это - то немногое, что осталось от его сожранного болезнью мозга. - Понимаешь, Ньют, я любила тебя, всегда любила, а ты нет. Как наивно, правда? Наверное, я самая распоследняя дурочка, но мне не грустно, мы же умрем вместе. И не будет у нас дома, трех детей и свадьбы, Ньют, мы просто умрем. Ньют согласно кивает и целует ее в макушку. - Не будет желтых платьев, пианино и ромашек, - Соня прижимается к нему ближе и тяжело дышит в шею и – признак тяжелой стадии болезни – начинает смеяться, затем хихикать, - Ни пианино, ни ромашек, прикинь? Насколько все дерьмово, а? А, тебе все равно плевать, ты никогда меня не любил, Ньюти, - ее глаза опасно сужаются, хохот сотрясает ее худое тело, вызывая у него настоящую злобу. Болезненную злобу. Он швыряет ее на кушетку лицом вниз, она шипит и вырывается, несколько раз царапает ногтями его лицо, пытаясь освободиться, но он намного сильнее ее. Соня визжит, своим криком напоминая ведьм-банши из старых легенд, но никому здесь нет до этого дела. Они затевают эту бесполезную битву, когда в какой-то момент Соня впивается в него губами, едва ли не выдирая волосы на затылке, он вновь укладывает ее поперек колен и теперь Соня становится много тише и спокойнее. Ньют помечает поцелуями загорелую кожу в веснушках, дыхание Сони учащается настолько, что грозит удушьем. Она мечется по клеенчатым простыням, зажимая в судорожных руках пленку и прикусывая губы. - Ньют… Ему окончательно срывает крышу, но кто мог знать, что смесь безумия и крови в помещении может привести к такому исходу. Они приходят как-то мимолетом в его сознании, в котором он был занят только одним – не позволить себе их убить, любой ценой оставить их в живых, перестрелять всех, но не направлять на Томаса с Минхо лончер. Выходит хреново, по правде говоря. — Поймите же — я больше не могу быть с вами, ребята. Мне и так тяжело, а если вы будете наблюдать за моей гибелью, то будет в сто раз тяжелее. Ещё хуже — я могу причинить вам вред. Этого я себе никогда не прощу. Так что давайте попрощаемся, и обещайте помнить меня таким, каким я был в добрые старые времена, - Ньюту эта речь стоит огромных усилий, Соня поднимает два больших пальца из-за угла. — Не могу, — Минхо едва ли не руками разводит. В глазах Сони появляются признаки бешенства, которые, словно вирус, передаются и Ньюту. — Заткнись, дубина! Не соображаешь, скольких сил мне стоит сохранять самообладание? Я всё сказал, больше вы ничего от меня не услышите. Убирайтесь! Вы меня поняли? Проваливайте! Даже после стычки с гривастым, ярость не отпускала. Он почти чувствовал, как Соня ободряюще касается его руки, и попытался взять остатки себя в руки. Чем черт не шутит. — Теперь уходите. Разговор окончен. Простите меня, - Ньют опустил и лончер, и голову. Минхо поднял руки вверх. — Ты что, действительно собираешься пальнуть в меня? В твоего лучшего друга? — Пошёл вон. До сих пор я просил вежливо. А теперь просто посылаю. Пошёл вон. — Ньют, ну давай хотя бы выйдем... — Убирайтесь! Убирайтесь отсюда! Соня осторожно прижимает его голову к себе, утирая слезы злобы и отчаяния. Он уже не осознает, где вымысел, а где реальность, но Соня всегда была реальна, она будет реальна даже после их смерти, она же его глупое солнце в желтом платье и с букетом ромашек наперевес. Он как-то отрешенно понимает, как часто она спасает его плешивую жизнь, как многим он ей обязан, и, наверное, как сильно желает, чтобы она жила, а не слетала с катушек с ним на пару. Если это называется любовью, то он ее любит. - Скоро все закончится, - шепчет она ему в ухо, и он молит лишь о том, чтобы побыстрее. Томас-мать-его-спаситель даже сейчас не мог просто проехать мимо них двоих, выскочил, на тебе, давай звать с собой, как цыганка на торги. Ньюту все осточертело, он только что получил обрезом по голове, едва не укокошил Соню, перепутав с другой, за что заработал кинжал в ноге (Соня оказалась весьма мстительной особой). Лучше бы он пристрелил его еще тогда, но нет, ему надо звать его с собой, до звона в ушах, вызывающего крайнее безумие, и тогда он не узнает даже Соню, тихо стоящую в стороне. Так что Ньют почти рад ошеломленному взгляду Томаса и реакции на его попытку самоубийства. Еще больше он рад дулу пистолета, направленному прямо в лоб. — Исправляй, что натворил! Убей меня, пока я не стал таким же, как эти людоеды! Убей меня! Я же просил тебя! Именно тебя. Убей меня! – Ньют знает, что с Томасом надо быть пожестче, до этого шенка все всегда туговато доходит. Всегда впереди его чувства. — Не могу, Ньют... не могу... — Можешь, мать твою! Сделай хоть одно доброе дело в твоей паршивой жизни! Убей меня, трус долбаный. Докажи, что ты не окончательное падло. Освободи меня. — Не могу... — Стреляй! — Нет! Ньют бы рассмеялся, если бы не был так взбешен. Он готов был поклясться на крови, что если этот шенк не спустит курок сейчас, то он сам сравняет его с землей, и плевать, что он его лучший друг, плевать на Минхо, Соню… — Убей меня, или я сам тебя укокошу! Убей меня! Убей! — Ньют... — Я не хочу стать одним из них! Делай! — Я... — УБЕЙ МЕНЯ! Где Соня, черт ее подери, она могла бы помочь ему заставить Томаса. Она могла бы помочь. У Ньюта ничего не остается. Даже ее. — Пожалуйста, Томми. Пожалуйста... Перед падением в темноту он чувствует тупую боль в виске и золотистое свечение справа. Они держат его усыпленным несколько дней, перевозят в безопасное место, но его это слабо волнует, как и новое место житья иммунов. Все, что его волнует – кого убить первым. Ублюдка Томаса, шлюху Соню или полудурка Минхо, и его желания разрывают его на части. Он рвется из кабины, удерживаемый лишь стальными ремнями и старается не смотреть на блядскую сочувствующую рожу Томаса по другую сторону стекла. Только попадись мне потом, урод, глаза вырежу и заставляю сожрать на завтрак, обед и ужин. Ему колют странную зеленую хрень, он ругается сквозь зубы и чувствует, как боль в висках на завтрашний день ослабевает. Он все меньше сопротивляется, но ругаться не перестает, пытается покусать сотрудников ПОРОКа или просто убить взглядом. К сожалению, слабо получается. Через месяц к нему впускают посетителей. Конечно, это Минхо и Томас, совершенно не изменившиеся. Обида на Томаса еще не прошла, но агрессии стало заметно меньше, так что с Ньюта даже сняли наручники. - Как ты? – необычно тихий Минхо приземляется рядом, а Ньют неопределенно качает головой. - Не знаю. Вроде все норм. А что за хрень мне колят? - Экспериментальное лекарство, - Томас мнется и переступает с ноги на ногу, - может сработать, а может и нет. На тебе работает. Пока не вызывает отторжения, ведущего к смерти. Ты поправляешься. Я же говорил. – он улыбается. - Пошел ты, - Ньюту почти ничего не стоит улыбнуться в ответ. В понедельник, через еще три месяца его выпускают из кабины. Приступы агрессии почти завершились, остались проблемы с мелкой моторикой, памятью и ЦНС, но это еще долгие годы работы. Он видит Соню в другом отсеке и часами проводит время рядом с ней, недоумевая, почему она не открывает глаза, хотя ей тоже колят лекарство. Он рассказывает ей про новый мир, который увидел лишь краем глаза, рассказывает про то, как им повезло, и что теперь он точно знает, что собирается делать. Что дом у них точно будет, большой, как и задумывалось, и собак заведут, и платьев он ей надарит немерено. И на пианино его играть научит Бренда, он будет играть ей каждый день, и носить почти исчезнувшие с лица земли ромашки. В воскресенье Сони не стало.